Я вас люблю, люблю безмерно

Легенда о койке

Москва ждала обещанную Большим театром премьеру «Пиковой дамы» Чайковского в режиссуре Льва Додина. «Пиковую», поставленную в 2007 году Валерием Фокиным, здесь сняли с репертуара. Дирижером постановки был Михаил Плетнев, а это персонаж, с трудом идущий на компромиссы, что в театре всегда страшно неудобно. Хотя к месту вспомнить, что музыкальная часть спектакля, несмотря на недовольство Плетнева акустикой Новой сцены, была изумительна.

Ныне Большой театр обратился к амстердамской постановке 1998 года, имевшей неоднозначную критику. Но увесистое имя Додина театру нужно позарез, а в партии Германа был обещан лучший в мире ее исполнитель Владимир Галузин.

Увы, концепция спектакля, вписавшая действие оперы в стены сумасшедшего дома, оказалась явной данью моде 1990-х годов. И нам достались лишь отзвуки поветрия, уже отдающего историей. Конечно, Галузин потрясающе поет: «Я болен, болен… Я влюблен!», да и Лиза называет его безумным человеком, но это еще не повод с самого начала окунуть нас в унылую обстановку больничной палаты, пронзительно воссозданной художником Давидом Боровским.

Оркестр под управлением Михаила Юровского-старшего играл весьма вяло. Закралось даже подозрение, что опытный дирижер внутренне не в ладах с режиссером и потому намеренно увел оркестр на второй план. Еще бы! Когда Герман страстно восклицает: «Даю я клятву — она моею будет!» и в этот момент появляются санитары, хочется, плюнув на приличия, встать и ­выйти из зала.

В ложах шипели: «Безобразие!», «Кошмар какой!» Уходить стали, когда на огонек дуэта Лизы и Полины «Уж вечер…» из-за кулис потянулась на сцену большая группа мечтательных сумасшедших, которые красиво размазались по стенам в брюлловских позах. Публика, дострадавшая до финала, обалдело смотрела на Германа, который стаскивал с кровати грязный матрас и терзал его на полу, выдергивая куски ваты…

Впрочем, сам Додин, создавший по-своему цельный спектакль, утверждает: «Весь вопрос в том, насколько сам зритель пропитан штампами»…

Как бы там ни было, Герман — Владимир Галузин был ослепителен даже на своей жалкой облупленной больничной койке. Как и Лариса Дядькова в партии «осьмидесятилетней карги»: «Ах, постыл мне этот свет!» — спела она так, что мурашки побежали.

В рамках заданной самому себе головоломки режиссер эффектно поставил сцену, где вместо призрака Графини больного посещает врачиха, спешащая к нему на каблучках, засунув руки в карманы белого халата: «Я пришла к тебе… Тройка! Семерка! Туз!»

Нет, что называется, уколоться и забыть…

Чтобы не было так грустно, добавлю сюда веселую быль, которой забавлялась вся музыкальная Москва.

Дело в том, что в эти же дни британский режиссер Деклан Доннеллан и хореограф Раду Поклитару выпускали в Большом балет «Гамлет». Сюжет значительно осовременен, и есть сцена, где в реанимации умирает отравленный отец Гамлета. Чувствуете, куда клоню?..

Так вот. Доннеллан со скандалом вытребовал для репетиции больничную койку, и через пару часов ее наконец откуда-то притащили на сцену. После репетиции режиссер застрял в лифте, а когда наконец дверцы открылись и он в бешенстве выскочил из заточения, то сразу наткнулся на другого великого режиссера — Додина. И Лев Абрамович пожаловался ему: «Представляешь, репетирую на Исторической сцене финал «Пиковой дамы», и вдруг куда-то исчезает кровать…»

 

Рэгтайм не для слабонервных 

Раз уж мы в начале упомянули Михаила Плетнева… В знаменитой Центральной музыкальной школе при консерватории ученики педагога Киры Александровны Шашкиной устроили ей концерт к юбилею. Шашкина — человек легендарный, с семилетнего возраста, еще в Казани, учила Плетнева. У нее десятки блестящих воспитанников. Как-то на конкурсе Чайковского она через раз бегала за кулисы, объясняя: «Ой, и этот мой… и этот… и с этой я занималась в младших классах!..» Можно прийти на любой ее классный вечер — и с удовольствием слушать всех подряд, начиная с малышей, у которых еще ноги болтаются под роялем. А если поговорить с ней (по телефону или — обычно — на концерте Плетнева), то мыслей потом на целый год хватает, так захватывающе она умеет рассказывать про сложносочиненный дар пианистов.

Шашкина страшно удивилась, неожиданно увидев в фойе ЦМШ свою юбилейную афишу, на которой было заявлено девять выпускников! Все они, хоть и маститые, перед концертом очень волновались. А тут еще за пять минут до начала нагрянул Михаил Васильевич, который вообще-то коллег не жалует. Элеонора Карпухова исполняла его труднейшую сюиту из «Щелкунчика» — и можно себе представить, каково ей было играть!

Александр Браже, виртуоз и большой оригинал, сыграл свои вариации на вальс Л.Н. Толстого в стиле вальса Шопена, его же мазурки, веселой польки, венского вальса и, наконец, рэгтайма. Я, конечно, косилась на Плетнева: оценит ли? И он — даже не верилось! — улыбался, но как всегда снисходительно. В конце вечера Филипп Копачевский играл Концерт Равеля для левой руки — потому что правую сломал и во время игры так и держал ее в гипсе на весу, иногда все-таки неловко пытаясь засунуть за пазуху... Но леворучный Концерт от этого прозвучал не менее блестяще.

Сколько удовольствия получаешь от того, что все ученики Шашкиной такие разные и не похожи на стойких оловянных солдатиков, заполонивших филармонические сцены! Кира Александровна, которую завалили цветами, вышла на сцену, всех перецеловала и сказала: «Пианистов на свете много, только в Китае их 20 тысяч. А музыкантов мало… Когда человек играет, я всегда слышу, чем он наполнен… Спасибо родителям, что доверили мне своих детей».

Последняя фраза поразила: часто ли вы слышите такое от учителей своих детей?

 

Жаркий тенор Каталонии

Как бы ни был противен меломану, всегда предпочитающему камерный зал, Кремлевский дворец с его подзвучками, а концерт Хосе Каррераса пропустить никак нельзя. Таких гениев один на миллионы. Пусть самые звонкие его годы позади, но представьте, какой трудяга: отработал около тридцати номеров, включая дуэты с Венерой Гимадиевой; сольных — десять. Был не совсем здоров: то и дело откашливался в платок, но не могу сказать, что это роковым образом сказалось на его голосе. Пел по-испански, по-итальянски, песни, арии. Любимейший артист: зал был полон, принимали горячо. Любят его еще и за мужество, и за ту надежду, которую он дарит.

«У меня есть личная причина верить в чудеса», — как-то сказал он. Ведь весь мир знает, что он был болен лейкемией и излечился.

Десять лет назад я присутствовала в РХТУ имени Менделеева, где ему вручали мантию и шапочку почетного доктора, потому что когда-то он начинал как химик. Можно было подойти, но я постеснялась. Испанские глаза — это, знаете ли, не шутка…

У меня записано, чем он тогда поделился со студентами: «Я книгочей. Книга — лучший друг в дороге. Особенно для артиста, который в одиночестве, без своих родных, преодолевает большие расстояния. Литература и музыка — это необыкновенные явления: ведь вы всегда можете выбрать, что читать в данный момент: Толстого, Чехова, Леопарди, Мачадо — или что-нибудь более легкое. Точно так же вы не всегда слушаете только Брамса, Чайковского и Верди».

А на риторический, казалось бы, вопрос, богат ли он, ответил: «Я не создал гигантского состояния, как ни хотел этого, как ни старался. И все думаю: вот если бы миллиардеры полюбили бы не только футбол, но и оперу!» Выросший в Барселоне в нищете послевоенных лет, он работает в полную силу до сих пор.

Но хочется думать, не только из-за денег: ведь не может Каррерас не чувствовать, как публику по-прежнему волнует его божественный голос, поющий о любви, и как поддерживает нас его сверкающий взгляд, когда, забыв обо всем, великий певец уносит нас в свою жаркую и такую гордую Каталонию.

Наталья ЗИМЯНИНА, Россия