Покоренное время

Может быть, так и было на самом деле. В старинном помещении, заново приспособленном для экспозиций, стали проводить выставки, в том числе и художественные: картины, скульптуры, прикладное искусство.

Каждая выставка вызывала такой интерес, что приходилось иногда часами стоять в очереди, чтобы посетить ее. Люди жадно искали чего-то нового, интересного. Такие выставки надолго становились предметом споров и обсуждений и на работе, и дома.

Впервые я попал в Манеж еще в студенческие годы. А потом старался не пропустить ни одного значительного вернисажа. Там впервые, на какой-то отчетной экспозиции московских художников, и увидел портреты Григория Цейтлина. После этого на всех заметных выставках видел его работы — портреты современников и натюрморты. Отыскивал в огромном количестве картин, блуждая в лабиринтах выставочных залов, его имя. Он и впрямь был близким человеком, потому что так откровенно и открыто разговаривал с тобой, так доверительно и заинтересованно.

Лет через двадцать жизнь сделала драгоценный подарок: оказалось, что в Московском государственном академическом училище памяти 1905 года, где стала преподавать моя жена, работала Серафима Цейтлина, супруга художника Григория Израилевича Цейтлина, того самого. Воистину подарок! Мы вскоре познакомились. Это была чудесная семья, гостеприимный, хлебосольный дом, открытая для друзей мастерская, удивительный дух заинтересованности и доброжелательности. Я еще раз убедился, что люди, хватившие в жизни лиха, приобретают драгоценные качества общения, понимания, дружбы и отзывчивости.

Вскоре после нашего знакомства на одном из вернисажей появился портрет Серафимы Цейтлиной — одна из самых нежных и проникновенных работ художника. Он рисовал свою обожаемую жену долгие годы. Сначала она была его натурщицей, а когда случилась беда и он овдовел, стала супругой, незаменимым помощником. Он прожил с ней в любви долгие годы и был так потрясен ее смертью, что не сумел пережить это горе.

А в те далекие 1980–1990-е мы часто встречались и, что самое замечательное, бывали в его мастерской на Масловке, полностью заставленной и готовыми работами, и начатыми. Его квартира была неподалеку, и часто, чтобы не отвлекаться от работы, он перекусывал здесь же, на ходу, или обедал, когда засиживался слишком поздно. Сима приносила ему из дома все горяченькое буквально с плиты.

Никогда не слышал, чтобы он о ком-то сказал плохо. Все художники, которых я знал, говорили о нем с огромным уважением, а многие с благодарностью, вспоминая, как он им помогал и советом, и делом. Он был одним из руководителей Московского областного союза художников, заслуженным художником РСФСР. Но дело не в звании, а в авторитете, который Цейтлин имел среди коллег. Казалось бы, такой тихий, добрый, неконфликтный человек. Но он умел настоять на своем и не боялся бороться — недаром получил фронтовую закалку.

Григорий Израилевич помогал молодым ребятам пробиться в Союз художников, получить заказы, попасть на выставку. А это так важно в самом начале пути! И люди не забывали этого, его имя было синонимом порядочности, честности и бескомпромиссности в стране, где зачастую человека и художника ценили не по его делам и возможностям, а по анкете.

Выставляться Цейтлин начал давным-давно — в 1939 году. Потом воевал в финскую, а в 1941-м ушел на фронт добровольцем. Начинал командиром взвода в пехоте, потом стал артиллеристом, командовал противотанковой батареей. Несмотря на ранения, можно сказать, судьба была милостива к нему: войну закончил в Берлине, а потом еще более полувека занимался своим любимым делом.

Его портреты какие-то особенные. Трудно выразить один жанр искусства средствами другого, словами не передать красоту, суть, настроение полотна, тем более портрета, но мне кажется, что в стремлении остановить мгновение Григорию Израилевичу Цейтлину удалось сделать что-то волшебное, титаническое. Недаром же и фамилия у него такая — Цейтлин! «Цайт» в переводе с идиша —  «время». Воистину значащая фамилия.

На большом буклете его автограф и на маленьком, но самые дорогие небольшого размера рисунки в рамочке у меня на стене. Дело в том, что он не мог ни минуты где-то бывать без бумаги и чего-то пишущего. Все время рисовал: с натуры, по памяти, воображаемое, делал наброски, может быть, эскизы для будущих картин.

Однажды у нас на даче после завтрака под огромной старой сосной Григорий Израилевич по обыкновению сидел и что-то рисовал, писал. Никто, конечно, не заглядывал, не отвлекал ни расспросами, ни присутствием. Только любопытная рыжая колли по кличке Балли подходила время от времени к нему проверить, все ли в порядке, и стояла некоторое время, замерев напротив, перекидывая голову со стороны на сторону. Работал он подручными средствами и вскоре подарил нам два небольших рисунка. На одном — черной шариковой ручкой копия его автопортрета, на другом — детскими цветными карандашами, что были под рукой, набросок нашей старенькой летней кухоньки. Ему понравился хаотично заросший угол нашего дачного двора.

Тогда в ответ на этот подарок я написал стихи и подарил их адресату.

 

Г. Цейтлину

Достоинства модели

В портрете неважны,

Они и в самом деле

Лишь потому видны, 

Что их подметил тайно

И явно воплотил

Искавший непрестанно

Все это во плоти.

Они существовали

Заранее уже,

Их не найти едва ли

В ожившем чертеже,

Но надо, чтобы рядом

Подумали о том,

И после острым взглядом

Их бросить на картон.

Достоинства модели

В портрете неважны,

А важно лишь на деле,

Кем изображены.

 

Нет уже наших дорогих друзей Серафимы и Григория Цейтлиных. Но кисть художника сумела остановить время. Я ощущаю это, когда смотрю на его рисунки, когда вспоминаю его портреты незнакомых мне людей, которые стали родными: студенты, колхозники, военные. Все те мои сограждане, с кем прошла молодость и большая часть жизни. Он умел подружить нас, и от этого жизнь становилась легче, и верилось, что завтра все же наступит.

Михаил САДОВСКИЙ, Россия