Третий, четвертый, пятый…

Грэм Грин написал сценарий, режиссер Кэрол Рид снял историю, которую можно считать криминальным детективом. А можно и философской притчей о добре и зле. С использованием всего двух красок — черной и белой. И многочисленных полутеней — аргументов. Только ли черным бывает зло и кристально белым — добро? В этом смысле фильм похож на шахматную партию. Когда не выигрывает никто. Разбиты черные, на поле боя полегли белые. Победила справедливость, не сделав счастливым никого.
Мертвые и полуживые выжившие. Финал — дорога с кладбища.
Лента Мебиуса — все начинается на кладбище и там же заканчивается похоронами одного и того же человека. По имени Гарри Лайм. Только первый раз — это фикция, инсценировка своей гибели, второй — мертвее не бывает.
Ветер гонит листья. Дорога в оба конца почти пуста. Осень. Нуар* — изысканный жанр, графически точный, выверенный, мистически тревожный. Он в темных тонах теней, силуэтов, раскачивающихся уличных фонарей, бросающих случайный и неверный свет. Фантастическая игра черного и белого. Черный — это нулевая яркость любого цвета. Белый — максимальная яркость любой краски. При понижении яркости белый становится серым, а потом и черным.
Осознанные «завалы» вертикалей при съемке людей средним планом, тени, развалины, поздние сумерки и звуки шагов. Другая реальность, где все, как в королевстве кривых зеркал. Звуки дождя, потоков воды, шум подводных струй, водостоков. Плащи с поднятыми воротниками, надвинутые шляпы, почти невидимые лица красивых женщин. Нагнетание страшного, неизбежного — детектив в стиле нуар страшнее обыкновенного детектива именно по нервному напряжению и ожиданию — сейчас что-то произойдет.
Ждешь с замиранием. Почти всегда — лабиринт, где скрывается смерть. Почти всегда — ловушка, в которую человек загоняет сам себя или его загоняют. Почти всегда спор дня и ночи, тени и света, души и разума.
Я не теряю надежды на то, что те, кто не видел «Третьего человека», посмотрят фильм, поэтому сюжет пересказывать подробно не буду, хотя очень люблю это делать. И у меня ни разу не получилось пересказать его одинаково.
Тема с вариациями. Хотя условно все выглядит довольно просто и ясно. Послевоенная Вена поделена на четыре зоны — американскую, русскую, французскую и английскую. Центр австрийской столицы патрулируют союзные войска, по одному от каждой державы. Язык общения — «плохой немецкий», сообщает диктор, «но ребята неплохие, делают все, что могут».
Под сенью Иоганна Штрауса в городе процветает черный рынок, спекуляция, мутная вода поддельных документов, лекарств, валюты. Послевоенная разруха — поле наживы. Все нужно доставать — покрышки, чай, сахар, сигареты. Все перепродается. Дорого все… кроме человеческих жизней.
В «голубом» Дунае плавает труп. Этот магический кадр особенный в своей равнодушной простоте. Плавает и плавает. Ни жалости, ни любопытства. Хроника времени. Огромные состояния сколачиваются из нужды и нищеты. Даром приобретаются бесценные коллекции. В театре идут комедии. Публика смеется…
И вот в Вену по приглашению своего друга Гарри Лайма (Орсон Уэллс) приезжает «счастливый, как жаворонок, без гроша в кармане» Холли Мартенс (Джозеф Коттен). Друзья юности — автор вестернов «Смерть на ранчо два креста» и «Одинокий всадник из Санта-Фе» и рэкетир — «худший из всех копавшихся в этой грязи». Все происходит как в дешевых романах — в тот момент, когда Холли прибывает в австрийскую столицу, Гарри везут на кладбище. Хорошее начало.
Холли Мартенс со своим саквояжем (оставить негде) успевает на панихиду. Отпевание скудно, малолюдно. И у хоронящих лица картонные, ложно-скорбные, искусственные. Только два человека на этой прощальной церемонии похожи на людей — красивая женщина и английский майор, стоящий чуть поодаль. Собственно, с этого момента и начинается криминальная драма.
Писатель не верит в то, что его друга машина сбила случайно, и он самостоятельно начинает расследование. Оно похоже на черновик детектива: еще не понятны все действующие лица, не раскручен сюжет, не придумана интрига, финал в тумане. Ему предстоит найти, сдать полиции, устроить ловушку, застрелить друга, того третьего человека, которого он так искал. По его неосторожности погибнет консьерж, будет убит сержант.
Цена гуманизма и внезапного прозрения. Каждый раз задаешься вопросом: что движет человеком? Чувство справедливости, желание выжить (или выпить), обогатиться, понять. Быть любимым.
Зависят ли люди от времени, в котором они живут, или времена для выбора всегда одинаковые? Предательство друзей — особый вид предательства? Или такой же, как все остальные?
И наталкиваешься на главный вопрос: «А кто ты сам? И можешь ли кого-то осуждать?» Орсон Уэллс и Джозеф Коттен, достойные партнеры по жизни, — друзья-противники Гарри Лайм и Холли Мартенс.
В кино, как и в жизни, все настолько запутано, что отрицательный герой (он спекулирует дефицитным пенициллином, украденным в военных госпиталях) Гарри Лайм вызывает симпатию, и хочется, чтобы его не поймали. Он живет с такой откровенностью порока и обаятельной энергией, с такой убежденностью в своей правоте, что конкретное зло становится более привлекательным, чем абстрактное добро.
Писатель Холли Мартенс — персонаж условно положительный — таких чувств не вызывает. Почему? Оба играют то, во что верят. И если для этого нужно убрать кого-то с пути, то почему же этого не сделать. Победить может только один. Но от проигравшего остается несколько фраз, которые лишают покоя: «В Италии во время тринадцатилетнего правления семьи Борджиа у них были сплошные войны, террор, убийства и кровопролитие, но они произвели Микеланджело, Леонардо да Винчи и Ренессанс. В Швейцарии у них была сплошная братская любовь, пятьсот лет мира и демократии — и что они произвели? Часы с кукушкой».
Война или мир, нажива или гуманность? Вопросы сложные. Ответы простые. Мир, добро, человеколюбие.
Слова, слова, слова… Цена им три копейки. Если вы когда-нибудь будете в Вене, прокатитесь на колесе обозрения в старом парке Пратер и обязательно посмотрите сверху вниз, на людей. Это черные точки. И припомнится фраза из фильма: «Точки — это люди на земле…Тебе действительно будет жаль, если одна из этих точек остановится навсегда. Если я тебе предложу по 20 тысяч фунтов вместо каждой остановившейся точки, что ты скажешь? Чтобы я оставил деньги себе, или начнешь прикидывать, сколько точек ты смог бы удалить».
В фильме нет положительных героев. Все обманывают, лукавят, хитрят, притворяются. Разве только женщина правдива (Алида Валли) и английский сержант Пейн. Его прекрасно играет Бернард Ли. Майор Каллоуэй (Тревор Хорвард) — человек профессиональной чести, должен поймать третьего человека любой ценой. И писатель, инженер человеческих душ, ловится на его сентиментальный крючок — дети-жертвы. Плюшевый медвежонок, с которым уже никто не будет играть. Почему добро всегда выглядит так неубедительно?
Как российского человека, а, по сути, советского меня неприятно задевают некоторые эпизоды, которых нет в романе Грэма Грина.
Видимо, это дань идеологической составляющей времен холодной войны. «Пинок под одеялом».
Но... мы все последователи Пушкина: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство».
Англия России не враг, что вы! — союзники, друзья, соратники.
Но что-то у этих русских не так. Разве может человек в этом дурацком треухе сравниться с европейцами? А где может спрятаться бандит, убийца, предатель? Конечно же, в советской зоне оккупации… под прикрытием, естественно, хитроумного еврея майора Бродского.
Похож на раввина продавец воздушных шаров. Он предлагает пустынной ночью никому не нужный товар. И с жалкой улыбкой надежды смотрит на вас. Купите!
И вот среди такого философского и событийного хаоса на черном асфальте фильма пробивается зеленая травка настоящего английского юмора. Удивительно смешного, придающего повествованию интонацию чего-то находящегося за пределами разума. Один «укус попугая» чего стоит, а фразы:
– Я хотел, чтобы вы поговорили о кризисе веры.
– Что это?
– Я думал, вы знаете? Вы же писатель.

– Я собирался остановиться у него. Но он умер...
– Б-же, как неудобно.

Или:
– Когда Вы видели его в последний раз?
– В тридцать девятом.
– Когда началась эта заварушка?
При аресте героини офицер французской армии напоминает, что она забыла взять с собой губную помаду, и любезно протягивает тюбик.
Таких эпизодов в фильме множество, только нужно слышать, что говорится. И как…
Происхождение черного юмора напрямую связано с нуаром. Ирония, насмешка, притворство, доведенное до абсурда. Вдруг начинаешь слышать музыку, которая звучит с самого начала. Еще на титрах возникают тонкие горизонтальные полосы. И аккорды... непонятно на чем играют, какой инструмент звучит. И пока «голос от автора» не сообщит: «Соло на цитре Антон Карас», не поймешь, что полосы — струны цитры, старинного австрийского инструмента. Но только где-то к середине фильма догадываешься, что цитра — музыкальный ключ фильма. Его насмешливая интонация. Слегка ироничный звук, легкий, доброжелательный, немного покровительственный, но понимающий и прощающий. Взгляд Б-га на свое подопечное человечество. Взгляд, которому одинаково привычны и естественны как смерть, предательство, ложь и грязь, так и жизнь, любовь, верность и красота. Главное, что жизнь продолжается, а отдельные люди так или иначе умирают.
«Жизнь скоро кончится, и будем ли мы радоваться или горевать — все равно, ни за то, ни за другое нам потом не заплатят», — шутил Ремарк. Гарри Лайму понравилась бы такая формулировка.
Известно, как музыкально оформляют страхи, шорохи, испуг. Как создается настроение. Звучит кларнет, ноет контрабас… Шаги, тени, страшно, тревожно, все нагнетается — трубы с сурдинами.
А в фильме так свежо, оригинально, легко.
У цитры, конечно, сфера применения ограниченная, но в этом фильме — находка. Единственная и неповторимая цитра мирового кинематографа.
В фильме «Третий человек» так много неповторимого и во многом непревзойденного, что лишать себя удовольствия видеть это — по меньшей мере расточительно. Если вы действительно любите хорошее кино. Особенно шедевры.
София ВИШНЕВСКАЯ, Россия
______
*Нуа́р (фр. film noir — «черный фильм») — жанр американского кинематографа 1940–1950-х годов, запечатлевший атмосферу пессимизма, недоверия, разочарования и цинизма, характерную для американского общества во время Второй мировой войны и в первые годы холодной войны. («Википедия»)
Награды: «Оскар» — лучший оператор (1951). Британская киноакадемия — лучший британский фильм (1950). Каннский фестиваль — Гран-при (1949).