Одесский акцент Аркадия Львова

В следующий раз мы встретились в Москве, где Львов был проездом из Одессы. Разговор сложился интересно: Аркадий легко переходил с русского языка на украинский, много шутил, порой вставляя крепкое словцо, читал наизусть стихи, показывал публикации разных лет на иностранных языках.
Связь с Одессой у него не прерывается. Аркадий Львович старается бывать там по возможности чаще, говорит, вдохновение там особенное, неповторимое, за океаном такого не встретишь…
– Аркадий Львович, расскажите, пожалуйста, о своей родословной.
– Мои предки приехали в Российскую империю в XIX веке из Регенсбурга, из Баварии. До революции они продолжали общаться со своими родственниками в Германии. Поэтому здесь их считали немцами, кстати, я тоже неплохо говорю по-немецки. По другой линии мои родные происходят из Австро-Венгрии. В молодости я был голубоглазым блондином. От еврейской среды у нашей семьи было определенное отчуждение, поскольку за своих нас не всегда принимали. Мать ходила в синагогу часто, отец примерно раз в год. Но в моих жилах течет древняя еврейская кровь. Уже в зрелые годы, глубоко интересуясь историей, я провел интересное исследование. В Торе есть эпизод, повествующий о противостоянии разных колен Израилевых, результатом которого было много жертв. Так вот, представители колен Дана и Завулона как раз были белоголовыми светлоглазыми людьми. После проведения в Германии специального демографического исследования выявились удивительные подробности: процент евреев среди местных голубоглазых блондинов был гораздо выше, чем немцев! Некоторые даже сомневались, нужно ли обнародовать такие факты, но правда восторжествовала. Нам всем нужно глубже изучать собственную историю, чтобы узнать больше о себе и принять друг друга такими, какие мы есть, вне зависимости от внешних признаков.
– Как вы стали писателем?
– Литература — доминанта моей жизни на всем ее протяжении. С самого детства меня тянуло к книгам. Я много читал, интересовался книжными новинками, с удовольствием проводил время в библиотеке. В моей жизни было несколько важных авторов, повлиявших на мое формирование, среди них Анатоль Франс, историки Теодор Моммзен и Василий Ключевский, философ Спиноза, мудрец Маймонид. Из исторических фигур для меня до сих пор Александр Македонский остается абсолютной загадкой, над которой бьюсь десятилетиями. Я всегда отличался хорошей памятью и легко мог воспроизвести наизусть не только отрывки произведений, но и многие даты, чем нередко вводил в смущение друзей и серьезных ученых. Иногда я сочинял стихи, очень легко, как будто они приходили в голову и ложились на бумагу сами под чью-то диктовку. Фантастику начал писать тоже в детстве, под влиянием книг Герберта Уэллса. Позже дружил с Аркадием Стругацким и получил теплый отзыв на мою первую книгу фантастических рассказов. Всю жизнь работаю над темой родной Одессы. Первые три книги романа «Двор» увидели свет в Вашингтоне, Париже и Мюнхене, только потом — в России. За этот роман я получил несколько престижных литературных премий. Но я начисто лишен честолюбия, так что я просто рад, что мою книгу приняли в разных странах. Для меня это очень большой и важный труд в жизни, при этом я написал еще далеко не все, что должен. Также за эмигрантские годы подготовил и написал десятки эссе о писателях — И. Бродском, И. Бабеле, М. Светлове, Э. Багрицком, книги о Б. Пастернаке и О. Мандельштаме.
– Как вас впервые опубликовали в СССР?
– На заре моей писательской карьеры, когда меня еще почти не печатали, я неожиданно оказался в редакции газеты «Правда». Причем попал туда мистическим образом: брел печальный и никому не нужный поздним вечером через всю Москву к друзьям на Ленинградский проспект. И проходил мимо здания, в котором располагалась редакция. Несмотря на позднее время, я зачем-то зашел и сказал вахтеру, что мне срочно нужно в отдел литературы. Тот безмерно удивился, но куда-то позвонил, и вскоре я уже входил в кабинет к Андрею Борисовичу Лукину, заведующему отделом литературы, постоянному редактору М.А. Шолохова. Он в полночь еще трудился над выпуском газеты — такие были времена. Мы замечательно поговорили, он прочитал мои произведения и рассказал о них Константину Симонову. Тот высоко оценил рассказ «Суд», попросил прислать еще прозу. Так мы познакомились и стали общаться. Именно Симонов был одним из тех, кто, наряду с Б. Полевым и В. Катаевым, рекомендовал меня к вступлению в Союз писателей. О своих впечатлениях от наших встреч и бесед я написал в очерке «С Симоновым наедине».
– Ваш отъезд из СССР был вызван обвинениями в «антисоветской» и «сионистской» деятельности…
– История это многолетняя. В студенчестве по рукам ходили мои стихи о Сталине, однозначно попадавшие под определение антисоветских. Когда в 1946 году на собрании в Одесском университете, где я учился на историческом факультете, решали, что со мной делать, варианта было два: просто исключить или к тому же передать мое дело в КГБ. Помню, как во время голосования люди, среди которых были мои друзья, просто глаз не поднимали. Диплом я получил только в 1951-м. Позже, после обвинений в создании сионистского подполья в Одессе, меня неоднократно таскали по коридорам и подвалам комитета, допрашивали, открыто называли врагом, перестали печатать, а потом и вовсе изъяли мои книги из библиотек. Пережив это, я спокойнее отношусь ко многому в мире, перестал бояться. Важную роль в том, что меня не посадили, сыграл Константин Симонов — фигура по тем временам очень влиятельная. А уехал я, когда угроза ареста стала абсолютной реальностью — в 1976 году. С помощью моего друга, актера Михаила Водяного (Вассермана), поклонником которого являлся один из высоких чинов, мне срочно сделали американскую визу.
– Чем вы занимались в эмиграции?
– Я сразу устроился работать на радио «Свобода», провел восемь тысяч программ на русском и украинском языках. Готовил авторские литературные передачи, обзоры книг. Любопытно, что, работая там, я столкнулся с тем, что у эмигрантов, сотрудничающих с радиостанцией, сохранились прежние, как я называю, советские страхи, они боялись озвучивать вслух свои суждения, еще и меня одергивали, что я на себя слишком много беру. Это то, чего я вообще не мог понять: кто мог запретить мне свободно доносить до людей мою позицию, в том числе и по еврейской теме? Я по природе своей не склонен к идеализациям и апологетике, не признаю обмана как компонента общения, считаю нужным открыто высказывать свою позицию, из-за чего страдал многократно. Например, после знакомства с Михаилом Сергеевичем Горбачевым и его супругой Раисой Максимовной я был приглашен в Москву на конференцию. Заполняя анкету участника, в графе «тема доклада» написал: «Перестройка как мыльный пузырь». После этого на мои звонки организаторы просто перестали отвечать…
– Как вы работаете над масштабными произведениями, такими как роман «Двор»?
– Мне необходима полная концентрация, глубокое погружение в образ, переживание всех ощущений персонажа. Толька так возможна предельная точность передачи информации. Порой такой эксперимент ставит автора на грань жизни и смерти, можно и не выйти из параллельного пространства, я сам это на своей шкуре прочувствовал, когда однажды чуть не преставился вместе с одним из героев. А корни языка в крупном произведении — всегда в живой народной речи, ее многоголосии. Вот моя соседка в Одессе говорила: «Не чешите себя надеждой, а то волосы дубом встанут!» Ну как можно такое придумать?! Без понимания характерности языка разных персонажей нет писателя, как и без его глубокого личного опыта переживаний и впечатлений.
– В США вы живете 36 лет. Как вы себя ощущаете там?
– Многие мои друзья, коллеги, любимые уже ушли в мир иной. Иногда кажется, что в Америке я полностью отчужден, оторван от современной жизни, живу воспоминаниями. Как говорил мне с улыбкой в свое время Леонид Утесов: «Не помню, что ел на завтрак сегодня, но в 1905 году…» Моим самым близким другом в последние годы была собака, йоркширский терьер. Я чувствовал, что между человеком и животным создается особая аура понимания. Удивительно, но книги были главной страстью моего питомца, он всегда старался улечься среди них, так и отдыхал. Обратите внимание на собачий взгляд: в нем бездна человечности! Фунтик многому меня научил, принимая и любя таким, какой я есть. Сейчас живу один и посвящаю все свои силы и время работе: готовлю четвертую книгу главного произведения моей жизни — романа «Двор», которая скоро увидит свет.
Наталья ЛАЙДИНЕН, Россия