Русский поэт с еврейской душой

У поэтов всегда особая судьба. Короткая, как вспышка света, как сверкнувшая в небе молния. Но редко бывает, чтобы поэт-долгожитель не изменил себе за долгие годы и сохранил в душе то поэтическое чувство, с которым начал творческую жизнь. К таким поэтам, мне кажется, относится Наум Коржавин. Конечно, старый, под 90, больной человек. Но с неугасимым интересом и жаждой жизни. Или по-современному — с драйвом. Преодолевающий болезни, суету, проблемы и в своей сути почти не изменившийся.
Высшая верность поэта — верность себе самому.
Согласитесь, что это большая человеческая заслуга. Но при этом никакой гордости и выпячивания. В стихотворении «Землячкам» Коржавин писал: «Я ищу вас везде./ Я такой же, как вы, киевлянки, —/ Та же южная кровь,/ лишь обдутая ветром Москвы...» И еще о себе:

Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне.

Итак, русский поэт Наум Моисеевич Мандель (Коржавин — это псевдоним), родившийся в Киеве 14 октября 1925 года. С детства и юности его сознание было расколото. Вокруг все было напоено революционным пафосом («А в голове крутилось и вертелось/ От множества революционных книг»), а потом начались репрессии, аресты и расстрелы, и «насквозь неискренние люди/ нам говорили речи о врагах...» Как так? Сначала революционеры, а потом враги? Юный Мандель недоумевал: «И я бродил в акациях, как в дыме,/ И мне тогда хотелось быть врагом».
И именно тогда, в конце 1930-х – начале 1940-х Мандель-Коржавин захотел разобраться в хитросплетениях и туманностях русской истории. В 19 лет Коржавин пишет стихотворение «Зависть» о том, что «…никто нас не вызовет/ На Сенатскую площадь». Помните выражение «декабрист без декабря»? Так молодой Коржавин был бунтарем без бунта. Негодовал, кипел, анализировал, но не более того. Скажем иначе, он был просто общественно активным молодым человеком. За темперамент и неравнодушие его и любили. Друзья звали его не Наумом, а Эмой. «Эма, Эмка, Эмочка, ты уже не деточка», — так начала одно стихотворное поздравление Елена Боннер.
В победном 1945-м Наум Мандель (будущий Коржавин) поступил в Литературный институт (как белобилетник по зрению в войне он не участвовал). Илья Эренбург вспоминал о нем: «Приходил студент литинститута Мандель, который после многих мытарств стал поэтом Коржавиным. Он был чрезвычайно сумбурным, порой нелепым, вступал в споры с преподавателями, писал стихи для друзей и для себя... его арестовали... сослали... Он продолжал писать, но не хочет зависеть от вкусов редакций...»
До ареста был обыск. Его спросили: «Оружие есть?» Он огрызнулся: «Пулемет под кроватью». На него прикрикнули: «Не острите. Отвечайте на вопрос».
«Арестовали меня 20 декабря 1947 года. Это, оказывается, был День чекиста...», — вспоминал Коржавин. Самое интересное то, что в момент задержания Коржавин был сталинистом, верил в советскую власть и в необходимость мировой революции. Прозрение пришло не сразу — благодаря природному критическому уму. Изучая русскую и советскую историю, сопоставляя факты, пришел к неутешительным выводам. В отличие от очень многих советских писателей, Коржавин перешагнул «рубеж запретной темы», как выразился Твардовский.
В 1972 году Коржавин написал иронично-сатирическое стихотворение «Памяти Герцена» — о том, как декабристы разбудили Герцена: «Он недоспал. Отсюда все пошло...» И в конце стихотворения: «Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!/ Нельзя в России никого будить». А за 12 лет до этих строк Коржавин написал «Вариации из Некрасова»:

…Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год —
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд...
А кони — всё скачут и скачут.
А избы горят и горят.

Коржавина арестовали в 1948-м, а могли и раньше. Подслеповатый юноша в очках, в шинели и стоптанных валенках, в невесть откуда взявшейся буденовке на голове, часто дерзил в стихах, выступая в Коммунистической аудитории МГУ или в общежитии на Стромынке. «А может, пойти и поднять восстание?/ Но против кого его поднимать?» И все же революционно настроенного поэта арестовали. Он отбывал ссылку в деревне Чумаково в Новосибирской области. Затем жил в Караганде, где в 1953 году окончил горный техникум и получил профессию штейгера (горного мастера. – Ред.). Реабилитирован был в 1956 году, вернулся в Москву и окончил Литературный институт. Продолжал писать стихи и выступал в защиту гонимых — Даниэля, Синявского, Галанскова, Гинзбурга и других диссидентов.
Коржавин написал немало пламенных стихов о России и народе. И специально об интеллигенции. Одно стихотворение так и называется: «Русской интеллигенции»:
Ты в кровавых исканьях металась,
Цель забыв, потеряв вдалеке,
Но всегда о хорошем мечтала
Хоть за стойкою вдрызг в кабаке…

О себе Коржавин говорил так: «По происхождению я еврей, по самоощущению — русский патриот. По взглядам — либерал и государственник, сторонник, по выражению русского философа Федотова, империи и свободы».
А как бились за эту свободу и что получили взамен нее? Об этом Коржавин писал многократно в своих стихах и поэмах. Одну из них, поэму «Абрам Пружинер» (1971), Коржавин назвал так, вычитав о герое в «Белой гвардии» Булгакова: «Дамский, мужской и женский портной Абрам Пружинер». Вычитал о нем и кинул своего героя в пекло революции, когда решался вопрос: «Для чего на свете жить,/ Кто мешает, кто полезный,/ С кем дружить, кого душить...» Тяжелое, мучительное время. А когда отгремело и отзвенело:

Что, когда замрут орудья
После классовой войны,
Победителей — не будет,
Будут все побеждены.
Что жидов за те же вины
Станут снова гнать и клясть,
И что ты, Абрам Пружинер,
Будешь зол на эту власть...

Наум Коржавин — не лирик Степан Щипачев: никаких вздохов на скамейке и прогулок при луне. Для него жизнь — «царство лжи и греха». И постоянные трудности и преграды. «Ни поэм, ни стихов./ Что ни скажешь — все кажется всуе./ Я мешок потрохов./ Я привык. Я лишь только тоскую». Коржавин — поэт гражданской боли, неотделимый от интеллигенции и народа. Мыслящей интеллигенции. И думающего народа.
Живя в Америке, Коржавин вспоминал былое. «Ах, Россия, Россия, —/ На плакатике голубь...» — так начинается его «Поэма причастности». И о народе:

Да — тоской исходили.
Да — зубами скрипели.
Все равно — допустили.
Все равно — дотерпели...

А советская власть не захотела долго терпеть поэтические вольности и дерзости Коржавина: поэта стали методично прессовать. По его воспоминаниям, «выдавливали, вытесняли... Вокруг была свинцовая ложь, а надо было делать вид, что это правда... Я знал, что было постановление ЦК о задушевности в голосе диктора. У советских дикторов была своя поучительная задушевность, этот голос меня доводил до исступления...»
И Коржавин принял решение эмигрировать в Америку. Отъезд состоялся 31 октября 1973 года. Коржавин только что отметил свое 48-летие. Не Эма Мандель, а Наум Моисеевич, зрелый поэт с состоявшимся именем. И пошла волна эмигрантских стихов-переживаний:

То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице схожу...

«Мне нравится Америка. Мне не нравится средняя американская интеллигенция. Впрочем, как и средняя российская...» — одно из первых впечатлений Коржавина на чужбине. Обуст­роившись в Бостоне, он все переживал свою прошлую жизнь и советско-российские реалии.
Кажется, первый раз после отъезда Коржавин приехал в Москву в 1989 году. Выступал в различных клубах, и всегда был успех. Слушатели с большим пониманием приняли его стихотворение «Встреча с Москвой», написанное в 1952 году и воспринимаемое как написанное сегодня: «Ты продаешь все спокойно: и совесть, и жизнь, и любовь./ Чтоб никто не тревожил приятный покой прозябанья —/ Прозябанье Москвы, освященный снабженьем обман./ Так живешь ты, Москва! Лжешь, клянешься, насилуешь память/ И, флиртуя с историей, с будущим крутишь роман».
Вспоминая времена культа личности, Коржавин говорил: «Сталинщина — не заблуждение. Сталинщина — добровольное рабство. Всестороннее. И — оглупление народа. И вот от этого я освободился». А в Бостоне Коржавин жил совсем другой жизнью, но по-прежнему оставался острым шутником и ерником. Однажды с друзьями зашел разговор, верит ли он в Б-га. «Ну, вам-то, Наум Моисеевич, нечего Страшного суда опасаться. Вы столько хороших стихов написали». На что Коржавин ответил: «Ошибаетесь, там гражданские заслуги не учитываются».
Все бы даже неплохо, но возраст — и сопутствующие ему недуги. И главное — глаза. Перенес несколько операций и потерял зрение. Но даже в таком положении не сдается и даже шутит: «Напрягусь! Хоть и старый хрен, но все-таки надо вспоминать молодость...»
Стихи — как опора в жизни. А еще воспоминания. Коржавин назвал их так: «В соблазнах кровавой эпохи». Во время своего очередного приезда в Россию осенью 2007 года Коржавин выступал в Малом зале ЦДЛ, помимо чтения стихов, отвечал на многочисленные вопросы. Сказал, что Запад капитулирует перед исламом. Что мало в мире происходит положительного, все больше «в смысле распада». И по поводу родины: «Я очень не хочу, чтобы Россия оказалась жемчужиной Китайской империи...» А когда зал загудел, то Коржавин добавил: «Дай Б-г, чтобы наша Родина спаслась...»
Поэт обеспокоен проблемой сохранения цивилизации. Он продолжает мыслить глобально.

Все тот же пир... И пусть темно
В душе, — как в склепе,
We will be happy!... Все равно —
We will be happy!

Призыв «Будем счастливыми»? Или просто очередная шутка Наума Коржавина, шутка от отчаяния? Повторение завета Козьмы Пруткова: «Если хочешь быть счастливым, будь им»?..
Нет, главное другое, и об этом не раз говорил Наум Коржавин: «Главное — быть самим собой, что-то в себе нести, что-то нужное тебе самому и другим...»
Истину. Правду. Искренность. Веру и Любовь...
Ведущий рубрики — Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия