Еврейская лира усадьбы Середниково

Мятежники говорят на идише

Государственный еврейский театр (ГОСЕТ) весной 1941 года готовился к премьере спектакля «Испанцы» по пьесе Лермонтова. К запланированному пышному «юбилею» — столетию гибели поэта — от Соломона Михоэлса требовали, чтобы ГОСЕТ внес свой вклад. «Если нам удастся передать весь мятежный пафос Лермонтова, задача создания подлинного лермонтовского спектакля на еврейском языке будет близка к разрешению», — писал Михоэлс в журнале «Театральная неделя».

Известно, что Соломон Михайлович был принципиальным противником постановки в своем театре пьес, переведенных с русского, считая их более уместными в русских театрах на языке оригинала. «Испанцы» стали, пожалуй, единственным исключением. Михоэлс привлек лучшие силы — режиссера-постановщика Исаака Кролля, художника Роберта Фалька, композитора Александра Крейна.

Переводчик стихов драматург Арон Кушниров вспоминал: «Были всякие трудности, некоторые слова по-русски звучат хорошо, а в точном переводе на идиш приобретают несколько иронический оттенок. Нужно было найти адекватные слова для многих чисто лермонтовских понятий». 16 апреля 1941 года премьера «Испанцев» прозвучала как живое органичное произведение, имела большой успех, и спектакль шел до начала войны.

Действие драмы происходит в Испании в век инквизиции. Молодой благородный испанец Фернандо — сирота, найденыш, болезненно переживающий свое одиночество. Но когда узнает, что по рождению он еврей, то становится мятежником, защитником угнетенных собратьев и гибнет как герой. Сюжет навеян Шекспиром, Скоттом, Шиллером, но особенно пьесой Лессинга «Натан Мудрый», где прообраз главного героя — основатель движения Хаскала (еврейское просвещение. – Ред.) философ Мозес Мендельсон.

Такая тема не только появляется впервые в русской литературе, но, пожалуй, остается единственной в своем роде на протяжении почти всего XIX века.

Российский дворянин Скот Чурбанов

Лермонтовы восходят к шотландскому роду Лермонт, к полумифическому Томасу Рифмачу, барду и чернокнижнику. Его потомок из далекой России тоже оказался поэтом и, похоже, провидцем: «С тех пор как вечный судия / Мне дал всеведенье пророка, / В очах людей читаю я / Страницы злобы и порока».

Рано потеряв мать, Мишель до 14 лет жил в Тарханах — пензенском имении своей бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, урожденной Столыпиной. Она была в контрах с зятем-вдовцом, горевала по умершей дочери Машеньке и души не чаяла в любимом внуке, сироте при живом отце. Взгляды мальчика во многом формировал ее личный лекарь, «ученый еврей» из Франции Ансельм Леви.

Лето 1830 года 15-летний Мишель провел в Середникове, подмосковной усадьбе Столыпиных. Готовясь в Московский университет, он сочинял любовные стихи и обдумывал проблемы общественного неравенства. Еще ребенком он был наслышан о громком «Велижском деле», кровавом навете на евреев (1823). Его дальний родственник, влиятельный адмирал «дедушка Мордвинов» представил царю прошение от евреев, и в конце концов без вины виноватых оправдали.

Будущий студент писал драму «Испанцы» и ощущал себя потомком испанского вельможи XVII века графа Франсиско Лермы. А по большому счету, искал, порой экстравагантно, свою внутреннюю идентичность. Как-то спустя годы ночью на заставе проезжим было велено расписываться в книге. Лихой гусар хватает книгу и с важностью подмахивает: «Российский дворянин Скот Чурбанов».

Современные исследователи из США и Израиля — Моше Надир, Савелий Дудаков и Арон Черняк — усмотрели на последнем портрете Лермонтова его непохожесть на родителей и восточные черты. На которые, кстати, обращал внимание и однокашник поэта — будущий писатель Иван Гончаров. А пушкинист Виктор Гроссман обнаружил у Лермонтова «неодолимую тягу ко всему еврейскому».

После всесторонних изысканий зарубежные лермонтоведы пришли к выводу: отцом Михаила Юрьевича был Ансельм Леви, друг дома Арсеньевых-Столыпиных. Доктор не раз сопровождал на лечебные ванны в Горячеводск почтенное семейство, бывшее в родстве с Евреиновыми и Шафировыми — первыми евреями, возведенными во дворянство.

Недоказуемо, но неопровержимо. «Лермонтовская ассоциация» комментариев не дает.

«Скорей, певец, скорей! Вот арфа золотая…»

Перенесемся из России в туманный Альбион осени 1814 года. Молодой, но уже знаменитый поэт Джордж Гордон Байрон знакомится с еще более молодым, но подающим большие надежды музыкантом Исааком Натаном, сыном синагогального кантора. И уже в январе 1815 года выходит сборник стихов Байрона «Еврейские мелодии» вместе с нотами романсов Натана, созданных на основе традиционных сефардских мелодий. Сборник был переведен на многие европейские языки, в том числе и русский.

В усадьбе Середниково летом 1830 года Лермонтов пишет свою «Еврейскую мелодию»: «Я видал иногда, как ночная звезда / В зеркальном заливе блестит…» Это вольный перевод из Байрона, как и другое его стихотворение «Могила бойца» — о смерти героя.

Переводчик из юного Мишеля получился неважный, но в стихах английского поэта он искал специфически «еврейскую» ноту и находил ее. Как Байрон, Лермонтов тоже переложил, но по-своему, фрагмент из Книги псалмов царя Давида: «Плачь, Израиль, о плачь! — твой Солим опустел! / О родине можно ль не помнить своей?..»

Поэт до конца своей краткой жизни оставался верен тем взглядам, которые он высказал 15-летним мальчиком в драме «Испанцы», а затем продолжил в «Балладе»: борьба с религиозной нетерпимостью и тиранией правителей. В 1836 году он опять возьмется за библейскую тему — обращение царя Саула к Давиду. «Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей! / Вот арфа золотая: / Пускай персты твои, промчавшися по ней, / Пробудят в струнах звуки рая...» Этот текст был положен на музыку Антоном Рубинштейном и Милием Балакиревым, его иллюстрировал Михаил Врубель.

Для образованного человека пушкинской поры еврейская тема не бралась во внимание. Поэтому творения Лермонтова, начатые в Середникове, — уже сами по себе исключительное явление в русской поэзии.

«В твоих чертах ищу черты другие»

Ироничный и обидчивый, со вспыльчивым характером, Лермонтов был отчислен из университета и впал в хандру. Сочиняя «Демона», пошел в гусары, попал на войну и точил кинжал на «злого чечена». Был детски жадным до любви и боялся быть любимым. Его печально-страстная лирика имела своих адресатов — это «петербургская модница» Кати́ Сушкова; дочь известного драматурга Натали Ивáнова; «подруга юных дней» и самая глубокая любовь поэта — Варенька Лопухина; молодая вдова и светская львица княгиня Мария Щербатова.

Последней женщиной в жизни Лермонтова стала «библейская красавица», она же — «очаровательная смуглянка» с бронзоватым цветом лица и черными очами. Так называли родственницу Лермонтова, «кузину» Катеньку Быховец. Свое последнее стихотворение «Нет, не тебя так пылко я люблю» он посвятил Лопухиной, но обращено оно было к Быховец, неуловимо напоминавшей ту, которой принадлежало сердце поэта.

Весь день 15 июля 1841 года в Пятигорске Катенька провела с 26-летним Мишелем — они танцевали на пикнике, гуляли под руку по роще. Лермонтов при всех был весел, шутил, а когда уединялся с «библейской красавицей», делался печальным и с полными слез глазами говорил ей: «Cousine, душенька, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни...» С головы барышни упало украшение — бандо — серебряный обруч для волос, имеющий свойство снимать головную боль, а иногда… наделять даром ясновидения. Кавалер его поднял и спрятал в карман, не объясняя причин, затем откланялся и ушел.

Вечером того же дня сообщили, что Лермонтов убит на дуэли, о которой никто не знал. Бандо нашли в его кармане — «потомок чернокнижника» взял его, вероятно, чтобы предугадать судьбу.

Гибель Лермонтова всколыхнула все пятигорское общество. Обсуждали загадочную дуэль, где всё — знак вопроса. То ли поэт убит царской охранкой, то ли пал жертвой чьих-то интриг, то ли погиб на бессмысленном поединке, потому что «сам виноват»... Другой знак вопроса тоже поставлен, и давно: неузнанный пророк, демон, мистический гений — кто он по своим корням? Но ответов в поисках правды пока нет.

Наталья ЧЕТВЕРИКОВА, Россия