«Я люблю Тебя очень и навсегда...»

...Но если я безвестно кану

За звездный пояс, в млечный дым?

Я за тебя молиться стану...

Александр Кочетков. «Баллада о прокуренном вагоне»

Последние письма

«Наверно, я скоро исчезну, как камень в воду кану. И только мысли о моем творчестве и о Тебе еще способны отвлечь меня от жестокости и бесчеловечности времени, в котором мы живем».

Так писал 10 мая 1942 года Петер-Леопольд Грумбахер из французского депортационного лагеря своей любимой девушке — Марии-Луизе Штайншнайдер. Он мог бы стать художником, журналистом, просто преданным мужем Марии-Луизы и отцом их детей. Не случилось. Его жизнь на 22-м году оборвалась в Освенциме...

Его письма можно было бы читать как светлую повесть о первой счастливой любви, если не замечать, что он изо всех сил старается не писать любимой девушке правду о том, что происходит с ним и вокруг него. Его первое письмо датируется 8.7.1941 года, последнее короткое послание — открытка, едва читаемая, — было написано 13.9.1942 года.

А вот выдержка из письма от 01.09.1942 года:

«Я обещаю Тебе, моя малышка, что куда бы я ни попал, куда бы ни забросила меня судьба, я всегда буду стремиться к Тебе, всегда буду думать о Тебе, потому что единственно светлым моментом моего чистого счастья была ТЫ. И я не стесняюсь сказать любому и я желаю сказать это громко, чтобы меня хорошо слышали: «Я люблю Тебя очень и навсегда!»

Кто же она — та, к которой обращены эти письма о любви? Кто же она, не допустившая, чтобы память о самых близких ей людях и их имена безвестно канули «в млечный дым»?

Еврейка по отцу

Мария-Луиза Штайншнайдер: по отцу — еврейка, по матери — немка, по паспорту — француженка. Вернувшись после войны в Германию, она оставила себе французское гражданство, не пожелав взять немецкое. К этому решению ее привели раздумья о судьбах близких людей, погибших в огне Холокоста. Вот вопрос из письма Петера Грумбахера, который она, несомненно, задавала и себе: «...вернуться в государство к людям, которые сами признали себя нашими смертельными врагами — врагами, открыто желающими нам смерти?»

Мария-Луиза, которая гордилась своим еврейским происхождением, не пожелала идентифицировать себя с бывшей родиной. До самой смерти она оставалась на своей родине иностранкой. Будучи активным человеком, она до старости принимала участие в антифашистских акциях, выступала в школах, читала молодежи отрывки из статей и писем отца. Организовала в Манхайме — родном городе своего друга Петера Грумбахера, а затем и во Франкфурте — выставку его работ. С началом еврейской эмиграции в Германию много помогала евреям, приехавшим из бывшего СССР.

Мария-Луиза свободно владела немецким, французским и английским языками, которые использовала в своей работе секретаря на кафедре иудаики Франкфуртского университета.

Мария-Луиза Штайншнайдер умерла 17 мая 2010 года.

Ее отец Адольф-Мориц Штайншнайдер был в довоенной Германии довольно известным адвокатом и журналистом. Вот названия только некоторых из его статей: «О гуманизме», «Результаты русской революции 1917 г. спустя 20 лет», «Критика советской конституции», «Изменения в еврейском сообществе Германии с весны 1933 года».

Марии-Луизе удалось собрать публикации, документы, фотографии, а также статьи и эссе отца, не увидевшие свет из-за известных событий. К ним добавились воспоминания людей, знакомых с ее отцом, и личные письма, которые она долгие годы бережно хранила. Из всех сохраненных и собранных материалов сложился ценный архив.

Одновременно Мария-Луиза собирала информацию о своих еврейских предках. Материалы о семье Штайншнайдер и родословное древо, восстановленное Марией-Луизой и ее дочерью Даниелой от прапрадеда — раввина Габриэля Штайншнайдера (род. в 1725 г.) до его прапраправнуков, в настоящее время живущих в Израиле, Франции, Германии, Швейцарии и США, теперь можно найти в Интернете на сайтах: www.amsta.de и www.steinschneider.com.

Судьба беженцев

Адольф-Мориц Штайншнайдер — юрист, журналист, антифашист — сразу же после смены режима бежал из Германии в Швейцарию, откуда он часто писал семье длинные бодрые письма. А жене было понятно, что его статьи и эссе, которые он пишет в эмиграции, не дают ему ни средств, чтобы взять семью к себе, ни пристанища. В 1935 году, в отличие от своих родных братьев Карла и Густава, сумевших выбраться в Палестину (и уцелевших в Катастрофе), он по совету коллег уезжает в Париж. Швейцария тут же лишила его права вернуться.

В 1938 году его жена Ева Райхвайн и дочь Мария-Луиза наконец тоже выбрались (на велосипедах!) из нацистской Германии. Им удалось добраться до Парижа. Но когда Франция оказалась втянутой в войну, вся семья бежит на юг государства. Они нашли возможность остаться в городке Беллаг. В 1940 году Адольф-Мориц Штайншнайдер был заключен в лагерь для иностранных граждан. Он прошел несколько трудовых лагерей. Известно, что он на некоторое время вернулся к семье в Беллаг, освободившись из лагеря. Скрывался как мог. Но в начале 1944 года Штайншнайдер снова был заключен в лагерь, из которого в июне совершил побег.

...К семье в Беллаг Штайншнайдер не добрался, был убит 11 июня 1944 года по дороге. За месяц до освобождения.

Человек европейской культуры

Вначале существование в трудовых лагерях для интернированных лиц под французским присмотром казалось достаточно сносным. Конечно, надо было тяжело работать. Но по выходным разрешали свидания с родствениками, проводили вечера отдыха с выступлениями обитателей и гостей и даже с танцами. На одном из таких вечеров юная девушка, почти подросток Мария-Луиза встретила Петера-Леопольда, который содержался в том же лагере, что и ее отец.

Сохранилось письмо Адольфа-Морица из этого лагеря. В нем он пишет жене и дочери о Петере Грумбахере. «Я находился в лагере Мауриак... Однажды ранним январским утром (1942 г.) к нам прибыло большое количество евреев немецкого и австрийского происхождения. Три молодых человека держались вместе: Петер Грумбахер, Ганс Левенштайн и Гюи Зильберштайн. Подготовили большой прием. В зале главного барака собрались обитатели лагеря, чтобы встретить новоприбывших товарищей. Произносили приветственные речи, у всех было повышенное настроение. Наша восточноевропейская молодежь стала петь песни на идише и иврите. Петер Грумбахер и его друзья, которые стояли около меня, сказали, что слышат эти песни впервые. Очень скоро создалась теплая дружеская атмосфера между поляками, русскими, румынами, венграми и немцами.

Петер Грумбахер обратил на себя внимание своей благородной внешностью, лучистыми глазами, сияющей улыбкой, изысканной вежливостью и, я сказал бы, аристократическими манерами.

Проблема, которую мы пытались обсудить, была почти всегда одна и та же — еврейство. Для этих трех еврейских юношей, происходивших из богатых ассимилированных буржуазных семей, мои взгляды были совсем чужими. Когда мы начинали говорить о еврейской культуре, они вопросительно оглядывались, как будто хотели узнать еще чье-то мнение. Они пытались уяснить себе, не противостоит ли еврейская культура всеобщей европейской культуре, которой они до сих пор следовали. Так продолжалось только первое время. Постепенно они стали больше доверять другим, понимать и принимать еврейский менталитет.

...Я обратил внимание, что Петер рисует, что он постоянно носит в кармане маленький блокнот. Он был скромен, чтобы свои наброски и небольшие пастельные рисунки кому-то показывать. Был влюблен в краски, полностью увлечен ими. Мне повезло получить от него два небольших пейзажа, изображающих весну и осень. Они нежные, ласкают глаз. Мне кажется, в них отразилась его душа. Он был влюблен в Ван Гога. Даже при дорожных работах, разбивая камни и укладывая их, он не расставался с книжечкой об этом гениальном голландском художнике».

Петер-Леопольд Грумбахер, старший сын предпринимателей Якова и Елизаветы Грумбахер, родился 18 августа 1921 года в немецком городе Манхайме. Родители соблюдали еврейские традиции, но религиозными себя не считали. Их дети Петер-Леопольд и Рудольф росли почти в полном отрыве от религии, хоть и учились в Лессинг-гимназии, где до 1935 года большинство гимназистов составляли евреи.

После прихода к власти нацистов семья Грумбахер еще надеялась на какую-то возможность работать и оставалась в Германии до 1938 года. В октябре 1938 года семья переезжает в Швейцарию. Леопольд получает в английском интернате блестящий аттестат. Вскоре семья эмигрирует во Францию, где отец разрешает старшему сыну осуществить его давнишнее желание — поступить в Париже в художественную академию и учиться рисованию. С этих пор Леопольд стал называть себя на французский манер Пьером.

Письма

Увы, учиться в академии не пришлось — в 1940 году Франция уже была оккупирована нацистской Германией. Петер-Леопольд был интернирован в рабочий лагерь недалеко от города Беллаг, где повстречал Марию-Луизу. А в январе 1942 года он находился уже в лагере Мауриак. Здесь он подружился с Адольфом Штайншнайдером, и продолжилось его знакомство с Марией-Луизой — знакомство, которое до самого конца недолгой жизни светило ему любовью и надеждой.

Из рабочих лагерей до самой депортации в Освенцим он написал Марии-Луизе более сотни (!) писем. Она берегла и перечитывала их всю жизнь. Петер Грумбахер обращался к ней в письмах «Муш», «Туту» — так же, как ласково назвал ее в детстве отец.

Петер с детства считал себя немцем. Он никогда не думал, что он чем-то отличается от своих сверстников, и не понимал, почему арестован, в чем его обвиняют. Он не мог поверить, что его заключение может затянуться надолго, и не переставал мечтать о возвращении в Беллаг, где жила его подруга.

В первых письмах он еще обращается к Марии-Луизе на «Вы». Вот что он пишет ей в июле 1941 года:

«...Я очень рассчитывал, что мы пойдем еще с Вами есть мороженое... но меня вдруг отправили далеко — за 40 км от мороженого и от возможности купаться. Так далеко, что на велосипеде оттуда не доехать. Мне это совсем не подходит, понимаете?

...Я надеюсь получить отпуск, и тогда мы не один раз, а целых три раза пойдем есть мороженое — деньги я заработаю.

...Эти коровы, которых я в настоящее время пасу, достаточно шустрые, и я должен за ними все время бегать. А в остальном в моем здесь существовании нет ничего интересного. Я буду стараться как можно скорее вернуться обратно в Беллаг. ...Пишите мне, это будет для меня большой радостью».

22 сентября 1941 года он уже обращается к ней на «Ты». Его перевели в другой лагерь:

«...Наконец, мы прибыли на другой конец света, и я хотел бы немедленно начать писать Тебе, чтобы отвлечься от этой проклятой действительности... Ночь мы провели в гостинице как приличные люди. А сегодня утром мы ехали в грузовике, перевозившем до нас уголь, и, конечно, перепачкались полностью. ...Живем мы 20 человек в четырех сравнительно небольших комнатах, т.е. по 5 человек в каждой. Ужасно тесно, повернутся негде и нет никакой возможности что-то изменить... Работать мы начнем завтра. А сегодня, оказывается, большой еврейский праздник! (Я, честное слово, об этом не знал!) 

Не могу еще осознать, что это забытое Б-гом место находится в 170-ти км от Беллага! Слава Б-гу я имею у себя мои рисунки и мои мечты...»

Он стремится как можно меньше писать о фактическом состоянии вещей. Вот что он пишет в феврале 1942 года из лагеря Мауриак:

«Моя малышка! Мы прибыли в 7,30 утра... я пока не могу Тебе много рассказать. Здесь много снега и очень холодно. Мы спим в бараке... Но надеюсь, я буду иметь возможность (если у меня останется время) делать интерессные зарисовки. А Ты, моя малышка Муш, чем занята Ты? Надеюсь, все вокруг не очень удручает тебя? Я тоже стараюсь держаться. ...Моя вера в Жизнь и в Будущее — это то, что позволяет мне надеяться, что я Тебя увижу... ...Нам все время угрожают концентрационным лагерем, в последнее время говорят об этом очень часто. Если это в самом деле произойдет, то оно подкосит меня только потому, что рухнет последняя надежда увидеться с Тобой, исчезнет возможность хоть когда-нибудь получить отпуск... Теперь мне надо еще идти рубить дрова, что меня очень напрягает... Но важнее всего — сохранить жизнь... Пиши мне обо всем, что Тебе интересно. Целую Твои глаза...»

Общаясь с обитателями лагеря, он все больше понимает, что исключен из европейского немецкого сообщества и по крови, и по религии. Ему все труднее и труднее становится писать в позитивном ключе.

Из письма от 12.5.42 года: «Знаешь, Муши, я буду стараться чаще писать Тебе о моей жизни здесь. Однако мне все больше становится понятно, как унизительно это наше теперешнее существование. Если видишь тех, кто рядом с тобой, их глаза, их походку, то, как они держатся, сразу понимаешь — все эти люди — евреи! И от этого мне каждый раз становится очень больно...»

С первых дней заключения он старался уйти в свое творчество, но не мог уйти от того, что его окружает.

Затем он поверил, что любовь может дать ему силы выдержать все лишения: «...Мои мысли об искусстве и о Тебе, как щит, заслоняют от бесчеловечности и жестокости нашего времени...»

А еще через некоторое время он обращается к Б-гу, надеясь, что выстоять ему поможет его религия.

Из письма от 19.4.42 года: «...Никто не может отнять у нас надежду, никто не может запретить нам думать друг о друге!.. Однажды Ван Гог написал, что в самые мрачные периоды жизни — «только любить определенного человека или определенное дело — это единственный способ приблизиться к Б-гу.» И я нахожу, что это правда, в том смысле, что обращение к Б-гу, к его высшаей власти дает человеку силы, чтобы выжить...»

Каждое следующее письмо он пишет как последнее. Он опустошен и разочарован. Ему страшно чувствовать безысходность своего положения. В своих письмах он пытается убедить даже не столько подругу, сколько самого себя в том, что он обязательно выживет! Читать его письма — все равно, что прикасаться к открытым ранам.

Марии-Луизе с матерью-немкой удавалось навещать Петера в некоторых лагерях. Мать даже пыталась «договориться» с охранниками о его освобождении. Но тщетно... Есть письма, где он благодарит их за эти попытки. Он очень надеялся, что мать Марии-Луизы сумеет оградить свою дочь от всех несчастий, и не ошибся. Как самому близкому человеку он поручает своей подруге сберечь дорогие ему вещи и особенно его рисунки.

Из письма от 1.9.1942 года: «...Это все, моя малышка... Похоже, что наше пребывание здесь подходит к концу. Теперь я только прошу Тебя сохранить мои рисунки, которые я послал Тебе, и мои часы. Я желаю, чтобы время, которое они показывают, было только счастливым. ...Чтобы все приносило Тебе счастье, которого я не по моей воле не сумел тебе дать...»

Письмо от 13.9.1942 года действительно оказалось последним. Он пишет, что не знает, куда их отправляют. Но можно догадаться, что он имеет определенное понятие о том, где может оказаться и что его там ждет.

И вот это последнее письмо: «13.9.1942 г. Лагерь Дранси, Франция

Любимая моя, малышка Муши! Я счастлив представившейся мне возможности перед самым отъездом сообщить Тебе о том, что я жив. Малышка моя, я не знаю, что может произойти еще, как долго будет длиться наша разлука. Я желаю только одного — еще хоть раз увидеть Тебя. Я думаю о прошлом, и это придает мне силы. Я надеюсь, Ты здорова и у Тебя все в порядке. Я прошу Тебя, Муши, сообщить обо мне моим родителям. Оставайся в контакте с ними, чтобы я позже мог узнать у них, где Ты окажешься.

До свидания, Муши, я не забуду тебя. Навсегда Твой Пьер».

**

Из последнего трудового лагеря его увозили в сторону Германии. Узнав об этом, он по дороге пытался покончить с собой. Пьер-Леопольд Грунбахер попал по распределению в Аушвиц (Освенцим). От непосильной работы в лагере он заболел и был отправлен в газовую камеру. В Освенциме погибли и его родители. Младшего брата Рудольфа им удалось спасти, и он дожил до 2003 года.

*******

Я навестила Марию-Луизу в больнице в конце апреля 2010 года. Как позже оказалось, мы виделись в последний раз. 17 мая ее не стало. А тогда я удивилась, что она, сидя в постели, что-то сосредоточенно пишет.

– Дети попросили не тянуть с завещанием. Но свое имущество я уже давно распределила. А теперь хочу распорядится оставшимися документами. Письма Петера переведены с французского на немецкий, но издать их я не успела... Эта любовь была у меня первой и единственной...

И хоть я была замужем даже два раза, я никому не могла сказать его словами: «Я люблю тебя очень и навсегда!»

Сусанна ЛАНГМАН, Германия

Авторизованный перевод писем с немецкого языка на русский — С. Лангман.

Подписи к фото:

1. Мария-Луиза с родителями

2. Петер-Леопольд Грубмахер

3. Рисунок Петера «Весна»

4. Рисунок Петера «Осень»

5. Рисунок, сделанный Петером в лагере и названный «Двое мужчин». Он красноречиво свидельствует об издевательствах надсмотрщиков