Письмо с неба, ч. 1

Он измерил родные улицы ногами — вдоль и поперек. Сначала школьником, а потом рассыльным на тель-авивской бирже. Став брокером, он обзавелся автомобилем и несколько лет провел за рулем, колеся по Тель-Авиву. Это было почти то же самое, что ходить пешком, только быстрее. Поднявшись до владельца брокерской конторы, он пересел на заднее сиденье, предоставив шоферу разбираться с сумасшедшим городским трафиком. Его внимание поглощали отчеты, бланки, диаграммы. Он не терял ни одной минуты, ухо на бирже приходилось держать востро.

Несведущим представляется, будто деятельность брокера похожа на рулетку или кости, где удача зависит от случая и почти не поддается предугадыванию. На самом деле брокер — это профессия не хуже и не лучше других. Есть в ней свои законы и правила, свои приемы и свой ящик инструментов. Случай, разумеется, играет весьма важную роль, но ведь и в медицине, и в юриспруденции, и даже в инженерном деле его никто не сбрасывает со счетов.

Раньше многих распознав потенциал, скрывающийся в фирмах Силиконовой долины, занятых высокими технологиями, Пинхас обратил на них внимание своих клиентов и перенаправил денежные потоки. Удача пришла не сразу, не за один день, месяц или год. Перевалив через зенит жизни и начав клониться к чернильно-темной тени деревьев другого берега, Пинхас стал не просто богатым, а очень богатым человеком. В принципе, он мог позволить себе все, но это все было ему не нужно. Как пелось в популярной песенке его юности, он был из тех, кто любит сидеть дома над старыми книгами, наслаждаясь не бутылкой с дорогим вином, а стаканом чая с лимоном.

Пинхаса нельзя было назвать ортодоксально верующим, хотя к заповедям он относился с почтением, многие из них соблюдал, а детей послал учиться в религиозные школы. Работая на бирже, он в полной мере прочувствовал решающую роль случая, то есть Высшего вмешательства в дела человеческие, и предполагал, что своим  благополучием он во многом обязан уважительным отношением к заповедям Б-га. То, что многие удачливые брокеры были откровенно антирелигиозными, его совершенно не смущало.

– У каждого своя дорога и своя удача, — любил повторять Пинхас. — Мне Б-г дает за то, что я его чту, а как и за что он расплачивается с другими, знают лишь они да их совесть.

Пинхас вел замкнутый образ жизни, в его трехэтажный дом на тихой улице Рамат-Гана почти никто не приходил. Сын рано женился и перебрался в Хайфу, родители отошли в мир иной, и в доме остались Пинхас с женой Двойрой, их двадцатитрехлетняя дочь Хава и слуга филиппинец Бальтасар. Пятнадцать лет назад его пригласили ухаживать за стариками, а после их смерти он остался в качестве уборщика, починщика всякой бытовой мелочи и распорядителя по дому.

Пинхас подозревал, что в нарушение договора Бальтасар еще где-то подрабатывает, но не вмешивался и не протестовал. Бедняга собирал деньги для покупки фермы родителям и братьям. Той самой фермы, на которой они трудились на далеких Филиппинах в качестве поденных рабочих. Мечта высокая и вряд ли осуществимая. Но должна быть мечта в жизни человека, думал Пинхас, без мечты человек ничто. А семейная ферма — вполне благородная цель, достойная уважения и всяческой поддержки.

Как-то раз на исходе субботы Бальтасар обратил внимание на грустный вид хозяина. Пинхас сидел в своем кабинете, съежившись в массивном кожаном кресле у огромного стола из темно-коричневого бука, и рассеянно перелистывал страницы толстенной книги. Печаль была написана на его лице большими буквами.

– Что случилось, Пини? — Бальтасар давно перешел через грань обыкновенных отношений между работодателем и наемным работником. Он был почти членом семьи, на его руках выросли дети Пинхаса, умерли его родители, он знал в доме каждую полку и тряпочку, всю подноготную семейной жизни трехэтажного особняка, всю — кроме интимных подробностей отношений между Пини и Двойрой.

– Очередной жених отказался, — с болью ответил Пинхас.

В детстве у Хавы обнаружили базедову болезнь, родители не пожалели денег, ребенка возили к лучшим врачам, доставали невероятно дорогие по тем времена лекарства и одолели болячку. Но след после себя она оставила, глаза у Хавочки были немного навыкате, и это отпугивало женихов.

После того как Пинхас понял, что обычным способом, то есть через знакомых и приятелей, жениха найти не удастся, он обратился к брачным агентам. Богатая невеста, умница Хава поначалу наделала бум, каждую неделю к ней ломились два-три претендента. Но волна быстро схлынула. И вот сбежал очередной жених. Разумеется, повод все находили самый благородный: характер не подходит, воззрения не совпадают. Никто не осмеливался упоминать истинную причину. Но Хава как-то с горечью рассказала отцу, как вытягиваются в первое мгновение встречи лица женихов.

– Ну не идет у ребенка, не идет, и все тут! — пожаловался филиппинцу Пинхас. — И что делать, ума не приложу. Деньгами тут не поможешь, купленный муж родным не станет. Сколько я заплатил этим агентам — и не сосчитать, да все без толку.

– А ты не агентов, ты Б-га попроси, — посоветовал Бальтасар, — пусть Он тебе поможет.

Сам Бальтасар исповедовал странную синкретическую религию, основанную на католицизме с примесью древних филиппинских культов, и каждое воскресенье отправлялся на мессу в Яффо.

– Я ли не прошу! — вскричал Пинхас. — Три раза в день умоляю, настаиваю, требую! Что в конце-то концов мне от Него нужно, лишь то, что Он сам и заповедал! Раз Ты велел плодиться и размножаться, — тут Пинхас устремил глаза к потолку, словно пытаясь разглядеть сквозь его белую поверхность невидимого и вездесущего Всевышнего, — так дай же возможность это осуществить!

Они еще поговорили о превратностях Б-жьего промысла. И Бальтасар, как обычно после окончания субботы, отправился по своим делам.

Догадка Пинхаса о дополнительной работе Бальтасара была верной. На исходе субботы, когда в трехэтажном особняке воцарялись тишина и покой, он спешил в ешиву, расположенную в соседнем квартале. За три субботние трапезы в ешиве набирались горы грязной посуды. Ее необходимо было срочно перемыть, чтобы со следующего утра кухня и столовая могли работать нормальным образом. Дежурный персонал, остававшийся на субботу, после ее окончания разбегался по домам, и на бой с завалами тарелок, вилок и ложек выходил Бальтасар с двумя напарниками.

Работали до полуночи, а иногда и позже. Шумела вода, скрежетали скребки, звенели тарелки. В ешиве побогаче давно бы установили посудомоечную машину, но… Этому «но» Бальтасар был обязан неплохой подработкой.

В минуты перерыва посудомойщики перемывали косточки ученикам ешивы. Сам Бальтасар их почти не видел, но его напарники целый день крутились в столовой и знали каждого в лицо. Теперь они с особенным смаком выкладывали ему последние новости: кто какую оценку получил, какую отмочил шутку, кто провалил экзамен, а кто отличился. Бальтасару не было большого дела до учеников ешивы, но рассказы его забавляли, и он слушал их с интересом.

Одной из главных тем пересудов в минуты перерывов были сватовство и женитьба. Парни проводили в ешиве три-четыре года, а потом, как на конвейере, при помощи брачных агентов находили себе пару. Свадьбы играли чуть ли не каждый месяц. Женские достоинства очередной невесты, ее приданое, родословная и положение родственников в обществе тщательно и подробно обсуждались посудомойщиками.

В тот вечер речь снова зашла о Реувене. Один из лучших учеников ешивы, он все не мог сделать выбор.

– Уж кого только ему ни предлагали — от всех отказался, — заметил один из посудомойщиков, докуривая сигарету. — Нос у него слишком высоко задран, вот в чем причина.

– С носом у него как раз полный порядок, — не согласился второй. — Просто не идет у парня. Не находит себе по сердцу. Бывает…

Не идет. Эти слова посудомойщика соединились в голове Бальтасара с горестными вздохами Пинхаса.

«И у Хавы не идет, — подумал он. — А вдруг из двух «не идет» что-нибудь да и получится?»

Но как предложить Реувена отцу Хавы? Рекомендация слуги-иноверца окажет прямо противоположное воздействие — это Бальтасар хорошо понимал. Когда последняя стопка чистых тарелок была уложена в шкаф, ему в голову пришла блестящая мысль.

Назавтра он отправился в ешиву, отыскал одного из немногих знакомых ему парней и, подробно объяснив свой замысел, попросил описать на листе бумаги все достоинства Реувена. Он пока еще не знал, как передаст это послание родителям невесты, но изложенный красивым талмудическим языком список достоинств жениха, несомненно, должен был подействовать на Пинхаса куда сильнее, чем сбивчивая речь Бальтасара.

Целую неделю он искал случая передать письмо, но так и не решился. Каждый раз ситуация казалась ему неподходящей. В конце концов, он отыскал самый простой выход — когда перед наступлением следующей субботы Пинхас отправился в синагогу на вечернюю молитву, Бальтасар отпер своим ключом кабинет хозяина и оставил послание прямо на середине его огромного стола.

Он ждал, что, прочитав текст, Пинхас обратится к нему с расспросами, ведь никто, кроме него, не мог оказаться в кабинете, но дело приняло совершенно неожиданный оборот.

Лист Пинхас обнаружил только следующим утром и долго не мог прийти в себя. Как попало это письмо в закрытый кабинет? Он всегда запирал его на патентованно-надежный замок, ведь на его столе лежали бумаги и отчеты, представляющие немалую ценность для того, кто понимал в биржевых делах.

Ни Двойра, ни тем более Хава ничего не знали о письме, а мысль о Бальтасаре даже не пришла Пинхасу в голову. Несмотря на пятнадцать лет, проведенных в Тель-Авиве, слуга так и не выучился читать на иврите, а письмо было составлено человеком, в совершенстве владеющим языком, мудрецом, докой. Круг общения Бальтасара был хорошо известен Пинхасу, и в него даже близко не входили люди, знакомые с талмудической лексикой и арамейскими словосочетаниями.

Всю субботу Пинхас размышлял о случившемся, пока не пришел к выводу столь же простому, сколь парадоксальному. Небеса услышали его молитву. И Небеса ответили ему. Прямо и недвусмысленно…

Яков ШЕХТЕР, Израиль

Окончание следует