Иосиф Кобзон. Настоящий мужчина

Два анекдота в тему
– Иосиф Давыдович, есть анекдот: Кобзон прощается-прощается, но не уходит. Так неужели вы уходите?
– Вы знаете, кто-то считает мое заявление на 60-летии кокетством, даже пиаром. Это не так. Действительно, тогда такое желание у меня было — закончить концертно-гастрольную деятельность. А потом получилось так: один композитор звонит: «Споешь пару песен в моем концерте?» – «Конечно, спою». Другой: «Иосиф Давыдович, выступишь на моем бенефисе?» И я понял, что не могу без этой «наркоты» существовать. Я и сейчас ни с кем не прощаюсь — это журналисты называют мой нынешний тур прощальным, я его называю юбилейным. Но чтобы вы не засмеялись и не подумали: опять он нас дурачит, скажу: на самом-то деле я действительно хочу этим годом закончить свою исполнительскую деятельность. По многим причинам. Во-первых, честно говоря, силы не те, а я люблю в полную силу выступать. Во-вторых, возраст. Мне так не хочется, чтобы в зале, даже если буду звучать хорошо, кто-то сказал: ну неудобно уже, такой старый — чего он выходит на сцену? Лучше пусть останется несколько человек, которые скажут: как жаль, что он не выходит больше на сцену.
– Расскажу вам анекдот. «Песня «Русское поле». Слова Инны Гофф, музыка Яна Френкеля. Исполняет Иосиф Кобзон».
– Да, это смешно, во-первых. Во-вторых, конечно, эту шутку придумал антисемит, вопросов у меня никаких нет. Когда слышу: опять эти кобзоны, опять эти френкели, я всегда говорю: вы научитесь петь, как кобзоны поют, музыку научитесь писать, как френкели пишут. Это прежде всего. И второе: вы научитесь любить так Россию, как любят ее френкели и кобзоны... Нет, меня это не обижает — это зависть. «Есть одно сужденье очень спорное, что бывает зависть только черная. Что бывает зависть только злобная, горькая, как путь на место лобное. Разве не бывает зависть белая? Зависть к прямоте, что рядом с бедами… И, наверно, крылья кто-то выдумал, потому что птицам позавидовал. Будь со мною зависть только белая. К тем, кто не для славы дело делает. Кто открыл дорогу к звездным россыпям. Кто последним шагом стал Матросовым...» Это Кима Рыжова стихи. Зависть — такая сволочная штука. Две вещи я ненавижу в жизни: зависть и предательство. И я горжусь тем, что никогда в угоду конъюнктуре не менял ни свое имя — не самое эстрадное и звучное, ни свою фамилию.
– Тяжело было стать Иосифом Кобзоном?
– Тяжело. Но я стал. Потому что хотел. Слава Б-гу, у меня такой характер принципиальный. Более того: еврей, с Украины приехавший, ни одного человека в Москве не знавший, я стал народным артистом Советского Союза. Седьмым по счету за всю историю…
– Несмотря на знаменитые слова председателя Гостелерадио Лапина: чтобы больше этих кобзонов у меня не было?
– Несмотря ни на что. И я горжусь, что признан не только народом и публикой. Я признан еще и властью. Власть прекрасно понимает, что я честно отношусь к народу: я пою о своей стране, о подвиге народа...
– Вот поэтому еще многие ваши коллеги, подобно Станиславскому, не верят. Мол, как это: Кобзон не будет петь? Да он просто не сможет не петь.
– Ну почему — буду петь в компании друзей (улыбается). Если они захотят... Ну смотрите: Алла Борисовна никогда не предполагала, когда закончит петь. А потом вдруг наступила себе на горло и сказала: хватит, не хочу больше, не могу, просто устала.
Я с удовольствием слушаю ее записи. Более того — я сказал ей однажды: Алла, ну ты хоть изредка, хоть под фонограмму, но появись, народ-то тебя по-прежнему любит. Но она ответила: нет. И подала пример. Которому я конечно же последую.
– Как же представляете свою дальнейшую жизнь?
– Ой, ну только не пенсионной! У меня остается очень активная депутатская работа, я член общественного совета Министерства культуры и различных попечительских советов. В конце концов, у меня большая семья. Жена всегда упрекала меня, что я мало внимания уделял детям. И я не хочу, чтобы она повторила те же слова в отношении внуков. А потом, когда разговор касается пенсионного периода, я всегда вспоминаю слова Юрия Григоровича, который, имея в виду себя, сказал, что такие люди на пенсию не выходят, они просто, как деревья, падают. Вот и думаю: дай Б-г, чтобы я не ушел ни на какой заслуженный отдых, чтобы просто на ходу упал...

«Неля орала: «Он не может, не должен умереть!»
– Несколько месяцев назад на НТВ был фильм о вас, и он оставил не самый приятный осадок. Было такое ощущение, будто вы прощаетесь. Не со сценой даже — с жизнью. Многие подумали: значит, дела совсем плохи...
– Вы не первый мне об этом говорите... Знаете, я хотел тем людям, которые попали в беду, просто сказать, что не надо бояться смерти — надо бороться за жизнь, это самое главное. Потому что все эти разговоры о потустороннем мире, о реинкарнации и прочее — все только разговоры, никто никогда их не подтвердит. А вот жизнь — она прекрасна во всех своих проявлениях. Даже в грустных... В самом уходе ничего страшного нет, мы все мигранты на этой земле: приходим, уходим. Но хочется попозже, хочется еще пожить — много интересного. Мне сегодня очень интересно жить. У меня для этого есть все: общественная востребованность, любимая жена, дети, внуки. У меня все дни расписаны по минутам, я все время занят, занят, занят. Меня спрашивают: а свободное время бывает? Бывает. Но оно для меня самое мучительное.
– Некуда себя девать?
– Да. В эти моменты жена смотрит на меня: «Ну что, придумал что-нибудь себе на вечер?» Говорю: «Нет, куколка, пока не придумал». Она: «Ну, думай, думай, все равно же будешь сходить с ума». Вот схожу с ума! Особенно, знаете, за границей на отдыхе. Мы ездим чаще всего в Испанию, там включаю русский канал, смотрю: мои коллеги выступают, жизнь бурлит. И мысли в голове: а ты сидишь тут, никому не нужный. И никто вообще не кричит: «Караул, Кобзона нету!» Все нормально, жизнь продолжается. Только без тебя. Наверное, она так и будет продолжаться, когда ты уйдешь из нее. Поэтому так хочется зацепиться, удержаться, пожить еще немного.
– Ваша борьба с недугом длится уже много лет. Не устали?
– Нет, не устал — я хочу и буду бороться... Да, были тяжелейшие операции, 15 дней я провел в коме, никто не верил, что выживу, у меня было критическое состояние, полный сепсис крови. Врачи выходили из реанимации, разводили руками и говорили рыдающей Неле: «Крепитесь, ничем помочь не можем...» Она на них орала: «Вернитесь немедленно! Вы должны что-то сделать! Он не может, он не должен умереть!»... После сепсиса выживают максимум 15 процентов, но я выжил. И меня не раз спрашивали: когда пришел в сознание, не было мысли: Господи, как я устал, как мне все надоело, скорей бы уйти из этой жизни? Никогда таких мыслей у меня не было. Я, когда пришел в себя, думал только об одном: буду я петь когда-нибудь или нет? Вот эти мысли меня не покидали и после первой операции, и после второй, и после третьей. Все время в голове крутилось: Господи, помоги мне — как я хочу хотя бы раз еще выйти на сцену и спеть!.. Поэтому сейчас каждые три недели в клинике на Каширском шоссе я прохожу сеансы химии. И раз в три месяца — ПЭТ (позитронно-эмиссионная томография. — Ред.) — тотальное обследование, которое, если вдруг, не дай Б-г, где-то возникает метастаз, это немедленно показывает. Также я ездил в Англию (потому что у нас нет еще этой аппаратуры, которая называется кибернож) на лучевую терапию. Ну и таблетки каждый день. Я не стесняюсь об этом говорить. Но показывать свое состояние, не самое могучее, не собираюсь никому.

«Зря обидел Михалкова, Жванецкого  и Пугачеву»
– Эльдар Рязанов говорит, что почувствовал свой возраст, когда стало сложно завязывать шнурки. А вы?
– По-разному говорят: когда носки надевать тяжело, по лестнице подниматься. Когда становишься на колени или на колено перед женщиной. То есть встать легко — подняться сложно. Конечно, ощущаю, ну что говорить — металл устает: физическая усталость металла — я сопромат изучал, знаю, что это такое. И глупые те люди, которые говорят, что в каждом возрасте есть своя прелесть. Ерунда! Никакой прелести в старости нет.
– А характер у вас с годами изменился? Мягче не стали, сентиментальнее?
– Нет. Вот по характеру свой возраст я не ощущаю. Каким был — вспыльчивым и даже иной раз агрессивным, таким и остался. Иной раз, мне кажется, готов и в драку вступить, забывая о том, что уже в том возрасте, когда пора остепениться. Честно, без кокетства: если бы не внешний вид, то я бы ощущал себя лет на 50–60.
– Насчет «драки». Лет шесть назад у вас вышла книжка «Как перед Б-гом», в которой вы весьма нелестно высказались в адрес Михалкова, Пугачевой и Жванецкого. Сначала вы защищали свои тезисы — привыкли же отвечать за слова. Но впоследствии все-таки пожаловались на автора книжки – он вас то ли подставил, то ли ввел в заблуждение...
– Я пожаловался на автора за то, что он не дал мне прочитать сверстанную книгу. Это неделикатно, мягко выражаясь. Я с ним просто разговаривал — он ездил со мной по концертам, задавал вопросы. Я ни одним словом не соврал и сейчас готов повторить все, что тогда наговорил ему. Но! По прошествии времени я кое-что понял. Все-таки люди ранимые и в возрасте уже. Не надо было обижать. Жена мне говорила: «Ну что ты натворил с этой книгой идиотской? Зачем это сделал? Вот смотри: вы постоянно встречаетесь в обществе. Встречаетесь — и воротите физиономии друг от друга. Нехорошо это, некрасиво...» Я говорю: «Куколка, что ты от меня хочешь?» – «Извинись перед ними». – «Нет проблем». Я подошел к Михал Михалычу, сказал: «Миш, извини меня, пожалуйста, если я тебя обидел». Он пустил слезу, мы с ним обнялись, все — с тех пор общаемся. То же самое произошло с Аллой Борисовной. Я сказал: «Алла, хватит дуться…» Но все равно я был прав — мне так хотелось, чтобы Алла не тратила время попусту, а подарила нам еще много-много песен. И что касается Никиты Сергеевича — тоже был прав, не соврал... И все-таки не нужно было так, у меня ведь совсем другое отношение к артистам. Не приведи Господь, если понадобится моя помощь и Михалкову, и Жванецкому, и Пугачевой — да я в огонь и в воду пойду за них!.. Ведь можно было облечь мои слова в деликатную форму, а автор не дал мне такой возможности. И в итоге с Михалковым мы здороваемся, когда встречаемся, но общения никакого нет... Хотя недавно у меня была необходимость обратиться к Никите Сергеевичу — я ему позвонил, и он очень дружелюбно переговорил со мной. То есть такой уж вражды между нами нет. Но, скажем, на фестивали, несмотря на то, что я был председателем комитета по культуре Госдумы, он меня не приглашает. Ничего страшного — будет желание, я и так приду, вопрос не в этом. А в том, что червоточина у всех осталась. И у меня...

«Я не дружил с профессиями, а дружил с людьми»
– Годы вас не меняют, не стесняетесь в выражениях. Вот и последнее: что Михайлов и Ваенга — позор нашей эстрады.
– Это вранье чистой воды. Я уже давал опровержение, и вам могу сказать, что всегда уважительно относился и к Леночке Ваенге, и к Стасу Михайлову. Считаю, что артист, который пользуется такой популярностью и любовью, как Михайлов или Ваенга, не заслуживают критики от коллег — пускай этим публика занимается. Если артист говорит, что Ваенга и Михайлов — позор нашей эстрады, первая мысль: а, позавидовал их популярности, их гонорарам. А я ничему никогда не завидовал: во все времена были артисты популярнее Кобзона, только радовался этому. Уж такая популярность, какая была у Муслима Магомаева, не снилась никому. Я желаю и Стасу и Лене успехов.
– Но вот другие две фамилии: Калманович и Квантришвили. Про обоих говаривали всякое, обоих уже нет на этом свете. И тот и другой бросают некую тень на вашу репутацию. Скажите, у вас был соблазн откреститься от близкой дружбы с ними?
– Не было. Однажды у меня собрались Павел Грачев (тогда он был министром обороны), директор Госиздата Борис Пастухов, Руслан Аушев — Герой Советского Союза, Отари Квантришвили. Мы сидели у меня дома, извините за подробность, выпивали. И сынок мой меня спросил: «Пап, ну как понимать, что у тебя за одним столом министр обороны, директор Госиздата, Герой Советского Союза — и Отари Квантришвили, о котором говорят какие-то сомнительные вещи?» Я ему сказал: «Сынок, я никогда не дружил с профессиями, я дружил с людьми». С Грачевым и Аушевым я познакомился в Афганистане, с Пастуховым нас свел комсомол. С Отари Квантришвили меня связала совместная работа по Благотворительному фонду имени Льва Яшина, который мы с ним создали. У Отари было четверо детей: два сына и две дочери, Лисо — очаровательная супруга. Я любил его семью, дружил с ним. И не стесняюсь этой дружбы. А все эти глупые журналистские вымыслы и разговоры: криминал, криминал… Если человек совершил какое-то преступление — судите его. А если нет — не оскорбляйте чести и достоинства. Я так считал и так ответил сыну. Или, например, я много лет дружу с Алимджаном Тахтахуновым. Мне говорят: ну вот, знаете, вас и в Америку не пускают, потому что — Тахтахунов, Квантришвили. Отвечаю: ну и что, Господи — я ни о чем не жалею! Мы с Аликом дружим уже около тридцати лет. И у меня никогда не было мысли отречься от дружбы с ним. Репутация, вы говорите? Да не надо — репутацию себе я создаю сам. Люди должны судить по моим поступкам. Да, я не отвернулся от Отарика, от Алика. От Лужкова, когда от него отвернулись все. Я не отворачиваюсь от тех людей, с которыми меня свела жизнь.

«Жена называет  меня Пупсик»
– Вы сказали, что называете жену Куколкой. А она вас?
– Пупсик. Вот смешно — 75-летнего мужика, народного артиста, называть Пупсиком. Но она так называет.
– Больше сорока лет вы вместе, до сих пор очень нежные отношения. Но некоторые ваши коллеги считают, что тем самым вы как бы возвращаете ей долги за предыдущие годы.
– Неправда. Никаких долгов... Вы знаете, у меня такие отношения с Нелей, будто мы только начали нашу семейную жизнь. И мы физически вросли друг в друга. Я не могу существовать без Нели. Когда она уезжает — скажем, к дочери в Лондон, — для меня это просто муки адовы, у меня все с ней связано… Могу сказать, что когда на Арбате в китайской клинике эскулапы поставили мне диагноз — рак, я испугался не смерти, а другого: как мне сообщить Неле? Помню, пришел домой, все прятался по углам. Она спрашивает: «Чего с тобой?» «Да ничего», — отвечаю. «Как ничего? Я же вижу: с тобой что-то происходит». Я говорю: «Нель… у меня рак». Она посмотрела на меня: «Так, ну и что?» — будто я сказал: у меня насморк. «Ну и что — будем лечиться, завтра поедем сдавать анализы. Ничего страшного — это сейчас лечится».
– Мудрая женщина, конечно.
– Поэтому — какие долги? Я всю жизнь в долгу перед ней. За все. Иной раз в отчаянии доходил до того, что брался за стакан. Но тут же возникала Неля, и все прекращалось. Может быть, я спился бы без нее, может быть, без Нели я давным-давно ушел бы в мир иной. Я не знаю, что было бы со мной, но Неля мне нужна как воздух, в ней вся жизнь моя.
– У вас двое детей и теперь уже семеро внуков. Долгое время рождались одни девочки и, наконец, два мальчика. Признайтесь, ждали?
– Да они все — моя гордость, мое богатство. И у меня очень талантливые внуки. Скажем, Мишелька, дочь Наташи, в лучшей школе Лондона является лучшей ученицей — недавно ей вручили кубок. А две девочки Андрея — Полина и Анита, они в Москве живут — лучшие ученицы в своей школе. Знаете, все они чудные, и, конечно же общение с внуками — самое дорогое для меня. С детьми ведь уже не насюсюкаешься, не будешь говорить: Андрюшенька, сю-сю-сю. А вот с Мишкой, внуком, можно. «Мишутка, иди сюда». Он говорит: «Я не Мишутка». — «А кто ты?» — «Я воин!» — «А, извини, воин, можно тебя на минутку?»
– Наверное, мечтаете погулять на его свадьбе?
– Ну-у!.. Конечно, хотелось бы. Сразу вспоминаю: когда Алла Борисовна была на моей серебряной свадьбе, она тогда только-только вышла замуж за Филиппа. Говорит: «Иосиф Давыдович, вот я сейчас вычисляю, сколько же мне будет лет, когда у нас с Филей будет серебряная свадьба». А теперь я вычисляю, сколько мне будет, если Мишке пять, а мне 75. Если даже в 20 он женится, мне будет 90, при моем диагнозе столько не живут. Но я постараюсь…
Дмитрий ТУЛЬЧИНСКИЙ, Россия