Интервью с Ларисой Голубкиной

Прошло 25 лет. А она рассказывает так, будто все было вчера. Как будто сейчас раздастся звонок, и в дверь войдет ее Андрюша. Не баловень судьбы, не любимец публики, не актер, привыкший играть на чувствах и эмоциях толпы. А усталый близкий человек, которому надо поделиться своими радостями и горестями...

О том, что скрывалось от зрительских глаз, о том, каким был Миронов, когда занавес закрывался. О том, каким знает его только она, о своем Андрюше откровенно рассказала знаменитая актриса Лариса Голубкина.

– ...Мы 14 лет прожили вместе, а уже сейчас без него 25 лет. Казалось бы, да? — Лариса Ивановна оглядывается по сторонам. — А у меня в доме ничего не изменилось, все как было, так и есть. Ну, разве что мелкий ремонт раза три делала за это время: другие обои, пол другой, в ванной чего-то поменяла — соседи залили, пришлось. А так — все то же самое. Помню, Марк Захаров еще очень удивлялся: «У меня такое ощущение, что этих лет как будто и не было — все как прежде». Почему-то все были уверены, что после смерти Андрюши я тут все поменяю: сломаю стены, сделаю евроремонт... Нет, все в полном покое. И он бы, думаю, сейчас продолжал бы тут так же кутить — в хорошем смысле. Именно дома ему нравилось. Если бы мы жили вместе… Все время говорю «если бы», потому что мало ли, может быть, какая-то молодая девушка его бы отбила, — у мужчин же бывают такие помутнения в голове. А если нет, то все было бы, как и раньше, разве что квартира у нас была бы побольше. Нам ведь в тот год, когда Андрюша умер, уже подписали письмо на расширенную площадь — просто я не воспользовалась этим и не пошла со вдовьими слезами на глазах просить другую квартиру. Как-то не до того было...

– Лариса Ивановна, вы ведь сошлись не юнцами, в общем-то…

– Нет, встретились мы как раз юнцами — в 22 года. А сошлись много лет позже, когда кое-что уже хлебнули: и он хлебнул, и я. Мы вообще оба бежали по жизни, как сумасшедшие. Как от чумы люди бегут. И встретились вот на этой пробежке...

– Правда, что Миронов вас долго добивался, а вы ему отказывали?

– Ну, как сказать... Я не возьму на себя смелость говорить, что Андрей, дескать, бедный, меня добивался, а я снисходительно на него посматривала. Это все неправда. Правда то, что он мне сделал предложение, когда мы были еще совсем молодые. У меня была квартира однокомнатная, и у него уже к тому времени. В те-то годы! Можете себе представить?! Он мне говорит: «У тебя квартира, у меня квартира. Давай поженимся». Помню, первый раз он меня в гости пригласил... (Лариса Ивановна рассмеялась.) Прихожу к нему, звоню в дверь. Открывает Андрей Александрович: в халате, черно-сером, воротник шалькой — знаете, барин такой. Я ему говорю: «Извини, Андрюш, я к тебе не пойду, ты в халате. Смокинг надень, тогда войду. Я пойду погуляю, через несколько минут вернусь — чтобы был одет». Прихожу, смотрю — стоит в смокинге с бабочкой: «Так тебя устраивает?» Ой, это было так смешно!

– Почему же он так настырно делал вам предложения?

– Не скажу, что безумно в меня влюбился, как сумасшедший. Нет, конечно, он меня абсолютно не знал, причем ни с какой стороны. Но я ему нравилась. Потом, я известная артистка. А Андрюша жуть как любил известных артисток, вы себе не представляете. Меня же с ним познакомила другая очень известная артистка — Наталья Фатеева. «Я знаю, кто твой мужчина», — это же с ее легкой руки мы узнали друг друга.

– Известно, что он и в Фатееву был влюблен?

– Да, но она очень быстренько отшила его в мою сторону. И Андрей моментально перестроился. Все-таки я тоже была известная артистка, а его «Бриллиантовая рука» только в 1969-м вышла. Сколько раз он мне говорил: «Лариска, сЕмью (именно с ударением на первый слог) надо делать». А однажды сказал: «Б-же мой, Лариса, пора заканчивать все поиски, глупые эксперименты. Нам надо быть вместе». «Андрюш, — говорю, — ведь мы же не любим друг друга». Он мне ответил: «Ларис, мы полюбим потом». И знаете, ведь он был прав. Молодые же обычно как оголтелые женятся в раннем возрасте: гормоны играют, страсть кипит. А жизнь семейная — не игра гормонов, это некий творческий процесс.

 

«Из-за болезни Андрей даже маму послал по матушке»

– В Театре сатиры Миронов был безусловным номером один. И при этом, насколько известно, у него были очень непростые отношения с Плучеком...

– Нет, у них было как у папы с сыном. Плучек властвовал над Андрюшей, и как только почувствовал, что тот заматерел, стал его так слегка одергивать. Ну, знаете, как отец держит сына в узде — нечего, мол, поперек батьки в пекло лезть. То есть он спокойно относился и к концертам, и к фильмам его — не хотел только, чтобы Андрей был режиссером. 

– Некое проявление ревности?

– Думаю, да. И Андрюша побаивался Плучека — в этом плане он был в маму свою. Помню, Шейнцис Олег сказал ему: «Прекрати сейчас же, тебе надо взрослеть — сколько ты будешь ходить в мальчишках?!» Вот это я точно помню. И ведь «Тень» — Андрюшин спектакль — классный был! А как Шейнцис (художник постановщик. – Ред.) его сделал — ой!.. Но Плучек закрыл его сразу же после Андрюшиной смерти. И до того были какие-то скандалы, истерики. Но придушить в нем режиссера Плучек не успел — Андрюша умер.

– Какие свои роли Андрей Александрович отмечал, как большой успех, а какие как неудачу?

– Ничего он не отмечал. Он все время ждал какой-то отклик со стороны, а все молчали. Это было грустно безумно. Вот он приходил после премьеры — тут сидели все его друзья… Да и друзья-то ничего толком ему не говорили. Я почему-то запомнила одну фразу, которую сказал Гриша Горин. После премьеры «Горе от ума» все пришли сразу к нам, тут гульба была: выпивали, закусывали. И ничего про премьеру — молчок. Нет, чтобы сказать: слушай, какой спектакль хороший! Ну, или паршивый — неважно. Нет, ни полслова! И тут Гриша говорит: «Слушай, Андрюш, вот у меня было такое впечатление, что классный гастролер городской приехал в провинциальный город и сыграл Чацкого». Вот и все, что он ему сказал.

– Радоваться этому или огорчаться — непонятно… Но была же масса вещей, которые выстреливали просто пушечным залпом. На «Ревизора», «Женитьбу Фигаро» вся Москва ходила. Уж про фильмы не говорю…

– Это зрительская реакция и не имеет никакого отношения к организму театральному. А если мы сейчас пороемся в критике того времени, то не очень-то уж Андрюшу хвалили. Даже вообще замечали…

– Так уж в России повелось — гениями становятся только после смерти.

– Да. А я всегда говорю: нужно помогать человеку, как-то немножечко приподнимать его, и делать это при жизни. А все скупятся. Ничего, мол, хватит с него, он и так в полном шоколаде.

– Вспоминаю последние роли Миронова — они все грустнее и грустнее…

– Да. Но самая «черная» работа, мне кажется, по части грусти — это то, что они с Чурсиной сделали — фильм-спектакль «Белые розы, розовые слоны». Он смотрит и говорит прямо в кадр: «Куда уходят все люди?» И у него там такое изможденное лицо, усталое. Просто готовое к смерти. Причем это снимали в мае, а апрель-май для него были самые тяжелые месяцы. Видимо, в это время у Андрюши сильно работала его аневризма, от которой он умер, быстро бежала кровь, и, бывало, он заговаривался. Тогда ведь не понимали, в чем дело. Думали: ну, в компании сидел, выпил, наверное. А он мог совершенно посторонней женщине сказать такое, чего никогда в жизни себе бы не позволил. Я говорю: «Андрюш, а что ты Леночке сказал?» Он: «Как! Я ей такое сказал?!» То есть это было как наваждение. А теперь я понимаю: у нас же у всех в голове есть хранилище, что-то мы там тайно храним: мечты свои, злобу свою, радость — все, что угодно. И потайные мысли свои не выдаем. А когда с бешеной скоростью несется кровь, из этого ящика вылетает все, и ты можешь такое завернуть!..

– И какие у него фразы вылетали?

– Грубоватые. То, чего в принципе от него невозможно было услышать. И даже в адрес мамы, как я помню, — слава Б-гу, она не слышала. Это было как раз в апреле, мы приехали в город Жданов, и в ответ на какую-то случайно брошенную фразу он сказал: «Да пошла ты!..»

– Тогда, наверное, и лечением особо некогда было заниматься?

– А тогда и лечить это не могли. У нас не делали этих снимков, этих операций. И оказывается, при такой аневризме Андрюше нельзя было быть артистом. Потому что у артиста на сцене, по себе знаю, резко повышается давление. А у него и так оно было повышенное.

 

«Миронов был за мной, как за стенкой»

– А на сцене Миронов мог заговариваться?

– На сцене нет. Но! У него в день смерти сильно заболела голова. Он в этот день еще два часа играл в теннис на солнце. Может, если бы пару дней еще потянул — полежал бы, отдохнул, не играл бы в теннис — все и угомонилось бы. А так… Было сильное солнце, пекло очень — помню, все приставала к нему, почему он без шапки. Андрюша еще красный был, как помидор. Лицо красное… Вообще, в этот день очень сильные были магнитные бури. Я не могу понять, что это такое было, просто помню: мы ждали, когда Андрюша подъедет к нашей гостинице, заберет Шуру Ширвиндта, и они поедут на спектакль. И вдруг… уснули. Я, Маша, моя приятельница, ее сын — все уснули мертвым сном. Я в жизни никогда так не спала, вообще сплю не глубоко, только со снотворным засыпаю. А в этот день — в день смерти Андрюши — мы до восьми часов спали все, просто как убитые. Причем, когда проснулась, я пошла в стенку — вот такая неосознанность была, понимаете? Я думаю, что очень сильные магнитные бури были...

– Вообще, события того дня часто в голове всплывают?

– Да нет, вот сейчас с вами разговариваем — вспоминаю. А вообще, за эти 24 года я уже как-то перешла в то состояние, когда человека нет, но ощущение его присутствия все равно существует. Всегда, постоянно. И я поняла, от чего это. Оттого, что ты находишься с его существованием... Вот говорят: человек будет жить, пока мы его помним. Если бы после смерти Андрюши я вышла замуж, может быть, и переключилась бы на что-то другое. Нет, у меня и без того есть, на что переключаться, — у меня чудные внуки, Машу я люблю: мы видимся, общаемся. Но это другая какая-то жизнь, это совсем другое... Кроме того, Андрюша — это же какое-то явление, явление человеческое. Я же все время о нем говорю не как об актере, а как о человеке. Этим он интересен людям. Другие-то актеры, может, и получше были. И лучше пели. Но в нем была такая притягательность!..

– Вы сказали: «Если бы вышла замуж». Такие мысли были?

– Не было. У меня вообще на эту тему мыслей не было никогда. Даже когда молодая была, замуж не хотела. У меня есть определенное представление о замужестве — что мужчина, если появляется в твоей жизни, он полностью тебя забирает. И за тебя отвечает, и тебя делает. То есть именно — «за мужем». Как за стенкой, понимаете? Такого у меня не было, и быть, наверное, не могло. И Андрюша не был для меня стенкой — я возьму на себя смелость сказать, что он за мной был, как за каменной стеной... А если бы мне встретился такой мужчина, за которым я была бы как за стенкой, я бы и артисткой не стала. Была бы здоровая русская бабенка, родила бы четверых и воспитывала бы их.

– Лариса Ивановна, 25 лет прошло. А рассказываете вы о Миронове, будто бы все было вчера. Это по-прежнему ваша нынешняя жизнь?

– Вообще, я вам хочу сказать такую вещь. Как-то, лет пять тому назад, я поехала в Швейцарию с одной своей приятельницей. Однажды вечером, когда уже вернулись с гор, со всяких бассейнов, мы купили какое-то очень хорошее швейцарское вино, зажгли свечи, пили, беседовали. Время от времени как-то невольно в связи с чем-то у меня возникала тема Андрюши. Причем, как мне казалось, совсем ненавязчиво, не заполняя атмосферу. И вдруг она мне говорит: «Ларис, а сколько лет назад Андрюша умер?» А уже прошло, наверное, лет двадцать. «А чего ты все время про него говоришь?» Я в ужасе была. Мне стало до того неудобно! «Что значит, все время? Не все время, я так, к слову…» И потом я поставила себя на ее место — она мне все время рассказывала про свой диабет, что у нее повышается сахар. Причем с утра до ночи. И знаете, тогда я себя одернула, думаю: все, не буду занимать ее этими разговорами… Понимаете, какая штука? Вот вы мне сейчас сказали: «как будто вчера». А я как раз вчера на одном мероприятии увидела: Шура Ширвиндт идет, Захаров. И какие-то они старые. А мне действительно кажется, что это было вчера, какая-то свежесть восприятия до сих пор существует. Хорошо бы, эта свежесть еще присутствовала какое-то время. Чтобы не было маразма. Чтобы маразм не крепчал... А то, что я говорю про Андрюшу, так это потому, что мы сейчас с вами об этом разговариваем. А если так... То можно вообще больше ничем не заниматься, а только говорить про Андрюшу. Все 25 лет...

Беседовал Дмитрий Тульчинский, Россия