Мейерхольд и его роковая любовь

История русского театра XX века неразрывно связана с именем этого человека. Великий реформатор, маг актерского мастерства, создатель новой театральной школы Всеволод Мейерхольд (настоящее имя — Карл Казимирович Теодор) родился 9 февраля 1874 года в Пензе в семье прусского подданного Эмилия Федоровича Мейергольда (его мать Эмилия Доротея Рар была марокканской еврейкой) и Альвины Даниловны ­Неезе. Отец Всеволода Эмильевича, державший на своем письменном столе портрет Бисмарка, был типичным купцом-самодуром. Он владел винокуренным заводом в Поволжье и чудовищно обогатился на производстве водки «Углевки». Дом славился хлебосольством на всю Пензу, там задавались неслыханно роскошные балы, а детей держали впроголодь.

У Карла было пять братьев и две сестры. На карманные расходы отец давал сыновьям гроши и придирчиво контролировал их траты. Но Альвина Даниловна, в отличие от мужа, была натурой возвышенной. Она приобщила детей к театру. Карл и его брат играли в любительских спектаклях. 14 февраля 1892 года «любители драматического искусства» давали комедию «Горе от ума», где Карл играл Репетилова, а его будущая жена красавица Оля Мунт — Софью...

Гимназический курс Карл Мейергольд, трижды остававшийся на второй год, завершил поздно. Он получил аттестат зрелости только в 1895 году, после чего совершил ряд поступков, поразивших его родственников. После скоропостижной смерти отца Эмилия весь клан Мейергольдов (мать Альвина Даниловна, четыре брата и две сестры) собрался в отцовском кабинете, чтобы огласить завещание покойного. В этой обстановке будущий театральный гений объявил: «На меня не рассчитывайте! Я ненавижу вашу роскошь, ваши деньги, ваш винокуренный завод. Не хочу даже носить вашу фамилию. Запишусь Мейерхольдом, как рекомендовано русской грамматикой Грота. Я ухожу от вас и буду жить бедно, но честно. С Олечкой Мунт мы поженимся, а приданого не возьмем. И еще — я меняю прусское подданство на российское, а имя Карл на Всеволода».

Итак, он меняет имя и фамилию, отказывается от прусского подданства, получает русский паспорт и венчается с Ольгой Мунт. В 1897 году у них рождается первая дочь Мария. Мейер­хольд поступает в Театрально-музыкальное училище Московского филармонического общества в класс В.И. Немировича-Данченко сразу на второй курс. После выпуска он вместе с Ольгой Книппер, Иваном Моск­виным и другими актерами был принят в труппу Художественного театра и быстро занял ведущее положение в труппе. Интеллигентность и утонченное искусство Мейерхольда привлекли к нему внимание А.П. Чехова; их переписка продолжалась вплоть до кончины писателя. Участник легендарной «Чайки» Художественного театра, Мейерхольд по сей день считается непревзойденным Треплевым. А роль Тузенбаха в «Трех сестрах» Чехов писал специально для него. Мейерхольд называл МХТ Академией драматического искусства, а Станиславского — гениальным режиссером-учителем. Но характер у Мейерхольда был настолько неуживчивый, что вскоре он уходит из театра.

Началась двадцатилетняя полоса скитаний по театрам и городам: Херсон, Тифлис, снова Москва… Детей у него уже трое, и все — девочки. И их всех нужно прокормить. А Мейерхольд больше нескольких сезонов нигде не задерживается.

Со временем он все реже играл на сцене и все чаще режиссировал. В Петербурге, в театре у Комиссаржевской поставил блоковский «Балаганчик» — необычайный, ни на что не похожий спектакль. Публика разделилась: одни бешено аплодировали, другие обзывали мейерхольдовское творение бедламчиком. Режиссеру в очередной раз указали на дверь. Семье уже нечем было платить за квартиру, но тут поступило предложение поработать на императорских сценах, в Александринке и Мариинке. Но и там труппы были настроены враждебно к нему. Его режиссуры боялись. Он жаловался: «Ни разу за годы службы в имперских театрах я не входил в двери без опасений, что могу получить в спину удар ножом». Однако Мейерхольд уже стал признанным апологетом «нового театра». На императорской сцене он воплощал свои новаторские идеи и никогда не встречал противодействия со стороны Дирекции императорских театров. Он воевал на диспутах, выпускал театральный журнал, поражал головокружительными постановочными экспериментами, а в день падения дома Романовых показал свою последнюю работу на императорской сцене — лермонтовский «Маскарад», спектакль мистический, таинственный, страшный, как дурное предзнаменование, и щемяще-прекрасный, хрупкий, романтичный.

Мейерхольд прослужил в Александринке до самого октября 1917 года. Революцию он принял с восторгом. Его не смущало, что вчерашних друзей расстреливали по ложным обвинениям, не огорчали разруха и голод, одичание страны. Мейерхольд объя­вил «Театральный Октябрь», надел кожаную тужурку и такую же кепку набекрень, прицепил парабеллум и потребовал от всех театральных деятелей следовать по его пути. Его ученик Сергей Эйзенштейн писал: «Счастье тому, кто соприкасался с Мейерхольдом как с магом и волшебником театра. Горе тому, кто зависел от него как от человека». И в Москве очень скоро в полной мере оценили эти «горе» и «счастье». Луначарский назначил Всеволода Эмильевича заведующим Театральным отделом Наркомпроса — что-то вроде комиссара советских театров. В речи Мейерхольда теперь часто звучала фраза: «Я говорю вам от имени революции!»

Как прирожденный актер, он великолепно вжился в образ. Теперь ему ничего не стоило взять и выгнать на улицу балетмейстера Голейзовского, преспокойно занять его особняк, спать на его кровати, есть за его столом на том только основании, что должен же заведующий ТЕО Наркомпроса где-то жить, спать и есть. Однако время бежало, и год от года становилось все яснее, что произошло какое-то трагическое недоразумение: послереволюционная жизнь покатилась в направлении противоположном ожиданиям. Народные массы не принимали театр Мейерхольда с его усложненной условностью.

К моменту встречи с Зинаидой Райх Мейерхольду было уже 47 лет, он был знаменит, женат, имел трех дочерей. Но в Зинаиду Райх, свою ученицу, которая была моложе его на 20 лет, Мейерхольд влюбился страстно, самозабвенно, без памяти. Познакомились они случайно. Мейерхольд зашел хлопотать о чем-то в Наркомпрос, а Райх сидела там в секретариате Крупской за пишущей машинкой. Красивая, высокая, коротко стриженная, в кожаной куртке и сапогах. «Хотите ко мне в студию? — с ходу предложил Мейерхольд. — Я сделаю из вас актрису. Лучшую актрису России, обещаю вам!» Вот такие кульбиты порой вытворяет судьба. Еще утром Зинаиде Евгеньевне казалось, что жизнь ее пошла под откос. Ее брак с Есениным рухнул, не просуществовав и года. Остались двое детей мал мала меньше. Она терпела от Есенина все — его дикие загулы, побои. В конце концов, через Мариенгофа ей было передано: пусть убирается, у Есенина давно другая женщина. Райх ушла. По этому поводу Есенин сочинил пронзительные стихи: «Вы помните, вы все, конечно, помните, / Как я стоял, приблизившись к стене; / Взволнованно ходили вы по комнате / И что-то резкое в лицо бросали мне…» И на время забыл о ее существовании. А потом вдруг заревновал и, случалось, плакал навзрыд, глядя из партера мейерхольдовского театра на бывшую жену.

Мейерхольд же от любви просто обезумел! Скоропалительно развелся с женой, с которой прожил без малого тридцать лет и от которой имел трех взрослых дочерей. Ввел Райх в труппу своего театра и сразу на первые роли. Однажды Всеволод Эмильевич спросил Мариенгофа: «Как вы думаете, Зинаида будет великой актрисой?» Тот ответил: «А почему не изобретателем электричества?» Больше Мейерхольд ничьего мнения на счет Райх не спрашивал. У бывшей примы Марии Бабановой отнимались роль за ролью. Бабанова горько плакала, но Мастер был неумолим… В конце концов Бабановой пришлось покинуть театр. Еще раньше ушел Игорь Ильинский — безусловная звезда, посмотреть на которого зритель валом валил в ГосТИМ. Когда же Мейерхольд заговорил о своем желании ставить «Гамлета» с Зиночкой в главной роли, актер Охлопков воскликнул: «В таком случае я сыграю Офелию!» — и тоже вылетел из театра. Впрочем, со временем страсти улеглись. Простая публика, не разбиравшая, где заслуга режиссера, где — актерское мастерство, к Райх привыкла и стала-таки аплодировать. Мейерхольд руководил ТИМом долгих пятнадцать лет! Но в театре не было мира, он вечно опасался, что кто-то из обиженных актеров его застрелит. Он почему-то предчувствовал, что погибнет от пули…

А вот Зинаиде Николаевне коллеги, шептавшие ей в спину: «Хоть бы скорее ее зарезали!», напророчили нож. Не прибили, не отравили, а именно зарезали. Кто ж мог знать, что все так и случится…

Современники давали Зинаиде Райх самые противоречивые оценки. Одни описывали ее как красавицу, преданную жену и прекрасную мать, другие — как экзальтированную, неуравновешенную, обладавшую невероятной сексапильностью, которая не могла не давать поводов для ревности обоим мужьям. Сначала Есенину, затем Мейерхольду.

В конце 1920-х ГосТИМ стал утрачивать популярность, публика рвалась тогда во МХАТ, на «Дни Турбиных», один рецензент написал о Мейерхольде: «Старый волк, матерый зверь! Ты отступаешь, ты дрожишь от холода, подставляя копну волос бурному ветру суровой зимы, ты потерял чувство дороги — мастер, ты гибнешь, величественный, негнущийся Мейерхольд!»

Всеволод Эмильевич с Зинаидой Николаевной уехали за границу, дело вполне могло бы кончиться эмиграцией, но из Москвы пришло радостное известие: правительственная комиссия выделила 30 тысяч рублей на поддержание ГосТИМа. Решено было вернуться. Мейерхольд оставался в фаворе у советской власти, в изданной в 1933 году «Истории советского театра» он — единственный — был прямо обозначен как гениальный режиссер. Он по-прежнему входил во всевозможные комиссии и комитеты — вплоть до 1936 года. Но затем положение резко изменилось, в газетах появилось слово «мейерхольдовщина» — и началось! Отречения учеников, клятвы «вывести на чистую воду», требования «покончить», рекомендации «разоблачить»… Постановка «Бориса Годунова» была запрещена. Может, дело и дошло бы до голых бояр на трапеции — кто ж теперь скажет? Ведь театр был закрыт еще до первой репетиции…

Последним спектаклем Мейерхольда и Райх стала «Дама с камелиями» — отчасти это была попытка задобрить власти: мол, и мы возвращаемся к классике, решительно отказываемся от формализма и намерены отныне идти благонадежной дорогой натурализма. Отчасти — исполнение многолетней мечты Райх. После последних слов героини: «Ты видишь, я улыбаюсь, я сильная... Жизнь идет» Райх опускалась в кресло спиной к зрителям, и ее левая рука падала с подлокотника. Так Мейерхольд показывал смерть. Увы! Режиссер и его актриса слишком поздно поняли, что когда вечером 7 января 1938 года, накануне закрытия ГосТИМа, рука Райх повисла в воздухе, это действительно был конец.

В том же 1938-м за несколько месяцев до ареста в беседе с корреспондентом журнала «Театр» А. Вербицким Мейерхольд рассказывал: «На прошлой неделе какой-то субъект позвонил мне по телефону и довольно четко произнес: «Ты жид, и тебя ждет жидовская гибель!» Признаться, я и забыл, что я еврей по происхождению. Пришлось вспомнить, что предки мои — немецкие евреи…»

Они еще пытались бороться. Была даже иллюзия, что все наладится, — Райх взяли в театр Ленсовета, Мейерхольда приютил Станиславский в оперном театре. На первое занятие Всеволод Эмильевич пришел в мятом костюме, с небрежно завязанным галстуком, нечесаный. У Станиславского сердце сжалось от жалости — он слишком хорошо помнил, каким денди этот человек был до того, как его сломали.

И тут Зинаида Николаевна совершает самоубийственный поступок: ни с кем не посоветовавшись, она посылает письмо Сталину. В числе прочих непочтительностей там были и такие: «Как вы, грузин, можете судить о русском театре?», «Вам самому не помешало бы брать уроки понимания сценического искусства у Мейерхольда!» Вряд ли она знала, что подписывает и себе и мужу смертный приговор.

Мейерхольда арестовали 20 июня 1939 года в его ленинградской квартире и поездом под конвоем переправили в Москву. Несколько месяцев он находился в разных тюрьмах. Его обвиняли как шпиона английской и японской разведок. В январе 1940 года он написал заявление на имя В. Молотова. «Меня здесь били — больного, 65-летнего старика клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху с большой силой по местам от колен до верхних частей ног. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильными внутренними кровотечениями, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били жгутом».

1 февраля 1940 года Мейерхольда судили, приговорили к расстрелу с конфискацией имущества, и на следующий же день приговор был приведен в исполнение. Его казнили в один день с журналистом Михаилом Кольцовым. Он так и не узнал о том, что Зинаиды Евгеньевны уже семь месяцев нет в живых…

В тот день, когда его арестовали, в их московской квартире в Брюсовом переулке был произведен обыск. Через несколько дней, 15 июля 1939 года, Зинаиду Райх нашли полуживой в собственной спальне со множеством ножевых ранений. На попытки врача скорой помощи остановить кровотечение она ответила: «Оставьте меня, доктор, я умираю...» Скончалась она по дороге в больницу.

В квартиру Мейерхольда, разделенную на две отдельные, Берия вселил своего шофера с семьей и секретаршу.

Зинаиду Райх похоронили на Ваганьковском кладбище, в том самом черном платье, в котором она играла «Даму с камелиями». Место, где захоронен Мейерхольд, до сих пор неизвестно. Впоследствии на ее памятнике добавили надпись: «Всеволод Эмильевич Мейерхольд».

Дан ГОРОДЕЦКИЙ, Россия

В оформлении статьи использован фрагмент картины Бориса Григорьева. 1916 г.