Необычный раввин

Стояла глухая середина ночи. Люблин спал, закутавшись в тишину, словно в теплое одеяло. Лишь иногда над мокрым от дождя, блестевшим при свете луны булыжником разносился стук колотушки ночного сторожа. Он не спеша прогуливался по еврейскому кварталу, и его надтреснутый голос метался в темных ущельях узких улиц.

Мааршаль вернулся к столу и нежно провел рукой по странице открытого трактата. Он любил учиться по ночам, когда стихает шум дневных эмоций и духовная атмосфера очищается. Глубоко вдохнув свежий воздух, наполнивший комнату, он уже собрался снова погрузиться в Учение, как вдруг услышал чей-то голос. Кто-то на первом этаже повторял вслух одну из сложнейших тем Талмуда.

Сначала голос произнес главное правило Мишны, затем пробежал обсуждение Геморы и пустился в тонкий анализ ситуации. Сам спрашивал и сам отвечал на вопросы. Мааршаль, учитель многих учителей, был поражен. Он умел быстро определять, чего на самом деле стоит ученость того или иного «знатока», и провести его было невозможно.

Голос принадлежал великому ученому, Талмуд со всеми комментаторами, ранними и поздними, лежал в ладони этого человека, словно горбушка хлеба. Но кто он, этот неизвестный мудрец? На первом этаже располагались лавка и крохотная квартирка Авраама, простого еврея, добывающего пропитание продажей гречки. Из нее варили кашу, и поэтому продавцу дали прозвище Кашка. Водя толстым пальцем по странице молитвенника, он еле-еле проговаривал слова, а читая Псалмы, ухитрялся делать ошибки, которых постыдился бы ученик хедера. Значит, или голос доносится из дома напротив, или у Авраама Кашки поселился необычный гость!

Не в силах сдержать волнение, Мааршаль снова подошел к подоконнику и, перегнувшись, выглянул наружу. Прямо под ним на мостовую падали отблески света, как раз там, где находились окна каморки Авраама Кашки. И голос, он узнал его, голос принадлежал неграмотному продавцу гречки. Неграмотному! Мааршаль чуть не подпрыгнул на месте. Да во всем Люблине не отыщется раввин, обладающий такими познаниями! Сомнений нет: ребе Авраам — скрытый праведник!

На следующий день он пригласил его к себе. Гость вошел, скромно потупив взор, c выражением величайшего ­почтения на лице. Именно так и должен был выглядеть продавец гречки, удостоенный чести посетить главного раввина города.

– Ребе Авраам, — начал Мааршаль, не обращая внимания на протестующие жесты гостя. — У меня возникли затруднения в разборе сложного места раввинских респонсов. Не помогли бы вы мне разобраться?

– Ребе издевается надо мной! — вскричал Авраам Кашка. — Откуда мне, простому продавцу гречки, знать толк в респонсах? Я вообще не понимаю, что там написано!

– Не надо водить меня за нос, ребе Авраам, — улыбнулся Мааршаль. — Вчера ночью я случайно раскрыл вашу тайну. Вы думали, будто все давно спят, и открыли окно, чтобы подышать воздухом после дождя. Я сделал то же самое и услышал, как вы учитесь.

– Это был кто-то другой, — упорствовал скрытый праведник. — Ребе перепутал.

– Я перегнулся через подоконник, что совсем не просто в моем возрасте, — продолжая улыбаться, произнес Мааршаль, — увидел свет в вашем окне и узнал голос.

– Хорошо, — развел руками ребе Авраам. — Покажите это место.

Мааршаль подал гостю книгу. Тот быстро пробежал глазами страницу и начал говорить. Ясно, четко, однозначно. Проблема, над которой бился главный раввин Люблина, вдруг предстала перед ним совсем в ином свете.

– Но позвольте! — вскричал Мааршаль, когда реб Авраам закончил объяснение. — А что вы скажете на комментарий рабейну Тама? Он высказался на эту тему задолго до…

– Вы не обратили внимания на две последние фразы рабейну Тама, — остановил его ребе Авраам. — А они полностью меняют картину.

И он процитировал наизусть весь отрывок.

– Так-так-так, — пробормотал Мааршаль, пораженный эрудицией собеседника. — Но Райвед! Как вы согласуете это с мнением Райведа?

Мудрецы провели в беседе несколько часов, и к послеполуденной молитве проблема была решена. Прощаясь, ребе Авраам взял с главного раввина слово, что его тайна останется между ними.

«Разве можно прятать такой бриллиант от людских глаз?» — сокрушенно подумал Мааршаль, но согласился.

Прошло несколько лет. Иногда раввин приглашал мудреца, и они при плотно закрытых дверях обсуждали сложные галахические проблемы. Катились годы, приходили и уходили зимы, им на смену возвращались весны, за ними лето, осень. И казалось, так будет всегда. Тяжело заболев, Мааршаль оставил завещание и попросил вскрыть его только после своей смерти.

Община Люблина погрузилась в глубокий траур. Умерший главный раввин не только пользовался огромным авторитетом, но — главное! — был всеобщим любимцем. Кто придет ему на смену? Кто сможет усесться в кресло Мааршаля и стать достойным преемником? Указал ли ребе имя в завещании и почему не назвал его при жизни?

Вернувшись с похорон, глава еврейской общины Люблина вскрыл завещание в присутствии членов совета. Быстро пробежав глазами листок, он замер, точно пораженный громом.

– Э-э-э… м-м-м, — промычал он, помахивая листком в воздухе. — Этого не может быть…

Один из присутствующих осторожно вытащил завещание из дрожащих пальцев председателя и огласил последнюю волю раввина. Теперь остолбенели остальные члены совета. Мааршаль однозначно, четко и в самых решительных выражениях завещал назначить своим преемником ребе Авраама Кашку.

– Мы слушались нашего ребе много лет, — нарушил молчание глава совета. — И за все эти долгие годы он ни разу не ошибся. Уверен, что и его последнее решение, кажущееся нам очень странным, тоже правильно. Выполним его волю, а дальше все прояснится.

– Меня? — задохнулся от удивления Авраам Кашка. — Главным раввином Люблина? Да вы с ума сошли! Как можно необразованному человеку доверить столь важный пост?!

Однако члены совета не сдавались. Они были преисполнены решимости исполнить последнюю волю Мааршаля, и в конце концов ребе Авраам сдался.

– Но только на трех условиях, — сказал он, и члены совета невольно навострили уши, желая услышать, что же потребует от общины новый главный раввин.

– Первое. Я хочу зарабатывать на жизнь собственным трудом. В прямом смысле этого слова. Поэтому я продолжу торговать в своей лавке, а деньги из общественной кассы, которые шли на содержание раввина, община поделит между бедняками города. Второе. Мое место в синагоге не изменится, я не буду пересаживаться к восточной стене, а останусь там, где сидел все годы, — в последнем ряду у западной. Третье. Ни в лицо, ни за глаза, ни в документах не разрешаю именовать меня учителем учителей, наставником, пастырем или господином нашим. Просто учителем, только учителем, и не более того.

Прошло несколько месяцев. Ребе Аврааму по должности пришлось принимать участие в работе раввинского суда, бейс-дина, и выносить решения. Видавшие виды мудрецы Люблина были поражены его эрудицией и остротой мышления.

– Что я вам говорил, — не уставал повторять глава совета общины. — Мааршаль никогда не ошибался!

Три условия ребе Авраама исполнялись неукоснительно. Но еврейские умы с легкостью нашли возможность их обойти. Каждым утром один из горожан отправлялся в лавку раввина и на деньги, переданные ему главой совета, скупал весь дневной запас гречки. Ребе Авраам находился за прилавком не более десяти минут и сразу отправлялся в здание раввината.

Все важные люди поменяли свои места в синагоге, перебравшись в задний ряд, к раввину. Таким образом, само понятие почета, связанного с восточной стеной, на долгие годы потеряло смысл. Что же до почетного именования, то, по негласному согласию, всех раввинов города стали называть «хавер», то есть товарищ, а слово «учитель» употреблять только по отношению к ребе Аврааму.

Перед смертью он запретил хоронить себя в первом ряду кладбища, возле могил предыдущих главных раввинов Люблина, и строить над памятником огэль — навес для молитвы. Похоронили его на участке бедняков, рядом с отцом. Такого необычного раввина больше никогда не было в Люблине…

Яков ШЕХТЕР, Израиль