Загадка смерти Михаила Фрунзе

«Может быть, это так именно и нужно…»

Похороны были государственными, тело везли на лафете, за лафетом медленно с непроницаемо-бледным, мертвым лицом вышагивал Сталин, чуть поодаль шли Зиновьев, Каменев (входившие вместе со Сталиным в триумвират, правивший тогда огромной страной), Рыков, Калинин и другие члены Политбюро, а также высшие чины Красной армии и члены семьи усопшего.

Когда спецрабочие, приписанные к Кремлю, бережно опустили гроб с телом наркома в вырытую могилу за мавзолеем, Сталин расправил слегка заиндевевшие усы и, утирая повлажневшие глаза, начал траурную речь. Речь была коротка, не по-сталински эмоциональна и длилась всего несколько минут: «Партия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых верных и самых дисциплинированных своих руководителей. Советская власть потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых смелых и самых разумных строителей нашей страны и нашего государства. Армия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых любимых и уважаемых руководителей и создателей». Но были там и такие слова, на которые в эти скорбные минуты мало кто из присутствующих обратил внимание: «Этот год был для нас проклятием. Он вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей. Но этого оказалось недостаточно, и понадобилась еще одна жертва. Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу (выделено мною. – Г.Е.)»

Это была не случайная обмолвка, вызванная душевными переживаниями генсека. Сталин всегда знал, что, когда, кому и где он говорил.

Смерть по приказу

М.В. Фрунзе умер 31 октября 1925 года в Солдатенковской (ныне Боткинской) больнице. Оперировал видного большевика известный доктор В.Н. Розанов, участвовавший в лечении самого Ленина. Ему ассистировали врачи И.И. Греков и А.В. Мартынов, наркоз проводил А.Д. Очкин. Все доктора заметно нервничали, но операция в целом прошла успешно. Оперировали наркома по поводу застарелой язвы желудка. Но не выдержало сердце — прошло чуть более полутора суток, как пациент скончался у себя в палате. О чем немедленно доложили в Кремль.

Сталин не заставил себя долго ждать и в сопровождении «малых» вождей явился в больницу, чтобы лично удостовериться в смерти боевого товарища. Здоровье Фрунзе ухудшилось летом 1925 года. Со времен Ленина было заведено, чтобы Политбюро внимательно следило за состоянием здоровья своих членов. К чему это привело, вождь испытал на самом себе.

Что же касается Фрунзе, то консилиум врачей, состоявшийся в Крыму, пришел к выводу, что нужна операция, чтобы установить: только ли язва является причиной подозрительных кровотечений. В то же время, руководствуясь старым медицинским принципом «не навреди!», некоторые из докторов выразили сомнение в целесообразности хирургического вмешательства.

Тогда Фрунзе написал жене: «Я все еще в больнице. В субботу будет новый консилиум. Боюсь, как бы не отказали в операции». Субботний консилиум решил: операция необходима. Но Фрунзе, узнав об операции, расстроился и сказал, что «не хотел бы ложиться на операционный стол…» Предчувствие чего-то непоправимого угнетало его. Так или иначе, хотел сам Фрунзе операции или колебался в исходе хирургического вмешательства, точку поставило Политбюро, за которым весьма явственно маячила тень генсека. Нарком лег под нож. Но не нож, а лишняя доза хлороформа сделала свое дело: «…может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу…»

Постановление Политбюро

«Повесть непогашенной луны» Пильняк написал в 1926 году. Ее принял к печати журнал «Новый мир». Пильняк взял за основу повести реальный случай, но как художник что-то додумал, что-то угадал. Из книги можно было понять, что сорокалетний Фрунзе при операции был зарезан хирургами — по указанию свыше — на основании распространенных слухов об обстоятельствах смерти М. Фрунзе с намеком на участие И. Сталина.

Повесть была опубликована в «Новом мире» с дружеским посвящением члену редколлегии журнала А. Воронскому, давнему другу наркома.

Тираж журнала был немедленно изъят из продажи, тут же отпечатали новый, повесть Пильняка заменили повестью малоизвестного А. Сытина «Стада аллаха», рассказывающей о борьбе с басмачами. Политбюро приняло грозное постановление, в котором «Повесть непогашенной луны» была признана «злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии». Главному редактору В. Полонскому объявили «строжайший выговор», членам редколлегии А. Луначарскому и И. Скворцову-Степанову «поставлено на вид», А. Воронскому было предложено отказаться от посвящения Пильняка, а самого Пильняка было предложено уволить из числа сотрудников не только «Нового мира», но и «Красной нови» и «Звезды».

Шел не такой уж и страшный советский 1926 год.

Раскаяние Пильняка

Умный, один из самых известных советских (подчеркиваю — советских) писателей, Борис Пильняк совсем не был клеветником и контрреволюционером. В письме в редакцию «Нового мира» от 28 ноября 1926 года он писал: «…не учтя внешних обстоятельств, я никак не ожидал, что повесть сыграет на руку контрреволюционного обывателя и будет гнуснейше им использована во вред партии, ни единым помыслом не полагал, что я пишу злостную клевету. Сейчас я вижу, что мною допущены крупнейшие ошибки, не осознанные мною при написании». А меньше чем через месяц, откликаясь на просьбу И.И. Скворцова-Степанова (успевшего за это время стать главным редактором «Известий») изложить историю создания повести, он писал, что хотел показать несгибаемую силу воли большевиков, что его интересовало, «как индивидуальность всегда подчиняется массе, коллективу, всегда идет за колесом коллектива, иногда гибнет под этим колесом», добавив при этом, что не знал, что «около смерти тов. Фрунзе возник клубок сплетен, никак не предполагая, что часть собранного материала есть сплетенные вымыслы».

Пильняка простили, разрешили печататься вновь, но после яростной критики за публикацию в 1929 году за границей повести «Красное дерево» отстранили от должности руководителя Всероссийского союза писателей, ставя ему в вину, что он нелегально передал повесть в русское белогвардейское издательство «Петрополис», располагавшееся в Берлине. При этом рукопись была передана в Берлин вполне законно по линии Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС), и в издательстве официально публиковались такие советские писатели, как А. Толстой, К. Федин, Ю. Тынянов, В. Каверин и даже В. Инбер.

И тогда, не выдержав травли, Пильняк написал Сталину письмо, в котором были и такие слова: «Иосиф Виссарионович, даю Вам честное слово всей моей писательской судьбы, что, если Вы поможете мне выехать за границу, я сторицей отработаю Ваше доверие. Я могу поехать за границу только революционным писателем. Я напишу нужную вещь».

И Сталин, никогда ничего не забывавший, тем более обид, нанесенных ему вольно или невольно, отпустил  раскаявшегося Пильняка за границу. Пильняк «нужную вещь» написал. «Нужная вещь» называлась «О’кей. Американский роман» и оказалась самым слабым произведением Бориса Пильняка. Но и это Бориса Пильняка не спасло. Потому что в созданном Сталиным государстве из железа и стали, в созданном им шизофреническом мире двоемыслия, где ложь выдавалась за правду, а правда расценивалась как безусловная ложь, в котором пел ли ты собственным голосом или наступал на горло собственной песне, все равно оказывался виноватым.

Приговорить к расстрелу

За ним пришли 28 октября 1937 года, в день рождения сына. Все понявшая жена, актриса Кира Андроникашвили, едва сдерживая слезы, вынесла узелок. Пильняк узелок не взял, он хотел уйти из дому свободным человеком. Домой он больше не вернулся. Следствие длилось около полугода.

На одном из допросов он заявил, что «на путь борьбы против Советской власти» он встал в первые годы революции, что встречался с Троцким и Радеком, объявленными к тому времени «врагами народа», признался в шпионаже в пользу Японии и своих связях с 1926 года с профессором Йонекава, офицером Генерального штаба, через которого и стал японским агентом и вел шпионскую работу.

Это было именно то, что нужно НКВД, а, может быть, лично Сталину, который в существовавший ранее мир с элементами абсурда внес свой неповторимый абсурд. В этом «новом, прекрасном мире» многие обвиняемые по политическим статьям признавали себя кем угодно — могли признать себя и японским императором.

21 апреля Военная коллегия Верховного суда осудила его по обвинению в государственном преступлении особой тяжести — в шпионаже в пользу Японии — и приговорила к расстрелу.  В этот же день приговор был приведен в исполнение.

В Москве 1937 года с «японскими шпионами» шутить не любили.

Геннадий ЕВГРАФОВ, Россия