Выпил вина и лопнул

Из текста неочевидно, носила провокация сознательный характер или иноверцы, как люди внешние, а возможно, и не слишком умные, просто не соображали, как еврейские учителя воспринимали их вопросы в той форме, в какой они были заданы.

Кроме того, я рассказал вам историю из того же трактата об одном шутнике, который побился об заклад, что выведет из себя прославленного своей кротостью Гиллеля (шутник не преуспел). Этот был не иноверец — это был свой брат-еврей. И о его намерениях гадать не приходится: они были чистой воды провокацией.

Есть разница и в вопросах. Вопросы иноверцев, во всяком случае первых двух, носили все-таки содержательный характер. Третий кандидат в евреи был поражен одеянием первосвященника: к иудаизму привело его восхищение — Гиллель направил его от эстетики к этике и метафизике.

В отличие от иноверцев еврейский шутник задавал демонстративно идиотские вопросы. Иноверцы ждали ответа. Шутника ответ не интересовал — он пришел не за знаниями. И Гиллель сразу же это понял.

В трактате «Шаббат» история с шутником непосредственно предшествует историям с иноверцами, обращенными Гиллелем в иудаизм. Все они входят в большой фрагмент с таким зачином:

 

Написано:

«Не отвечай глупцу на глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему».

И также написано:

«Отвечай глупцу на глупости его, чтобы не казался он мудрым в глазах своих».

 

Это два соседних утверждения в Мишлей (Притчах) — 26:4 и 26:5. Вы видите, что они демонстративно противоречат друг другу. Так как быть: отвечать глупцу на глупости его или не отвечать глупцу на глупости его? Ни в тексте, ни в контексте Мишлей ответа нет. Но все это имеет самое непосредственное отношение к историям о шутнике и иноверцах.

Кстати, Пушкин, Александр Сергеевич, — Пушкина принято вспоминать по всякому поводу, вот я его и вспомнил, — так вот, Пушкин считал, что глупцу отвечать не надо:

«Веленью Б-жию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшись, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца».

 

Ладно, Пушкин просто так: под руку попался — забыли про Пушкина, а важно вот что: шли споры, включать ли Мишлей и Коэлет (Экклезиаст) в Танах. Помимо прочего проблема, в частности, была как раз в этом противоречии. Как можно включать в Танах текст, который нечто говорит и тут же опровергает?

И что на это ответить? Вот два противоречащих друг другу утверждения. И тут же сказано:

Здесь нет противоречия.

То есть как это нет? Как это нет? А так:

Одно дело в мирских пререканиях, другое — в спорах о Торе.

 

В терминах математики — разные области определения функции.

Поскольку Пушкин писал не о Торе, а о мирском, вот он глупца и не «оспоривал».

Сразу после диалектического разрешения противоречия рассказываются две идентичные истории, случившиеся, однако, с разными мудрецами:

 

Пришел некий человек к Рабби и сказал ему:

– Твоя жена — моя, и дети твои — мои.

Ответил Рабби:

– Не хочешь ли выпить вина?

Тот выпил и лопнул.

 

Рассказ, полный черного юмора. Потом та же история случилась с рабби Хией. И еще один нахал лопнул. Как мыльный пузырь.

Все-таки гневливый Шаммай ограничивался побоями, а эти сразу сводили наглых приставал в могилу.

Не замай мудрецов!

Поскольку дело не касалось Торы, мудрецы не вступили в спор с невежами, а просто предложили им выпить вина. По-дружески. И что из этого вышло?!

Михаил ГОРЕЛИК, Россия