Свет хасидского подполья

Продолжение. Начало в №№ 1042–1047

Главным достижением, основным эталоном успеха в нашей насыщенной, быстротекущей жизни считается высшее образование, а укрепляется ли при этом еврейское самосознание ребенка, мало кого волнует. Душа разрывается, когда хочу поведать об этом.

О борьбе моих родителей на этих двух фронтах я и хочу рассказать.

***

Я родился в Харькове. Когда мне было три года, нацисты подошли к городу, и родители, как и другие евреи, вынуждены были бежать подальше от линии фронта в Среднюю Азию. Мы попали в Самарканд.

Вскоре мои старшие брат и сестра достигли школьного возраста, и продолжать держать их дома становилось все опасней. Особая ответственность за детей ложилась на плечи женщин, которые после ухода мужей на работу жили в атмосфере постоянного напряжения и страха: непрошеные гости могли явиться каждую минуту. В наших семьях был разработан особый стук в дверь — только для своих: два удара, пауза в несколько секунд, потом три удара, снова небольшая пауза и опять два удара. Мы были крайне осторожны, чтобы, не дай Б-г, не ошибиться и не испугать домочадцев.

Я стал школьником

Отец прятал нас несколько лет по достижении нами семилетнего возраста, но в какой-то момент продолжать в том же духе, скрывая нас от соседей, становилось невозможно. Первой пришлось пойти в школу сестре, и подозрения окружающих и впрямь развеялись. После этого отцу удавалось прятать моего старшего брата, пока тот не вышел из школьного возраста и опасность миновала.

Меня отец скрывал более двух лет, однако когда мне исполнилось восемь лет, соседи по простоте душевной передали сведения обо мне директору местной школы. Дальнейшие попытки скрываться от записи привели к тому, что папа начал получать предупреждения от школьной администрации: если он не пошлет меня в школу, его лишат родительских прав, а меня отправят в детский дом. Выбора у отца не оставалось, и он был вынужден записать меня в государственную школу, при этом твердо решив, что по субботам я ходить на занятия не буду.

Для осуществления этой задачи отец послал меня в школу, расположенную далеко от дома, в квартале, где почти не было евреев, в надежде на то, что никто из школьного персонала, включая учителей, не знаком с основами еврейской религии, и следовательно, не придаст значения моему отсутствию по субботам и праздникам. Поскольку мне было уже восемь лет, меня записали сразу во второй класс. Отец поговорил с учительницей, которую звали Нина Семеновна, и, сделав ей достойный подарок, объяснил, что до сих пор я не посещал школу, так как был очень слабым ребенком. Он сказал, что врачи настоятельно рекомендуют мне больше отдыхать, и, соответственно, мне необходимо оставаться дома два дня в неделю. Поэтому дополнительно к воскресенью я не буду приходить в школу и по субботам.

Учительница, никогда не слышавшая о святости этого дня в иудаизме, приняла заявление отца с полным доверием, позволив мне оставаться дома два дня в неделю.

Школа эта находилась в районе, где большинство населения составляли мусульмане, учащиеся в основном были местными. Я помню, что во мне с детства укоренилась привычка держаться подальше от советских праздников, обычаев и образа жизни своих одноклассников. Я повторял себе снова и снова, что у меня с ними не может быть ничего общего.

У всех в нашей семье были способности к рисованию, пению и театральному искусству. В детстве я тоже очень любил петь и рисовать. Помню, когда на уроке рисования увидели мои работы, все были потрясены. С тех пор меня прозвали Художником. Однако я предпочитал не демонстрировать свои дарования перед одноклассниками.

Опасная оговорка на уроке пения

Были у нас и уроки пения, на которых, ясное дело, пели гимны, прославляющие Россию-мать, Сталина-отца, дедушку Ленина и коммунистическую партию. Несмотря на то что дома я любил петь еврейские песни, на уроках предпочитал молчать. Однажды учительница спросила меня: «Зальцман, почему ты никогда не поешь?» У меня нечаянно вырвалось: «Я не люблю ваши песни».

В ту же секунду я понял, что этими словами навлек на себя серьезные неприятности. Учительница посмотрела на меня удивленно и спросила: «Что это значит — «ваши песни»?! Какие это песни «наши», а какие — «твои»? Выйди, пожалуйста, к доске и спой нам свою песню!»

На мое счастье, в нашем дворе жил сын хозяина дома, в котором мы снимали квартиру, студент университета Пинхас Филосов. Он очень любил слушать популярные в то время пластинки азербайджанского певца Рашида Бейбутова. Пинхас включал музыку на весь двор, и поэтому многие песни я знал наизусть. Я вышел к доске и начал исполнять репертуар этого популярного певца. Учительница была потрясена моим пением. При этом она то ли совершенно забыла о том, что я по ошибке сболтнул лишнее, то ли подумала, что я имел в виду свое пристрастие к азербайджанским песням.

В те времена из-за недостатка классных комнат учеба в школах шла в две смены: первая — с утра, вторая — после обеда. Урок пения проходил в последний час утренних занятий, и пока я пел у доски, постепенно собирались учителя второй смены. Они ждали в коридоре, слушая, как я пою. Учительница с гордостью за своего ученика пригласила их войти. С тех пор мои вокальные способности стали всем известны, и меня начали активно приглашать выступать на праздничных концертах 1 Мая, 7 Ноября и 1 января. 

Каждый раз, когда я получал приглашение участвовать в них, меня одолевало сильнейшее искушение: мне хотелось продемонстрировать всем свой талант и доказать, что я пою лучше других. В то же время отвращение ко всему, что несвойственно моему восприятию жизни, настолько укоренилось в моей душе, что даже на уроке физкультуры я иногда думал: «Что я здесь делаю? Почему я не могу жить, как хочу?» В результате я никогда не поддавался на уговоры и не только не выступал на праздничных мероприятиях, но и вообще старался найти причину, каждый раз другую, чтобы в них не участвовать.

Когда сегодня я размышляю об этом, мне становится ясно, что мое воспитание в семье было фундаментальным и прочным: сколько мужества требуется восьмилетнему ребенку, чтобы не поддаться вполне понятному желанию продемонстрировать свое дарование!..

Пионерский галстук и талит-катан

Соблюдение заповедей Торы требовало от учащегося советской школы много творческой смекалки. Нужно было тщательно скрывать все, что как-то касалось религии и обычаев евреев. Например, всякий раз являясь в школу по понедельникам, я боялся, что мой «двухдневный отдых» станет причиной пристального внимания. Поэтому я старался прийти пораньше и покрутиться на улице рядом со школой, чтобы одноклассники постепенно привыкали к моему присутствию. Свою узбекскую тюбетейку я не снимал даже при входе в класс. Но иногда учительница требовала снять головной убор.

Сопротивляться я не решался, опасаясь вызвать огонь на себя, но с непокрытой головой ходить тоже не хотел, поэтому прикрывал голову рукой, делая вид, что почесываюсь, пока не садился на место. Понятно, что просидеть весь урок с ладонью на голове я не мог и очень переживал из-за этого.

Однажды учительница сообщила, что сейчас в класс придет медсестра и сделает нам уколы. Я очень встревожился. Как мне спрятать свой талит-катан? Вдруг весь класс увидит нити цицит? Неизвестно, к чему это может привести! За минуту до того как медсестра подошла ко мне, я поспешил одернуть рубашку, чтобы спрятать под ней талит, изо всех сил делая вид, что готовлюсь к уколу. Медсестра, бухарская еврейка, обратила внимание на это и сказала мне шепотом: «Ты — хороший мальчик, хахамчик (умничка)».

После этого случая я боялся приходить в школу с талитом. Я доходил с ним до школы, но перед тем как войти в класс, шел в туалет, снимал его и прятал в ранце. По окончании учебы я снова заходил в туалет — на этот раз для того чтобы вновь надеть его под рубашку. Кроме того, перед тем как переступить порог школы, я повязывал на шею важную маскировочную деталь одежды — пионерский галстук.

Разоблачение и скандал

В начале второго года моего пребывания в школе отцу снова удалось договориться с учительницей, не обращавшей внимания на мое отсутствие по субботам. Он планировал оставить меня на второй год в третьем классе, так как с этой учительницей ему проще было договориться. В четвертом классе много учителей по разным предметам. Папа боялся, что не сможет найти общий язык со всеми. В конце учебного года он снова сказал ей, что я — ребенок слабенький, и напряженные занятия в четвертом классе могут отрицательно повлиять на мое здоровье, поэтому он просит оставить меня в третьем классе еще на год.

Когда одному из хасидов стало известно об усилиях, которые прилагал отец, чтобы оставить меня на второй год, он изумился такому самопожертвованию во имя еврейского воспитания ребенка. «Любой родитель мечтает, чтобы его сын перескочил через класс, — говорил он, — а Авраам Зальцман делает все возможное, чтобы его сын остался на второй год!..» Однако к концу учебного года в администрации школы каким-то образом стало известно, что мое еженедельное отсутствие по субботам связано с соблюдением законов еврейской религии.

...В тот понедельник я пришел в школу, как обычно, рано. Войдя в класс, обратил внимание, что учительница еще не появилась. Через несколько минут мне сообщили, что меня срочно вызывают к директору. Со страхом я приближался к его кабинету. Кроме него самого там находились его заместитель и моя учительница. Все трое строго смотрели на меня, а директор спросил жестко: «Скажи нам, Зальцман, почему ты не приходишь в школу по субботам? Кто тебя так воспитал, кто не позволяет тебе приходить?»

Я объяснил, что у меня слабое здоровье и врач предписал мне отдых дважды в неделю. Несмотря на юный возраст, я хорошо осознавал, в какую игру должен играть. Я понимал: необходимо настаивать на том, что мое отсутствие по субботам не является следствием религиозного воспитания, полученного от родителей. Директор, его заместитель и моя учительница кричали на меня, ругая за «фанатизм», и в конце концов потребовали привести в школу отца. Они также прибавили, что если мне необходимо отдыхать два раза в неделю, то я могу выбрать себе для этого любой день, кроме субботы.

Когда отец пришел в школу, его ­серьезно предупредили: если он не позволит мне приходить на занятия в субботу по религиозным соображениям, ему за это придется отвечать. Они пригрозили, что если он продолжит в том же духе, то будет лишен родительских прав, а меня будет перевоспитывать государство. Отец, понятно, все опровергал, а я снова и снова повторял, что не прихожу в школу два дня в неделю только по причине слабого здоровья. Разговор закончился настоятельным требованием явиться в школу в следующую субботу.

Папа хорошо понимал, насколько опасно наше положение. Он пытался уговорить меня пойти на занятия в ближайший субботний день, предлагая спрятать ранец внутри школьного здания, — можно принести вещи заранее, чтобы не осквернять шаббат. Он также говорил, что попросит учительницу, чтобы та не заставляла меня писать в субботу. Но я боялся, что меня все-таки принудят делать это, и поэтому отказался идти.

Отец не мог допустить, чтобы угрозы забрать меня из семьи осуществились, и говорил: «Ты ведь еще не достиг возраста бар-мицвы, и ответственность за тебя пока несу я. А если ты не пойдешь в школу в субботу, это навлечет на всех нас большую опасность; ведь они могут меня арестовать, а тебя отправить в детдом, где ты уж точно не сможешь соблюдать шаббат!»

Но я все равно не пошел — боялся, вдруг меня заставят писать! И встав очень рано, когда все еще спали, я тихонько вышел из дома и отправился к моему другу Михаэлю Мишуловину.

Раввин Гиллель ЗАЛЬЦМАН, США

Продолжение в следующем номере.