Григорий Гуревич: жизнь как искусство

– Григорий, расскажите, пожалуйста, о вашей семье.
– Я родился в семье, где всегда любили искусство. Мой папа Абрам Григорьевич работал театральным художником в Ростове-на-Дону, он создавал костюмы и декорации для спектаклей. По линии мамы, Клары Михайловны, в моей семье много легенд и тайн. Одна из ее сестер, Лиза, была знаменитым адвокатом, вела в Москве дела государственной важности, но при этом всегда защищала интересы простых людей. В ее однокомнатной квартире было много подарков от людей, жизни которых она спасла. Другая моя тетя, Вера Флейтман, — признанная красавица, известно о ее романе с Дзержинским. Об этом моя мама написала в своих воспоминаниях. Мама была юристом, при этом интересовалась искусством. Во время войны все семейные документы, к сожалению, сгорели.
– Ваша творческая биография началась с пантомимы. Как вы пришли к этому редкому и необычному для бывшего Советского Союза жанру?
– В 1961 году моя мама купила билеты на представление французского мима Марселя Марсо. Его выступление меня потрясло! Марсо с помощью мимики и жеста мог выразить все, не говоря ни слова. До этого я уже был знаком с творчеством Чарли Чаплина, Бастера Китона и других актеров немого кино, но Марсо буквально перевернул мое сознание, привычные представления о театре. С тех пор для меня изменилась концепция театра, я перестал воспринимать его словесную составляющую. Традиционный театр стал для меня скучным, пустым. Я начал изучать пантомиму, постигать ее символичность в движении. Сначала, естественно, начал повторять по памяти номера Марсо: «Ваятель масок», «Клетка»...
– Поддерживали ли окружающие ваш интерес к пантомиме?
– Одно из моих первых выступлений состоялось в госпитале, меня приняли тепло, и это вдохновило. Я сумел зара­зить своей любовью к искусству Гарика Гоца, с которым мы дружили со второго класса. Мы были настолько неразлучны, что все думали, что мы братья. Мы экспериментировали: поставили номер «Дуэль», где разыграли сражение на рапирах. Нас поддержал Борис Львович, второй муж мамы, ученик Станиславского. Он хорошо разбирался в музыке, руководил студией звукозаписи в Ленинграде. В мире искусства у него были большие связи. Он помогал нам с музыкальным оформлением наших номеров, которое всегда было необычным. Вместе со звукооператором Борисом Ващенко мы могли записывать голоса, соединять разные части музыкальных произведений, создавать компиляции. Так, в номере «Человек и машина» мы использовали треск телефонной аппаратуры на станции. Уже в Америке я неожиданно встретился с Усачевским. Он и Давидовский были друзьями Бориса Львовича до революции. Еще в те времена они делали уникальные звукозаписи. Мне удалось использовать фрагменты этих записей для нашего номера «Джунгли». Я пригласил Усачевского на одно из наших выступлений в Соединенных Штатах.
– Как вы познакомились с Марселем Марсо?
– Мы смогли встретиться с ним в 1963 году, Марсо выступал в Ленинграде — публика его любила и принимала замечательно. После спектакля нашу группу провели к нему в гримерную. Там мы и познакомились лично. Он проявил интерес к тому, чем мы занимались. Потом была встреча в ДК Ленсовета с группой пантомимы. Отношение к нашей работе со стороны Марселя Марсо было очень благосклонное. В следующий раз судьба пересекла наши пути в Баку, где мы одновременно выступали. Мы с Марсо проводили вместе свободное время и даже ездили на пляж. Великий мим предложил нашей группе отправиться с ним в Москву, где у него были запланированы выступления в Концертном зале имени Чайковского, и позаниматься под его руководством. Мы с готовностью разорвали все наши контракты с филармонией и поехали за ним в столицу. Там мы много общались, в номере Марсо в гостинице «Пекин» я сделал небольшой набросок портрета мастера пантомимы. В дальнейшем мы постоянно встречались во время его гастролей, а о своем приезде он предварительно оповещал письмом. Марсо интересовался психологией публики, оттенками реакции на те или иные детали номеров. Ему очень нравилась тонкость восприятия русской публики, он говорил, что американские зрители реагируют совершенно иначе, многого не замечают.
– Говорят, что Марсель Марсо ходатайствовал за вашу группу пантомимы перед тогдашним министром культуры Екатериной Фурцевой…
– Действительно, он собирался пойти к Екатерине Алексеевне, чтобы ходатайствовать о создании театра пантомимы в Москве под моим руководством. Но у Фурцевой был другой взгляд на ситуацию: она поддерживала мима Бориса Амарантова, а о других и слышать не хотела. Марсо очень сожалел по этому поводу и посоветовал обратиться за поддержкой к великим русским артистам. В дальнейшем мы общались с Марселем Марсо в Италии и США, он даже предлагал мне написать номер для его выступлений. Кстати, автор номера «Клетка» — тоже русский.
– Как вы попали в театр под руководством Аркадия Райкина?
– После того, как у нас не получилось создать театр пантомимы в Москве, мы, последовав совету Марселя Марсо, решили обратиться к Аркадию Райкину. Я им восхищался с детства. Аркадий Исаакович назначил нам встречу в Театре эстрады, мы показали наш спектакль, ему понравилось. Уже на следующий день он попросил начать работу с ним. Это совершенно поразило всех наших недоброжелателей! Для меня был придуман творческий псевдоним — Григур. Первоначально в нашей группе работало восемь человек. Вместе с Аркадием Райкиным мы участвовали в спектаклях, представляли в первом отделении пять номеров. Работали на одной сцене со Жванецким, Ильченко, Карцевым. Прием у зрителей был грандиозный. В дальнейшем, к нашему большому сожалению, количество номеров сокращалось. Правда, параллельно мне удавалось организовывать и свои гастроли. Ездили по городам и весям налегке, декораций брали с собой минимум. Кроме того, мы снимались в кино, на экраны вышел фильм «Барышня и хулиган» с нашим участием. Всего с Райкиным мы проработали три года. Аркадий Исаакович был великим человеком, но ревнивым. Последняя программа, в которой мы участвовали, называлась «Светофор». В ней наша роль была совсем незначительной. Мне это стало неинтересно, о чем я в запальчивости честно сообщил Райкину перед одним из выступлений. Это было моей ошибкой. После этого мы расстались с театром Райкина и снова начали искать возможности для продолжения работы.
– Но вы продолжали гастролировать?
– Сложное было время! Против нас была организована целая кампания. В Ленконцерте собрали специальную комиссию, которая в конечном итоге признала нашу профессиональную непригодность. Нас обвинили в том, что номера пантомимы в нашем исполнении чересчур эротичны, провокационны, направлены против советской власти. Вспомнили о том, что я еврей. Закрутилась бюрократическая машина, пошли отказы в организации гастролей. Мы сами организовали себе выступления в Куйбышеве и других городах, которые прошли с огромным успехом. Правда, во время представлений случались непредвиденные ситуации и даже провокации. К примеру, еще в самом начале работы с Райкиным мы выступали босиком, однажды по полу рассыпали битое стекло, и наши актеры заканчивали номер с окровавленными ногами. В другой раз, во время представления в Московском университете, кто-то неправильной стороной вставил пленку в катушку, и я был вынужден прямо во время спектакля бежать в звукорежиссерскую комнату и лично перематывать пленку. Денег катастрофически не хватало, нужно было как-то выживать. Тогда я по приглашению отца Сергея Довлатова — Доната Мечика — пошел преподавать пантомиму в музыкальное училище при консерватории. Пантомима переживала подъем, в Москве работала группа Марка Розовского «Синяя блуза». Позже появился Слава Полунин, в группу которого вошли актеры из студии Славского. У нас были совместные выступления, обмен новшествами. Мои соратники по группе к тому времени возглавили разные студии пантомимы. К сожалению, в связи с развязанной против нас травлей все они были закрыты.
– И тогда вы решили уехать…
– К сожалению, да. Гастролей не было, я элементарно бедствовал, занимался всем, чем умел. Например, дизайном помещений и ювелирным делом. Еще я делал маски для фильма «Тень», в нем же исполнил роль тени Олега Даля. В фильме «Игрок» сыграл крупье... Все рекомендовали мне уехать, в том числе мама. В 1976 году я решился на отъезд. Мне подготовили письмо о присоединении к родственникам в Израиле. Естественно, после этого ни о какой работе в СССР речи вообще идти не могло. У меня даже не было пятисот рублей, чтобы заплатить за отказ от гражданства, который тогда требовалось оформить. За меня заплатил мой папа. На сборы мне дали восемнадцать часов... Марсель Марсо знал о моем отъезде и предложил свою помощь, но я от нее отказался.
– Как складывалась ваша жизнь в США?
– В Америке я оказался через четыре месяца после отъезда из СССР. До этого в Вене решалось, в какую страну мне ехать. Сначала я оказался в Италии, где встретился с Марсо. После приезда в США некоторое время я преподавал пантомиму в балетной студии в Манхэттене, причем сначала у меня был только один ученик — Юра Аккерман. Впоследствии на развитие пантомимы я получал небольшие гранты. С самого начала эмиграции писал картины, одну из крупных работ подарил Музею русского искусства. Продолжал заниматься скульптурой, участвовал в выставках, в том числе вместе с Михаилом Шемякиным, Эрнстом Неизвестным. Сейчас бронзовая скульптурная композиция моей работы установлена в Нью-Арке, на станции Пенн. Другая моя скульптура — бронзовый бюст американо-японского изобретателя Кацуо Хашимото — находится в Нью-Джерси в Институте технологий, бюст финансиста и мецената Касперсона украшает три американских банка. Кроме того, в Университете святого Джона в Нью-Йорке я преподавал скульптуру, рисунок, ювелирное дело, керамику.
– Расскажите о книгах, которые вы создаете своими руками.
– Это тоже важная часть моего творчества. Я сам иллюстрирую книги, каждая страница в них выполнена каллиграфически вручную моей бывшей женой Эрикой, мамой моего сына Алекса. Созданные мной книги находятся в библиотеках Нью-Йорка, Эрмитажа, в коллекциях разных университетов. А волшебная книга-трансформер, оригинально представляющая мои работы разных лет, находится в библиотеке Бруклинского музея. Конструкция этих книг мною запатентована.
– Как вы чувствуете себя вдали от России?
– Я сожалею, что мне пришлось уехать, но в тот момент у меня не было выбора. Я рад, что сейчас в России периодически проходят выставки моих работ. Три года назад я привез на родину моего сына Алекса, мы вместе участвовали в мероприятиях в Пензе. Сын без акцента говорит на английском, венгерском и русском языках. Он сейчас пишет мюзикл, занимается художественным творчеством, фотографией. В прошлом году я участвовал в концерте-фестивале «Русские сезоны» в Вашингтоне, представлял пантомиму «Маски». Так что связь с Россией не прерывается.
Наталья ЛАЙДИНЕН, Россия