«Река времен»

Это слово из другого лексикона, но имело прямое отношение к поэту Френкелю. Дело вот в чем. Не знаю, как это началось, но стилизованные под народные, написанные суржиком, явно непечатные — не по моральным или лексическим, а по цензурным параметрам, — стихи Илюша записывал в огромные толстенные «Амбарные книги». Эти книги, изначально предназначенные для ведения учета в хозяйственных организациях, можно было свободно купить в магазине на Дорогомиловской улице в Москве. А Илюша заполнял их стихами. Это были любовные страдания в народном духе, одесские вести с Привоза, политические памфлеты, философские трактаты, баллады, поэмы. Стиль и лексика, юмор и наивная простота были в них действительно не поддельными, не подслушанными, а совершенно натуральными, естественными и невиданными до той поры. Это был жанр, рожденный Ильей Френкелем.

Эти стихи и амбарные книги никому не давали в руки и не перепечатывались. Они существовали в одном экземпляре! Их юмор, откровенность и острота в то время, пусть и оттепельное, принесли бы много хлопот скверного толка для автора.

Когда поэта не стало, они находились у его жены и приемной дочери, известной виолончелистки Виктории Яглинг. Теперь не стало и ее. Очевидно (дай Б-г, чтобы так), они находятся у ее сына, известного пианиста Виктора Шестопала. Попытки найти их остались попытками. Несколько стихотворений помнит Александр Ревич. В Интернете мне удалось найти несколько строф:

Весь окутанный долгами,

Сел я на кораб, —

Шо мне «Новый мир» и «Знамя»?

Шо мне той «Октяб»?

Скрозь окутанный долгами,

Сел я на кораб —

Человек между людями,

Безо всяких баб.

И бежит мой дуб моторный

По волнам тудой,

Где зеленый и узорный —

Без трубы, видать, подзорной —

Горизонт морской!..

Если удастся найти эти книги (ведь рукописи не горят!), издание этих стихов будет сенсацией и значительным явлением не только для русской литературы. В 1980-е годы, а может быть, и раньше Илья Львович начал писать мемуары. Он рассказывал о разных эпизодах жизни, читал готовые отрывки. Мне довелось их слышать, когда я бывал в его доме. Илья Львович нигде не публиковал их. И при чтении дополнял деталями, более мелкими эпизодами, которые не включал в рукопись: многие персонажи были еще живы. Были живы наследники, родственники уже ушедших в мир иной, и Френкель считал невозможным предавать огласке многие детали их жизни.

Эти комментарии Ильи Львовича тоже, как и «амбарные стихи», пропали. Если стихи еще, возможно, найдутся, то эти драгоценные, очень откровенные и полные юмора рассказы исчезли навсегда.

Когда накопилось более семидесяти печатных листов воспоминаний, под давлением Эмине-ханум он стал искать издательство. Рукопись была предоставлена «Советскому писателю». Книга «Река времен» вышла в 1984 году в объеме… 20 печатных листов. Объяснять, что и почему в таком урезанном виде, нет смысла. Френкель очень переживал.

Эмине-ханум пыталась нажимать на мужа, но он не хотел добиваться, а может, уже не было сил… Он уходил медленно, организм устал, редко билось сердце. А приобрести  электронный кардиостимулятор было непросто.

В самом начале 1960-х при Московском союзе писателей создали Комиссию по работе с молодыми авторами (между собой мы ее окрестили «по борьбе с молодыми»). Как старшие наши товарищи-писатели делили своих молодых подопечных — мне неведомо. Но небольшую толпу молодых авторов, рекомендованных издательствами, журналами, газетами, собрали в ЦДЛ. И огласили — кому назначен какой «наставник» из писателей. Это слово «наставник» точно присутствовало, а назначала та самая «комиссия».

Мне судьба назначила друга на всю жизнь — Илью Львовича Френкеля. Это было в самом начале моего литературного пути. Трудно передать, что это значило для мало понимавшего в литературном процессе мальчишки. У меня появилось место на белом свете, куда можно прийти со своими недоумениями, огорчениями, опусами и открыто говорить обо всем. Говорить не оглядываясь, не сомневаясь, что тебя поймут. Где можно читать свои стихи, не стесняясь и не таясь. А если получишь за них «на орехи», то это будут, совершенно определенно, самые чистые и самые полезные «орехи» на свете.

С первой же встречи в писательском доме в Лаврушинском переулке, в квартире Ильи Львовича, начался мой Френкель-университет и продолжается до сих пор, хотя самого поэта давно нет на свете. Он ушел тихо… Поэт всегда одинок.

Я один (!) провожал его в последний путь. Были еще две незнакомые женщины, сосед, приехавший сообщить, чтобы не ждали ни жену, ни дочь по уважительным причинам — нездоровье. Даже близкий друг Алик Ревич по дороге попал в аварию на своей машине. Никого! Не говорю уж о Союзе писателей — ни одна бонза не стронулась с места…

Тихо. Несуетно. Огромный парк за воротами. Дети на велосипедиках. Женщины с сумками. Никто не спросил: «Кого хоронят?» Тут ведь увозили каждый день. Жизнь…

Да! Автограф? Они остались на подаренных мне Ильей Львовичем Френкелем книгах. Но всех дороже мне его рекомендация для вступления в Союз писателей.

Когда рухнула советская власть и развалился на четыре части Союз писателей, Инесса Леонидовна Холодова, секретарь Детской секции бывшего Московского отделения СП, позвонила мне и сказала: «Хочешь, забери свое дело о приеме». Я забрал папку — свое дело. Много понял, как это делалось: при обсуждении все говорили «за», а при голосовании — тайном — ставили на бумажках «кресты». Но дело прошлое. Целых 22 года я ходил в абитуриентах — с десятками изданных книг и поставленных пьес.

В этой папке остались оригиналы рекомендаций, внутренних рецензий членов приемной комиссии, стенограммы заседаний, протоколы голосований, даже бюллетени.

Там же осталась и написанная от руки рекомендация Ильи Львовича Френкеля:

«…куда (в СП, М.С.) я от всего сердца рекомендую этого автора. Можно смело ждать дальнейших интересных книжек Михаила Садовского».

Так она заканчивается. Спросить бы сейчас у Илюши, оправдал ли я его слова?.. Но этот вопрос соединился с ним в реке времен.

Михаил САДОВСКИЙ, Россия