Воля к победе

– Наталья Яковлевна, расскажите о своей семье.

– Моя мама Надежда Гавриловна родом из Карелии, ее отец Гаврила Андреевич трудился на Александровском заводе. Во время Первой мировой войны в Петрозаводске комплектовали санитарный отряд, деда тоже в него включили. Он проявил героизм, спас одного из членов императорской семьи, за что получил награду — медаль. Также у него спросили, чем еще его можно отблагодарить. Гаврила Андреевич попросил, чтобы дочери Надя и Муся учились в гимназии, что на тот момент было сложно. Прошение героя удовлетворили, мама и ее сестра окончили гимназию.

Мой папа Яков Григорьевич Рудман — из семьи польских евреев, окончил Пажеский корпус, потом — экономический факультет Московского университета. В Карелию приехал по направлению, на руководящую должность в сфере лесной промышленности. К сожалению, он достаточно рано нас оставил: когда мне исполнилось пять лет, отец уехал обратно в Москву… С тех пор мы виделись всего один раз: когда я училась в четвертом классе, получила путевку в Артек, в Москве отец меня встретил, отвез познакомиться к бабушке. Но я была слишком юна, чтобы всерьез интересоваться семейными корнями, поэтому информации о родных отца у меня практически нет. Знаю, что в годы войны меховая фабрика, которую возглавлял папа, перешла на пошив военного обмундирования, поэтому в армию Якова Григорьевича не призвали.

Еврейской историей и культурой мы с мужем стали увлекаться позже, когда в Петрозаводске была создана еврейская община. В «Хесэд Агамим» для моих ровесников я вела группу здоровья, а также группу по женской гимнастике с мячом и лентой. Занятия проходили на ура, люди ждали каждой новой встречи, благодарили, я с большим теплом вспоминаю этот период жизни и тогдашнего руководителя «Хесэд Агамим» Михаила Бравого.

– Почему во время Великой Отечественной войны вы поехали в эвакуацию с бабушкой, а не с мамой?

– Так случилось, что незадолго до войны у мамы возникли большие неприятности. Она возглавляла приемный покой больницы, была старшим лейтенантом медицинской службы, фельдшером. Мама решилась на крайне смелый по тем временам шаг: она спасла дочь друзей, еврейку Лору Вишневскую. Ее родители, а отец работал главным лесничим Карелии, были арестованы как враги народа. Чтобы девочку, мою ровесницу, не отдали в детдом, ее приютила мама. Конечно, это вызвало большой резонанс, серьезно осложнило маме жизнь, но она не отступила. Через полтора-два года мама отвезла Лору в Смоленск к родственникам, но ее дядя, профессор, отказался от девочки. Сироту взяла тётя-пенсионерка. К сожалению, следы Лоры потерялись, хотя после 1945 года мы пытались ее разыскать. История с Вишневской привела к тому, что во время войны маме запретили взять меня с собой.

Мы поехали с бабушкой в эвакуацию в конце августа 1941 года, это были самые страшные дни в моей жизни. Сначала всех эвакуируемых погрузили на баржи, которые должны были перевести нас на другой берег Онежского озера. Но начался налет фашистской авиации, бомбежка. Две баржи были расстреляны и пошли ко дну, люди тонули у нас на глазах. К тому же неожиданно начался шторм. Наш корабль два дня мотало по озеру, мы сидели на борту без еды и воды, не зная, что нас ждет дальше. Наконец баржу прибило к берегу в районе Вытегры, нас отправили в Сегежу, потом в деревню Палтога. Беженцев никто не встречал, не помогал, условий для жизни не было. Наступил осенний холод, мы мерзли.

Дальше мы поехали в Горький (Нижний Новгород), где жила тетя Александра Гавриловна. Город подвергался бомбежкам почти ежедневно. Мы голодали, нам выдавали двести граммов хлеба в день, у меня развилась дистрофия. Затем я заболела малярией, лежала с высокой температурой. Никому не было дела до маленькой девочки. Очень тяжело вспоминать об этом…

В 1944 году мама смогла забрать меня, полумертвую, в Карелию, в прифронтовую полосу, где и выходила. Восьмой класс я заканчивала в Сегеже, в этом городе мама работала в госпитале. В школе не было тетрадей и бумаги, так что писать приходилось на обоях. Я помогала маме в приемном покое: убирала помещение.

После освобождения Петрозаводска мы смогли вернуться в родной город, но там ждала новая беда: наша квартира на улице Горького оказалась полностью разгромленной, разграбленной. Из всей мебели уцелели только огромное мамино зеркало и тяжелый письменный стол с тумбами, который развалился, как только мы попытались его передвинуть. Больше не было ничего: ни предметов обихода, ни посуды, ни одежды. Я ходила в школу в пальто, перешитом из маминой шинели. Вместо кофточки — мамина гимнастерка, подпоясанная офицерским широким ремнем. Размер обуви у нас с мамой, к счастью, тоже совпадал, так что я носила ее сапоги. Однако молоденькая, тоненькая, чувствовала себя вполне достойно.

– Расскажите о школе худо­жественной гимнастики в Карелии.

– Я вернулась в Карелию после окончания Института физической культуры имени П.Ф. Лесгафта. Поначалу вела кружок художественной гимнастики во Дворце пионеров. Потом меня перевели в Детско-юношескую спортивную школу. Приходилось много работать, преимущественно в вечернее время. Тренировались, где придется, постоянного зала не было. Все сборы, соревнования, поездки нужно было пробивать через инстанции, объяснять, встречаться с чиновниками. Постепенно стали участвовать в соревнованиях, приглашать спортсменов к себе, создали судейский коллектив.

Могу с уверенностью сказать, что без моего мужа, Альберта Андреевича Липнина, с которым я познакомилась в Петрозаводске, школа художественной гимнастики в Карелии не состоялась бы. Каждый месяц я как минимум на неделю уезжала на соревнования и сборы. В мое отсутствие муж и моя не очень здоровая мама приглядывали за нашими детьми. Уверенность в том, что дочь и сын окружены заботой, помогали мне в работе. Сейчас супруг все время рядом и сегодня тоже помогает во всем.

– Как вы воспитывали будущих гимнасток?

– Я воспитывала характер, волю к победе. Занимались у меня преимущественно девочки из бедных семей, для некоторых приходилось хлопотать о зимних пальто, талонах на еду. Никогда не принимала воспитанниц по блату. Занятия были пять раз в неделю по три-четыре часа. Как минимум час наших занятий я посвящала просвещению, старалась увлечь спортсменок архитектурой, литературой, музыкой, балетом. Танцевали в основном под классическую музыку, воспитанницы тоже принимали участие в выборе музыкальных произведений. Иногда я соглашалась с ними, порой рекомендовала что-то другое. Сама я любила Грига, но для каждой спортсменки выбирала что-то свое, особенное, в зависимости от характера девочки: Шопена, Чайковского, Скрябина, Рахманинова... Некоторые воспитанницы открывали в себе артистические таланты, были способны на игру, творческие перевоплощения, сложные элементы — с ними, конечно, работалось интереснее.

Мы читали стихи, узнавали об архитектурных памятниках в разных городах. Часто выезжали в Ленинград, осматривали Эрмитаж, Русский музей, посещали экскурсии, изучали биографии архитекторов и их наследие. Большинство девочек стали лучше учиться в школе — им было стыдно получать тройки. Я смогла их убедить, что такой красивый вид спорта, как художественная гимнастика, располагает к отличным оценкам, развивает целеустремленность. Среди моих воспитанниц немало талантливых врачей, некоторые продолжили мое дело, стали тренерами.

– Что вы считаете своим достижением — в профессии и в жизни?

– В работе я считаю главным то, что для моих воспитанниц наши занятия запомнились на всю жизнь. Важно и то, что благодаря нашей работе повысился спортивный авторитет республики: в Карелии проводили международные встречи и соревнования с Болгарией, ГДР, с карельскими тренерами и спортсменами считались профессионалы в Москве.

В семейной жизни сожалею, что недодала своим детям тепла, которое щедро тратила на своих учениц. К дочке, которая тоже занималась художественной гимнастикой, относилась даже строже, чем к остальным девочкам, требовала от нее большего.

– Какие качества вы считаете в себе главными?

– Доброту, хотя, как известно, добро должно быть с кулаками. Педагогом я считаю себя строгим, но горжусь тем, что ни разу за всю тренерскую практику не унизила достоинства ребенка, никого не обидела. Ругаться не умею даже про себя, крикнуть на кого-то для меня немыслимо. Старалась все спокойно разъяснять, выражать эмоции тоном, взглядом.

Беседовала Наталья ЛАЙДИНЕН