Григорий Соколов. Гений нашего времени

Эти строки Мандельштама приходят на ум, когда слушаешь игру Григория Соколова. Прекрасный зал Петербургской филармонии с величественными колоннами, созданный архитектором Полем Жако в 1839 году, переполнен, на сцене рояль Steinway. Выходит пианист и начинает играть экспромты Шуберта, соч. 90, № 1–4. Это популярные сочинения композитора, их играют многие. Но очень скоро вы перестаете понимать, где вы находитесь и что с вами. Все материальное исчезает: стены залы уходят далеко-далеко, инструмент, пианист, зрители и даже огромные колонны — все постепенно перестает существовать. С вами только музыка… Вы под ее гипнозом, звуковой поток льется, бурлит, негодует и успокаивает, убаюкивает и призывает. И этот поток уносит вас в другую эпоху. Реальность, окружающая вас, — только звуки музыки. И все это сотворил человек, которому подвластны эпохи, времена и стили!
Как это ему удается, знает только он. Музыкант, помимо пианистического мастерства, обладает блестящим умом и выдающимися познаниями. Соколов умеет создать атмосферу музыкального рассказа, у него особый подход к творчеству каждого композитора. По моему мнению, другого такого мастера на концертной эстраде нет.
Шуберт не случайно поставил эти экспромты в определенный ряд. А Соколов, исполняя их, сумел тонко раскрыть секрет этой последовательности. Вначале нежность и ностальгия, затем борьба и бурление эмоций. Постепенно накал страстей возрастает и достигает некоторого эмоционального напряжения в третьем экспромте. Затем — возврат к началу этого ряда, и слышна перекличка первого и четвертого экспромтов. Пианист подчеркивает песенный характер мелодий, что так свойственно Шуберту. Рояль поет песни любви и нежных страданий. Такое прочтение экспромтов ново и интересно.
Затем были исполнены три клавирные пьесы Шуберта, ор. 946, часто также именуемые экспромтами. Они созданы композитором в последний год жизни. Эти пьесы обнаружил и впервые напечатал Брамс в 1868 году, спустя 40 лет после смерти Шуберта. Хотя по форме и содержанию они действительно напоминают экспромты, но по музыкальной ткани более контрастны и глубоки. Соколов исполнил эти пьесы более концентрированным звуком, более динамично. Он смог выразить трагический характер этих произведений, окрашенный легкой меланхолией. Как бы воспоминания о былой любви и счастье. Особенно хороша была вторая пьеса — нежные вздохи фортепиано на фоне бесконечного легато мелодического потока. Зал замер, слушая это торжество Музыки.
…Публика медленно приходила в себя — наваждение кончилось, все вернулись в реальный мир. В антракте публика напоминала встревоженный улей. Сказывались пережитые волнения и радость общения с великим музыкантом. Говорили о том, что на каждом концерте Соколов играет так, что захватывает дух. Кажется, что лучше и интереснее не бывает. Но приходим на новый концерт — и новый взлет. И так из года в год!
Во втором отделении была исполнена соната Бетховена № 29, ор. 106 «Хаммерклавир». Грандиозное и сложное сочинение гениального композитора можно сравнить с музыкальным Эверестом, покорить который хотят многие. Но вершины достигают единицы.
Интересно отметить, что многие выдающиеся пианисты не исполняли эту сонату. В частности, В. Горовиц, М. Аргерих, К. Хаскил и А. Рубинштейн. Из великих интерпретаторов этого сочинения XX века назову А. Шнабеля, М. Юдину, М. Гринберг, С. Рихтера и Э. Гилельса. Это в основном российские пианисты. Их имена остались в истории исполнительского искусства.
Григорий Соколов исполнил это произведение мощно, страстно, звук заполнял зал. И в нашем воображении стали возникать бетховенские образы. Не шубертовская меланхолия и нежность, а почти зримая поступь бетховенских страстей. Фортепиано звучало, как большой оркестр. Когда Соколов подошел к третьей части сонаты — двадцатиминутному Adagio, которое является сердцем сонаты, – внимание публики было накалено до предела. По существу, эта соната — разговор композитора с Б-гом. И пианист чутко уловил суть этого разговора, в котором есть все: любовь, отчаяние, красота и страсть, вера и страдание. И все это окутано неземным блаженством. Звуковая палитра музыканта разнообразна. В Adagio и последующей за ним фуге кроются подлинные бетховенские страсти.
У пианиста идеальное легато, изумительной красоты звук и в то же время настоящая львиная хватка. В конце Adagio было ощущение нависшей тишины. Позже многие говорили, что им казалось — стены зала раздвинулись, чтобы вместить бетховенскую сонату! Заключительная грандиозная фуга под пальцами Соколова была подобна звуковому потоку Ниагарского водопада.
Исполнение Григорием Соколовым сонаты Бетховена № 29 войдет в историю фортепианного искусства XXI века. И хотя это произведение было создано всего на десять лет раньше шубертовских пьес, это уже другая эпоха. И пианист смог это показать.
На бис Соколов исполнил пять пьес из сюиты Рамо и интермеццо Брамса. Жан-Филипп Рамо (1683–1764) — один из любимейших композиторов пианиста, он часто включает в свои программы его клавесинные сочинения. Хочу отметить, что Григорий Соколов — один из тех немногих пианистов, кто играет клавесинные пьесы Рамо на рояле. Это причудливые и оригинальные произведения: «Печальные жалобы», «Вихри», «Циклопы», «Игривая», «Дикарка». Музыка была наполнена диковинным смыслом и экзотическими фантазиями. Исполнение этих пьес было одновременно и содержательным, и полным очарования, тонкости и изыс­канности. Зал чутко реагировал на возникающие под пальцами Соколова красивые музыкальные откровения. Закончил концерт Григорий Соколов глубоким и нежным интермеццо Брамса, ор. 117 № 2.
Концерт оставил незабываемое впечатление. Слава Б-гу, знаменитая русская фортепианная школа жива. И Григорий Соколов — ее лидер.