За мужей мы платим — и не дешево

Конец сезона всегда сумасшедший. С чего бы такого начать поприятнее? Наверное, с любви — беспроигрышная тема. Хотя в нашем случае она столь же захватывает, сколь и печалит. И только музыка врачует наши раны.

Чайковский новенький

Дирижера Владимира Юровского в Москве всегда ждут с большим нетерпением. Тем большим, чем реже он в Москве появляется. Ведь кроме нашего Государственного оркестра он возглавляет Лондонский филармонический, да и вообще в России не живет.

Редкость его появления в столице компенсируется интенсивностью, изяществом и свежестью программ. Так было и в этот раз. 175-летию Чайковского Юровский посвятил неординарный концерт со школьным названием «Чайковский и Шекспир». Все шекспировские строки, связывавшие музыку, читал артист Даниил Спиваковский.

Вечер открыла увертюра «Ромео и Джульетта», но не широко известный вариант, а первый, написанный 30-летним композитором и в 1870 году принятый публикой с холодком. Как трудно в это поверить! Сегодня слушать и сравнивать разные варианты гениальных сочинений — все равно что открывать для себя множественность скульптур Родена, ваявшего равновеликие оригиналу копии.

Еще интереснее дуэт Ромео и Джульетты из неосуществленной оперы. В письме Надежде фон Мекк Чайковский писал, что в операх Беллини и Гуно «Шекспир исковеркан и искажен до безобразия», поэтому замысел его был решителен. Но по какой-то причине он отступился, оставив в архиве лишь сцену прощания героев. В этот вечер она эффектно прозвучала в исполнении тенора Всеволода Гривнова и сопрано Надежды Гулицкой, ведь солисты у Юровского всегда особенные — интеллигентные, нервные, тонкие.

Программа не могла обойтись без симфонической фантазии «Буря», где единственный раз в жизни Чайковский создал музыкальную картину моря, опасно соперничая с Римским-Корсаковым, нашим музыкальным Айвазовским.

И наконец, может быть, самое интересное: сценическая музыка к трагедии «Гамлет». Где такое еще услышишь. Она писалась уже после «Пиковой дамы» для спектакля французской труппы с участием Люсьена Гитри, друга композитора, и передает острое ощущение одиночества человека перед лицом враждебного ему мира.

Юровский любит обыгрывать пространство Концертного зала имени Чайковского, первоначально задуманного как театр Мейерхольда. Так, в этой, заключительной части Офелия — красавица Гулицкая — призраком проходит по партеру в белом саване: «Здесь пестрые цветочки не у места; лишь белых дайте мне — ведь я невеста!»

Вот так звучал мало- или вообще не известный нам Чайковский. Не все же его Первый концерт играть по частым государственным праздникам!

Кстати, о самом знаменитом исполнителе этого всенародного шлягера в наши дни: при ближайшем рассмотрении пианист Денис Мацуев (уроженец Иркутска) оказался троюродным братом Владимира Юровского: дедушка Дениса Леонидовича, ударник Иркутского цирка Дмитрий Гомельский и бабушка Владимира Юровского Анна Гомельская — родные брат и сестра.

Не женщина, а бездна

Где любовь в клочья — так это в «Медее» Луиджи Керубини, очередной оперной премьере Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, переживающего большой подъем.

Режиссер Александр Титель перенес душераздирающую античную историю в антураж 1930-х годов. В начале стильные девушки в темных очках загорают на провинциальном пляжике (в конце концов, море какое было, такое и осталось, что при Еврипиде, что при Шекспире, что при Тителе). Звучит даже джазовое трио — неожиданная находка, 

которая, впрочем, многих в зале удручила и раздражила. Но не надо забывать, что ныне приходит немало публики, как после 1917 года, которая на «Травиате» спрашивает: «Ой, неужели она умрет?», а в лучшем случае ждет перед «Свадьбой Фигаро» Моцарта веселуху в виде увертюры Россини к «Севильскому цирюльнику».

И поэтому для тех, кто не знает, о чем «Медея», беспечное начало не предвещает ничего грозного. Разве что с самого начала недружелюбна форма наваленных на пляже тетраподов — отвратительных бетонных волнорезов (художник Владимир Арефьев). О-о, как страшно будут в конце спектакля блуждать в их лабиринте античные герои, обезумевшие от своих почти уже нечеловеческих страстей!..

Трагедия колхидской царевны в том, что она слишком любит Ясона, совершив ради него ужасные преступления. «За мужей мы платим — и недешево», — говорит Медея в трагедии Еврипида. И всякий раз думаешь — разве удержать этим любовь мужчины? Если он задумал начать жизнь заново, не справится даже такая красавица и мощная личность, какой героиня предстает в исполнении Хиблы Герзмавы.

Примадонна нашей оперной сцены получила роль, словно бы для нее написанную. Когда эта «скиталица, проклятая небом», на Коринфе, стоя на пороге, кидает Ясону: «Так вот ты где нашел прибежище, трус!» — становится жутковато. А уж во втором действии зал сидит не шелохнувшись, особенно те зрители, которые, что называется, не подозревают, чем кончится дело. Ну что ж, у каждого в жизни всегда что-то бывает впервые.

До сих пор идеальной Медеей представлялась только Мария Каллас. Так ведь нечасто найдется певица, способная создать образ темный, как непроглядная бездна, и в то же время вызывающий огромное сочувствие. Наверное, именно потому в Москве эта опера поставлена впервые. О красоте музыки даже не говорю, да еще выходящей из-под рук увлекающегося дирижера Феликса Коробова, что придает спектаклю дополнительную интригу.

С ощущением мощной стихии, которую не остановить никакими волнорезами, выходишь после спектакля, мысленно благодаря его создателей за разбуженные эмоции, не связанные с мелкой повседневностью.

Адреналин как витамин

Исторический факт: именно Керубини преподносил великому Йозефу Гайдну медаль, отлитую в его честь. И что сказал ему на это патриарх, известный широтой своей души? «Вы — сын моего сердца и отец музыки». Узнавая вдруг (из роскошного буклета «Медеи») такие пронзительные вещи, понимаешь, что если писатели в твоем сознании еще как-то связаны между собой (хотя бы и словесными перепалками), то композиторы — очень мало: они всегда — само воплощение одиночества.

Люблю цикл камерного оркестра Musica Viva «Шедевры и премьеры» именно потому, что он связывает одного с другим, представляя и что-то широко известное, и что-нибудь совершенно забытое, чем хотя бы частично восстанавливается историческая несправедливость. Причем два этих слова не следует соединять союзом «или»: одно не исключает другое!

В этот раз дирижировал Мэттью Холлс (Великобритания), выбрав для открытия симфонию Гайдна № 102 «Лондонскую». Слушая этот шедевр, купаясь, как Анита Экберг в фильме Феллини, в этом золотом фонтане жизнелюбия, вспоминала, как композитор говорил своим близким: «Не бойтесь, дети, там, где Гайдн, не может случиться ничего плохого». 

В конце XVIII века на концертах сидело немало изрядно выпивших знатных господ. «Повинуясь могучему воздействию музыкальных чар, они крепко засыпают. Вы только представьте себе, может ли царить тишина в зале, где не отдельные слушатели, а множество людей сопят, храпят и клюют носом», — с досадой пишет биограф Гайдна. Ну нет, прогресс все-таки есть: музыканты Musica Viva в битком набитом зале играли в блаженной тишине.

А в качестве раритета в тот вечер прозвучал виолончельный концерт австрийского композитора Антонина Крафта (1752–1820) — не только современника, но и ровесника Моцарта. Солировал руководитель оркестра Musica Viva Александр Рудин, уникальный музыкант, виолончелист, пианист и дирижер-просветитель. И в музыке Крафта было столько адреналина, что, пожалуй, припиши ее историки Гайдну или Моцарту — никто бы не удивился.

Публика, не попавшая на концерт, смотрела его живую трансляцию на большом экране в нижнем вестибюле Зала им. Чайковского. Это не дешевое нововведение Московской филармонии кажется мне ее значительным достижением.

…Вот если бы еще закончили наконец реконструкцию Триумфальной площади, где снова меняют плитки, бордюры и лавочки. Уж не ждать ли нам вокруг памятника Маяковскому пальмовой рощи с мраморными скамейками?

Ведущая рубрики Наталья ЗИМЯНИНА, Россия