«Дальше — тишина…»

Жизнь сбудется, стоит только расхотеть.

Фаина Раневская

Так назывался спектакль Театра им. Моссовета по сценарию американской писательницы Виньи Дельмар. Он шел на сцене прославленного театра почти тринадцать лет. Действие происходило в Калифорнии, но могло происходить в любой точке земного шара. Сюжет пьесы был прост как дважды два, но потрясал зрителя как Ниагарский водопад — каждый надеялся, что с ним это никогда не случится. Хотя это может случиться с каждым.

Старики Люси и Барклай Куперы должны отдать дом банку, потому что не в состоянии платить за него. Дети платить за родителей не хотят. Отца забирает дочь, но для матери у нее не находится места «ни под лестницей, ни в чулане». Ее отправляют в приют для престарелых. Но она просит не рассказывать об этом мужу, с которым прожила пятьдесят лет. Финал — прощание на вокзале, объятия Люси, слезы Барклая, и голос за сценой: «А дальше — тишина…»

Спектакль шел до тех пор, пока исполнительнице главной роли Фаине Раневской хватало сил играть эту роль, то есть до осени 1982 года. 24 октября она вышла на сцену в последний раз. Ей было 86 лет. Ее не менее прославленному партнеру Ростиславу Плятту — 74. Они не примеривали на себя судьбы своих героев, в этом смысле у них все было в порядке. Но в предлагаемых обстоятельствах два великих актера играли так, как будто они играют самих себя. С героями сближали старость и… «тишина».

Подыскать партнершу исполнителю главной роли Ростиславу Плятту было невозможно. Да и не нужно. И главный режиссер Павел Хомский это прекрасно понимал. Известная формула «незаменимых нет» в этом случае не работала. Спектакль сошел со сцены и превратился в спектакль-легенду.

Фаина Раневская ушла в «тишину» в 1984 году. Ростислав Плятт — в 1989. И стали легендой, как и спектакль, в котором они играли.

Яблоко от яблони

…в случае с Раневской опровергло эту расхожую истину. И упало в такие дали, закатилось в такие выси, о которых родители — владелец таганрогской фабрики красок, нескольких домов и т.д., и т.п. Гирш Фельдман и его жена Милка — даже представить себе не могли в самых розовых снах. Их любимая Фанечка, как и дети других зажиточных таганрогских евреев, обучалась в местной гимназии музыке, пению, литературе, конечно же иностранным языкам и прочим премудростям, и что из всего этого вышло? В отрочестве увлеклась театром, в юности покинула отчий дом и устремилась в большой город, где опасности подстерегали девицу на каждом шагу. И ни на уговоры отца, ни на слезы матери не поддалась. Характер! Ну а там пошло и поехало. Познакомилась с поэтами Цветаевой, Мандельштамом и Маяковским. Позже с Ахматовой, дружба с которой продолжалась всю жизнь. И влюбилась в самого Качалова. Но не сложилось.

А потом была актерская биржа, первый выход на сцену в Керчи. Первые неудачи и разочарования и первый успех в московском «Театре актера». Вот тогда и почувствовала себя настоящей актрисой. 

После Октября 1917-го объехала всю Россию — от Малаховки до Сталинграда. Пока не осела в Москве, в которой сменила около десяти театров — играла, пока не обрела себя в Театре им. Моссовета, из которого однажды ушла в Театр им. А.С. Пушкина, но затем вернулась на ставшую родной сцену.

В 1934 году дебютировала в кино в фильме Михаила Ромма «Пышка». Сыграла так, что приглашения стали сыпаться со всех сторон. Но взяла тайм-аут и только в 1939 году вернулась в кино — одновременно снялась в трех картинах: «Человек в футляре», «Ошибка инженера Кочина» и «Подкидыш».

После «Подкидыша» стала знаменитой на весь Советский Союз — кто только не повторял: «Муля, не нервируй меня!»

Она снималась в основном в эпизодических ролях, но многие зрители ходили на картины, в которых она играла, зачастую ради нее одной. Как, впрочем, и в театр. Когда в «Моссовете» поставили заурядную пьесу заурядного советского драматурга Билль-Белоцерковского «Шторм», на спектакль ходили ради Маньки-спекулянтки, в крошечной роли которой блистала Раневская (она сама с разрешения автора сочинила текст). Это был спектакль в спектакле. После того как она покидала сцену, зрители покидали театр. Завадский эпизод снял*, но сохранилась (к счастью) телевизионная запись этого фрагмента.

За свою долгую творческую жизнь (чуть ли не 70 лет!) она переиграла более сотни ролей. Ей было подвластно все — комическое и трагическое, смешное и печальное, трогательное и отталкивающее.

И в финале сыграла в спектакле «Дальше — тишина».

«Дальше — тишина»

В 1980-х в Москве было всего три театра, в которые ни на один спектакль нельзя было достать билет: Театр на Таганке, «Современник» и Театр Сатиры. На всех спектаклях был аншлаг, будь это «Мать» по Горькому на Таганке, «Большевики» по Зорину в «Современнике» или даже заурядный «Чудак» по пьесе Н. Хикмета в Сатире. Оно и понятно — Таганка ассоциировалась с именем Любимова, «Современник» — Ефремова, а в Театр Сатиры ходили на Папанова, Миронова, Ширвиндта и других не менее блистательных артистов. В других театрах пользовались успехом только отдельные спектакли.

В то время я сотрудничал с журналом «Театр» и мог попасть на любую премьеру. Но так получилось, что спектакль в Театре Моссовета я увидел тогда, когда жена попросила его посмотреть — все видели «Тишину» у нее работе, все восторгались и удивлялись, что она эту постановку пропустила. Случайно или нет, но именно в тот день, когда он шел в «Моссовете» в последний раз, мы и оказались в театре на этом спектакле.

Конечно, мы не знали, что Раневская не только играет в нем последний раз, но и в последний раз выходит на сцену. Но когда в финале она и Плятт, взявшись за руки, подошли к кромке сцены, по залу пробежала искра, зал напрягся, и, видимо, не только мне показалось, что Раневская прощается не только со своим зрителем, но и... И тогда театр взорвался аплодисментами. У многих на глазах были слезы. Овация длилась минут двадцать, и все это время зрители не отпускали артистов. Аплодировали все: на сцене — участвовавшие в спектакле актеры, в зале — благодарные зрители.

Я тогда был в том возрасте, когда не то что не думают о смерти, а редко задумываются о ней. Но хорошо помню свое тогдашнее ощущение — мне ­как-то стало не по себе. Вполне нервоустойчивый и не подверженный стрессам, я поспешил с женой поскорее выбраться из театра. Все было как обычно. На Садовом шла своя привычная жизнь: спешили по домам припозднившиеся пешеходы, по кольцу привычно растекался тогда еще состоящий не из иномарок транспорт, горела неприхотливая советская реклама 1980-х. Молодость быстро взяла свое. Мы постояли еще немного, вдохнули холодный предзимний октябрьский воздух и поехали домой.

Но это ощущение конечности себя и потому конечности мира, которое обожгло после спектакля, я запомнил на всю жизнь.

И стало «жалко всех и вся…»

Старость и одиночество

Когда наступила старость, играть на сцене не было сил. Старость — это когда еще много хочется, но мало что можется. Старость — это одиночество, болезни, тоска. Когда зимой в жилах стынет кровь, а летом холодеют руки и ноги. Но она не жаловалась, принимала мир таким, каков он есть. Понимала, что в жизни есть много выходов, из жизни — один. И продолжала жить, как жила, с верным псом Мальчиком и своими недомоганиями и хворями. Но уйдя со сцены, она не перестала быть актрисой и продолжала играть в жизни. Себя — настоящую, добрую и ироничную, мудрую и наивную, земную и потому грешную.

Когда-то она обронила: «Одиночество — это состояние, о котором некому рассказать». Единственное существо, которому она могла откровенно рассказать о своем состоянии, было существо бессловесное — любимый пес Мальчик, который заменил ей семью, детей. Который понимал обожаемую хозяйку с полуслова. С которым она возилась как с ребенком, отдавая ему всю свою не растраченную на семью и детей любовь и ласку.

И еще — несмотря на ее порой несдержанный язык, от которого страдали не только партнеры по театру, но и его главный режиссер (во время одной из репетиций, которая привела к очередному конфликту, взбешенный Завадский в сердцах крикнул Раневской: «Вон из театра!**» На что та мгновенно среагировала: «Вон из искусства!!!»), у нее оставались не ушедшие «в тишину» друзья по поколению, которые ее любили и понимали. И появились новые, из молодого поколения, которых она нежно любила, особенно Марину Неелову.

Когда ее поместили в больницу, сказала: «Если больной очень хочет жить, врачи бессильны». Она очень хотела жить, но врачи действительно оказались бессильны.

И еще у нее вырвалось: «Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: «Умерла от отвращения». Но на ее памятнике на Донском кладбище выбили простую бесстрастную надпись, которая ни в каких эпитафиях не нуждается:

Фаина Георгиевна Раневская

Народная артистка СССР

1896–1984

Рядом, на постаменте, притулился скорбящий Мальчик.

«Народные артистки 

на дороге не валяются»,

или Что скрашивает жизнь (юмор Раневской)

О юморе Раневской написано больше, чем известно ее высказываний по самым различным жизненным поводам. Все, кто писал на эту тему, пытались характеризовать этот действительно уникальный и потому бесценный юмор — юмор, присущий только Фаине Георгиевне Раневской.

Но никто не обратил внимания, что именно юмор помогал ей жить (и выживать) в довольно непростые эпохи, в которых (извините за тавтологию) она не существовала, а жила. Она обитала в России царской (где к евреям было особое отношение). Она уцелела в сталинской России (не к чему было прицепиться). И дожила до России брежневской, вялой и дряблой, но которая ко всем ее званиям и наградам добавила главную — орден Ленина (с опозданием, в связи с 80-летием).

Кроме юмора была самоирония, порой безжалостная и беспощадная. Потому что понимала — чтобы иметь право подсмеиваться над другими, надо научиться смеяться над собой. И она этому научилась.

Ну а насчет того, что «народные артистки на дороге не валяются», это произошло зимой, московские улицы плохо чистились и кое-где представляли собой каток. Однажды Раневская вышла из дома, поскользнулась и упала. Навстречу шел какой-то незнакомый мужчина: «Поднимите меня! — попросила Раневская. — Народные артистки на дороге не валяются». В середине жизни она подвела итог: «Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи».

P.S. Фаина Георгиевна Раневская прожила свою жизнь так, что о ней помнят не только сволочи. В 1992 году по решению редакционного совета ежегодно издающейся в Лондоне энциклопедии Who is who Фаина Раневская была включена в десятку самых выдающихся актрис XX века.

Геннадии ЕВГРАФОВ, Россия

______

*Когда Завадский решил убрать «спекулянтку» из спектакля, Раневская спросила у него: «Почему?» Завадский ответил: «Вы слишком хорошо играете свою роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не как главная фигура спектакля...» Раневская предложила: «Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже». Как говорится, no comment.

**Такое могла себе позволить только Фаина Раневская. Любая другая актриса немедленно была бы уволена из прославленного театра. Она осталась. Как остался в искусстве и Юрий Завадский.