Окончательные итоги Эриха Марии Ремарка

Предварительные итоги

В 1950 году он вступил в тот возраст, когда позади уже было больше, чем впереди. Он ехал с «ярмарки» и по дороге хотел понять, от чего ушел и к чему пришел. Он был богат, известен и знаменит. Его книги издавались миллионными тиражами во всем мире, каждый новый роман вне зависимости от того, хвалили или ругали его критики, становился событием. У него было много друзей, его любили читатели во всем мире, а он не чувствовал себя счастливым. И по-прежнему, как в молодые годы, был один, как всегда — одинок, и от этого щемило сердце и саднило душу.

В Швейцарии, на своей вилле, он подводил предварительные итоги. Он понимал, что прошлое нельзя исправить, а будущее — предвидеть. Можно было изменить настоящее, но на это у него уже не было сил.

 

Успех и слава

Он прославился стремительно и мгновенно после выхода в свет романа «На Западном фронте без перемен». Жесткая и жестокая, не оставляющая иллюзий книга о войне, напрочь лишенная героического и националистического пафоса, всколыхнула не только послевоенную Германию — всю Европу. Он рассказал о войне такой, какой она была, о войне, несущей боль, страдания и смерть, уничтожающей в человеке человеческое.

Роман ругали слева, роман поносили справа. В Германии нацисты заявили, что своей книгой Ремарк «нанес пощечину всем немецким фронтовикам». В Австрии Военное министерство не разрешило приобретать книгу солдатским библиотекам. Муссолини запретил ее распространение в Италии. Разнузданная брань и необоснованные запреты привели к еще большей популярности романа, сделали его имя известным, роман — знаменитым. Он начал понимать, что такое успех и слава.

Книгу издавали и переиздавали, ее перевели на 29 языков, тираж достиг нескольких миллионов экземпляров. Вместе с тиражами росли гонорары, но разбогател он и почувствовал себя независимым только тогда, когда за право на экранизацию ему заплатили 100 тысяч долларов — огромную по тем временам сумму.

К славе, как и к неожиданно нахлынувшему на него богатству, он отнесся спокойно и довольно-таки хладнокровно. Конечно, слава приятно щекотала самолюбие, а пришедшие за нею деньги помогли бросить журналистскую поденщину и целиком отдаться творчеству. Единственное, что выбивало из колеи, — отношения с Юттой…

 

Первая любовь

С Ильзой Юттой Цамбоной он познакомился в Ганновере в пору своей журналистской молодости и безвестности. Он всегда любил красоту, она была ее воплощением. Ютта как будто сошла с картин старых мастеров. Он любил ее тогда еще не испорченную душу, он любил ее миндалевидные глаза, ее завораживающий голос, он любил в ней всё. 14 октября 1925 года они уехали в Берлин и там поженились. Но совместная жизнь была далека от идиллии, он терпел — лишь бы она была с ним, он был привязан к ней, как верный пес к своему хозяину. Потом зависимость ослабла, брак распался, хотя брак для него был способом «бросить вызов безумствам бытия», стремлением уберечь любимую женщину от всего мерзкого и безобразного, чем так перенасыщен мир. Он не только будет помогать Ютте деньгами и советами после развода, но и спасет ее от гибели — женится на ней вторично в 1938 году, чтобы ее не могли выслать из Швейцарии обратно в Германию. Он не мог поступить иначе с той, которую когда-то любил…

 

Костер из книг

Фашисты взяли власть в Германии в январе 1933 года. В феврале загорелся рейхстаг, вину свалили на коммунистов, но это позволило открыть охоту на ведьм — на всех, кто мыслил иначе, по-другому чувствовал. Начались аресты, допросы, пытки. Многие известные немцы спешно уезжали — кто куда. За день до марша штурмовиков, приветствовавших в едином порыве своего фюрера, он успел пересечь немецко-швейцарскую границу. Еще год назад он приобрел дом в одном из красивейших мест итальянской Швейцарии — Порто-Ронко. Он понимал, что у нацистов были не только «длинные ножи», которыми они расправлялись с евреями, но и длинная память на собственных неугодных граждан, и нисколько не сомневался, что они не забудут и про него, написавшего самое антивоенное произведение 1920-х годов. И он не ошибся.

Наци, не сумев уничтожить его, решили предать огню его роман. Вместе с романами евреев Цвейга и Фейхтвангера, исследованиями по философии и психологии евреев Эйнштейна и Фрейда, политическими и экономическими сочинениями основоположников марксизма. В мае огромный костер взвился над Берлином. В огонь, пылавший над столицей несколько дней, бросали книги не только коммунистов и евреев, жгли сочинения и некоммунистов, и неевреев, всех тех, кто придерживался антифашистских взглядов. 

Он пережил эту чудовищную варварскую экзекуцию. Он не разделял взгляды многих своих соотечественников, чьи книги были преданы огню, но не мог не отметить, что все-таки попал в недурную компанию. За свои произведения он боялся меньше всего. В конце концов, по приказу колченогого гауляйтера могли сжечь все его книги, изданные на родине, но они не могли уничтожить ни один из его романов, которые были переведены и изданы по всему миру и жили своей, отдельной, независимой не только от воли Геббельса, но и от его, авторской воли жизнью. Его тревожило другое. Слова Гейне: «Там, где жгут книги, со временем сожгут и людей» могли стать пророческими. Но как бы тревожно ни было на душе, он не мог не отдать должное новому немецкому юмору — день уничтожения человеческой мысли, заключенной в кожаных и иных переплетах, был объявлен торжественным днем и назывался Праздником костра...

Лишение гражданства

Весной 1938 года его лишили немецкого гражданства. Гестапо официально уведомляло рейхсфюрера СС: «При поддержке еврейской ульштейновской прессы Эрих Ремарк годами самым низким и подлым образом глумился над памятью павших в мировой войне и уже тем самым поставил себя вне сообщества, называемого немецким народом». Гиммлер передал предложение могущественной тайной полиции в Министерство иностранных дел. Заодно лишили немецкого гражданства и Ютту — как его жену. Но год назад они приобрели панамские паспорта и могли свободно разъезжать по всему миру. Кроме того, состоятельных эмигрантов швейцарское правительство немцам не выдавало.

Германия все больше и больше погружалась в коричневое безумие, Европа переживала кризис, все жили ощущением неминуемой войны. Его все чаще и чаще одолевала тоска, он много думал о неумолимом беге времени, о смерти, о тщетности всех человеческих усилий. Из этого состояния его вытащила Марлен. На долгие годы она станет его болью, его горечью и печалью…

 

Пума и Годдар

Кто может объяснить человеку, что такое судьба, случай, рок? Кто ведет его по океану, называемому жизнью? Кто сможет объяснить, почему он оказался именно в тот сентябрьский день 1937 года в Венеции на пляже в Лидо и почему она читала именно его любимого Рильке? Он не смог скрыть своего удивления — актриса, пусть и Дитрих, которая читает не кого-нибудь, а одного из самых сложных европейских поэтов ХХ века?

С этого дня он стал называть ее Пумой.

Они то встречались, то расставались, жили то у него, то в Европе, то в Штатах. В Америке все только и говорили о лучшем романе Ремарка — романе с Марлен. Они поселились в Беверли-Хиллз. Она снималась в кино, он заканчивал писать историю любви врача-эмигранта Равика и певицы Жоан Маду. Ни для кого не было секретом, кто скрывался за главными героями. «Триумфальную арку» он посвятит Марлен Дитрих. Он закончит роман, когда закончится их любовь.

В Америке ему все чаще и чаще было не по себе — он был угрюм, боли в сердце не давали покоя, он постоянно хватался за лекарства. Американцы хотели привлечь его к пропагандистской работе против рейха, он отказался — не захотел терять свою независимость.

Он долго не мог взяться за очередной роман, его мучила художническая совесть, но он ничего с собой не мог поделать — ему не писалось, и он продолжал жить, как жил. Тем временем самая ужасная война закончилась, к нему вернулось вдохновение, он вставил чистый лист бумаги в машинку и вывел: «Время жить и время умирать».

В апреле 1951 года он познакомился с Полетт Годдар. Ему было 53, ей шел 42-й год. Его считали одним из самых известных писателей, завоевавшим мир своими искренними, исповедальными, пронзительными до боли книгами, которыми зачитывались на Западе и на Востоке. Ее — одной из самых красивых и талантливых актрис в мире. Они прожили вместе почти 20 лет. Он продолжал писать, и что бы ни выходило из-под его пера — «Искра жизни», «Черный обелиск» или «Жизнь взаймы», — все продолжало пользоваться неизменным успехом.

«Жизнь — это жизнь…»

Почти все, кто писал, пытались дать жизни свое определение, всегда сравнивали ее с чем-то. Он не был исключением и оригиналом — сравнивал жизнь с вином, что тоже не было ни исключением, ни оригинальностью. Просто ему так хотелось, а он уже давно делал то, что ему хотелось.

В молодости жизнь была молодым божоле. Бодрила, пьянила и возбуждала. Пьешь взахлеб, быстро пьянеешь и не обращаешь большого внимания ни на крепость, ни на собутыльников — сегодня одни, завтра другие.

В зрелые годы она напоминала ему кампари. Горчила, но отдавала сладостью, переливалась на солнце всеми красками. Еще наслаждаешься, но уже понимаешь, что наслаждаться осталось не так уж и долго. Поэтому наслаждение остро, боишься не успеть. Пьешь быстро и помногу, но все равно не успеваешь, все чаще и чаще накатывает похмелье, которое с каждым днем становится все тяжелее и тяжелее.

В конце жизни жизнь была похожа на выдержанный коньяк, хороший старый «Мартель». Вдыхаешь терпкий аромат, пьешь медленно, глоточками, смакуешь, наслаждаешься вкусом, стараешься удержать привкус и продлить послевкусие, и хочется еще и еще. А на донышке совсем ничего, но ты продолжаешь пить, стараясь растянуть как можно дольше то, что осталось, пьешь и все равно не пьянеешь...

В 1969 году у него стало резко сдавать сердце. Стенокардию усугубляли приступы страха. Он боялся не своего земного исчезновения, а того, что стоит за ним. На ночном столике лежал том Шекспира с закладкой на известном монологе Гамлета — акт третий, сцена первая. Старик был прав: «Кто бы согласился // Кряхтя под ношей жизненной плестись, // Когда бы неизвестность после смерти». Действительно — «мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться». Но он понимал, что «плестись» дальше зависит не от него, что дни его сочтены, и как всегда подводил итоги.

Жизнь была прожита. Так или иначе, но прожита. И теперь стремительно уходила неизвестно куда и превращалась в неизвестно что. Он брал у Всевышнего одно, а возвращал совершенно другое. Но он сознавал, что это — один закон для всех. Единственное, что не давало ему покоя: все ли он сделал? Он постоянно мучил себя одним и тем же вопросом: все ли ему удалось? Книги были для него самой жизнью, на их страницах любили и умирали, страдали и наслаждались, дружили и ненавидели.

Одну из своих книг он назвал «Жизнь взаймы». Единственную пьесу — «Последняя остановка». Ему вообще удавались названия: «Возлюби ближнего своего», «Земля обетованная», «Черный обелиск». Названия всегда выражали нечто большее, чем сами книги. Сейчас он думал о символичности названия романа, который написал десять лет назад. Все мы берем жизнь взаймы. Но всегда и ко всем приходит время возвращения долгов. После тяжелых сердечных приступов, после тягостных болей в сердце он отдавал себе отчет, что наступает его время...

 

Конец пути

Он никогда не судил этот мир, он старался его понять, а понять — значит простить. В меру своих сил и способностей он старался описать его и человека. Сделать это было чертовски трудно — и мир, и человек были многолики, имели не одну тысячу лиц, скрывали их под разными масками. Что-то ему удалось, что-то нет. Что — пусть об этом рассуждают другие.

Он был летописцем и свое писательское дело старался делать правдиво, честно и объективно, в меру отпущенного ему таланта — кроме умения владеть словом, он был таким же человеком, как и все остальные, сотворенным из плоти и духа, легко впадающим в искушения и соблазны, подверженным пристрастиям и гневу, сомневающимся и ошибающимся, больше порочным, нежели добродетельным, грешником, а не святым. 

Он хорошо знал, что, вырвавшись из одной ловушки, люди тотчас же попадают в другую. Путь человека — из небытия в бытие, от надежды к отчаянию, от отчаяния к сопротивлению, от сопротивления к безысходности. Через заблуждения к истине, через искушения и соблазны к раскаянию, от раскаяния к покаянию. Но будь ты самый отъявленный грешник или самый праведный праведник, жизнь все равно всегда и для всех заканчивается одним и тем же... Однако на своем пути человек встречается с любовью и красотой, которые примиряют его с миром и себе подобными. Но только примиряют — отношения с миром и другими людьми можно выдержать только потому, что они не вечны, и, может быть, поэтому человеку дарована смерть как завершающий драму жизни финал.

 

Последняя остановка

Он умер в Лозанне 25 сентября 1970 года. Рядом с ним была верная Полетт.

На следующий день все ведущие газеты мира сообщили, что скончался известный немецкий писатель Эрих Мария Ремарк. Сообщения были сухи и бесстрастны, как газетные листы, на которых говорилось о его смерти. Мир продолжал жить своей жизнью — без перемен. Все было как всегда — как много лет назад написал его любимый Рильке в одном из стихотворений: «Жизнь — это жизнь»…

 

 

На кладбище было много цветов и совсем не было речей. В последний путь его провожали Полетт, родная сестра и знакомые обитатели этих мест. Ни одного писателя. Ни одного официального лица. Правда, соболезнование вдове выразил президент Федеративной Республики Германия известный политик Густав Хайнеманн. Но Эриху Марии Ремарку было уже все равно…

Геннадий ЕВГРАФОВ, Россия