«Подарили девочке Венеру»

Ими и открывается книга, которую я держу:

Мы свалились под крайними хатами –

малолетки с пушком над губой.

Нас колхозные бабы расхватывали

и кормили как на убой…

Отдирали рубахи потные,

терли спины – нехай блестит!

Искусали под утро – подлые,

усмехаясь: «Господь простит…»

А потом, подвывая, плакали,

провиантом снабжали впрок.

И начальнику в ноги падали,

чтобы нас, как детей, берёг.

Я пытался перенестись туда, на место поэта. у меня тоже был опыт войны. только совсем другой. Я на пятнадцать лет моложе, но тоже всю жизнь не могу не то что забыть пережитую трагедию, но хоть как-то затушевать ее в памяти. Нет. И вой бомб помню, и самолеты немецкие в лучах прожекторов над Москвой, и колбасы аэростатов на улицах, но, главное, голод и холод эвакуации. а ему, семнадцатилетнему, в сорок первом — вот так!

Мне очень хотелось быть похожим на него! Не внешне — это невозможно! Он потрясающе красив! Не стихами — это тоже невозможно, и не надо объяснять почему. Мне всегда хотелось быть таким же спокойным, с чуть замедленной, какой-то вдумчивой речью, таким же обстоятельным.

Если рассказывать историю каждого автографа Николая Васильевича, получится очень длинное повествование — целая книга. Поэтому только об одном, о первом, на его замечательной книге «Обелиски в лесу». Она тоненькая — с красивой мягкой обложкой, с обжигающими стихами, и мне особенно дорога. И автограф тоже.

В одну из первых наших встреч я пришел к Панченко с этой книжкой. 

– Николай Васильевич, дочка пропагандирует ваши стихи вовсю!

– Сколько же ей? Как это? — очень удивился Николай Васильевич, поскольку стихов для детей он не писал и уж точно понимал, что моя дочь никак не может быть хоть чуть-чуть взрослой.

– Лариске моей четыре года! Да вы не смейтесь! Мы с ней пошли в Музей имени Пушкина.

– В четыре года? — удивился Панченко.

– Так она же всю греческую мифологию благодаря маме знает, и римскую заодно.

– Так-так! — заинтересовался Панченко.

– Ну, увидела Венеру, встала напротив и громко на весь зал ваши стихи: «Подарили девочке Венеру,/ Как синичка девочка звенела.» Мы ей, мол, тише, а она во весь голос, с энтузиазмом, выражением и. до конца! Люди стали вокруг собираться — она совсем маленького росточка. потом хлопали, нарушая музейные правила.

Панченко очень смеялся и написал на титульном листе сборника: «Мише, дружески, и Ларисе — от будущего читателя, сердечно». 

Когда-то Маршак высказал мысль, что стихи нельзя делить: эти для детей, эти для взрослых, а только на плохие и хорошие. Я думаю о книгах Николая Панченко, вспоминаю его стихи. Столько нежности, искренности, открытости в этих строфах и строчках, что они понятны детям и близки, потому что только у детей есть столько органичности, открытости в том, что они говорят, делают, сочиняют! Но как ему удалось пронести это сквозь годы жизни? Сквозь войну, сквозь притеснения. разве пустяк, что «Баллада о расстрелянном сердце» не могла пробиться к читателю десятилетия, а написана в 1944 году — не по воспоминаниям, но от боли и мужества! Мало того, это стихотворение Николай Васильевич долго не доверял бумаге! Писалось и редактировалось оно в уме и хранилось в памяти. страшное время было! А «Тарусские страницы», ставшие библиографической редкостью в день выхода! Он их «пробил»! Они были не только литературным, но и политическим событием! И за это надо было платить своими нервами. Пришлось поэту как бы удалиться от литературы и пойти работать в музей, слесарить на завод.

И вот такое чудесное, буквально хрестоматийное стихотворение:

Подарили девочке Венеру.

Как синичка, девочка звенела,

говорила: «Девочка пока я,

вырасту — и сделаюсь такая!»

Подарили женщине Венеру.

Женщина, сравнив, одервенела

и, вздохнув, сказала, чтоб убрали:

«Хватит всяких 

и без этой крали!»

Подарили статую старухе.

«Ну, а руки где, — 

спросила, — руки?

В битве отрубили, по вине ли?»

Плакала старуха по Венере.

Так была оплакана Венера.

Но звенит девчонка, как звенела,

говорит мне: «Девочка пока я,

вырасту — и сделаюсь такая!»

И дай ей Б-г!

Михаил САДОВСКИЙ, Россия