Петрович

А Матвей Петрович смотрел и жалел. Так не жалел меня никто. Хотя, например, сожитель мамки Катьки — Федор — тоже неплох ко мне был. Но Матвей Петрович иначе на меня смотрел и все про меня понял. И я себя тоже через его глаза увидела: лицо синее, как мой халатик ситцевый. Нос распух. Правая щека и глаз — красные. Завтра посинеют. А сама — жердь тощая. Я еще указала синими пальцами на глаз и сказала:
– Чирей вскочил.
– Да вижу я, пошли. Я отвезу тебя, знаю куда. Давай залезай.
Я замерзла. Ох как хорошо было в машине, тепло. Рай! Мы ехали, ехали, и я заснула, наверно. Думала во сне: хоть бы так всю жизнь и ехать. И не лапает он. Вот чудо-то, рай небесный.
– Отогрелась? Отвез бы к себе — да нельзя, должность не позволяет. Приехали, — это Матвей Петрович мне говорил тогда и смотрел очень внимательно.
(Он и вправду был начальник — то ли комендант, то ли МВД.)
Я только глаза продирала. Правый с трудом раскрылся вообще. Но видно все хорошо было. Рассвело совсем. Машина у дома стоит — красивого, богатого. Вход чистый, широкий. Очень бы мне хотелось остаться здесь, в машине, с Петровичем. Но вместо этого я пошла за ним к двери резной, по чистым ступенькам.
А он даже меня как-то за руку, вернее, за рукав придерживал.
Мимо охраны мы прошли.
– К Сергею Иванычу, — сказал Петрович строго.
И его, видать, тут знали — пропустили.
– Жди тут.
Я села на лавку деревянную, чистую, белую и вдохнула в себя воздух. Я так сразу определяю, что за место: плохое или хорошее, что меня тут ждет. Это у меня всегда есть, чутье такое. Чую я беду и радость. Здесь и тепло было, и чисто, но что-то очень плохое было, и главное, знала я, что ничего изменить нельзя. Так, словно это я в банке, и крышка уже закрыта. Лучше не рыпаться. Я прилегла на скамейку и даже ноги положила на нее в тапочках и в носках из собачьей шерсти. Колени голые, костлявые прикрыла халатиком. Опять заснула. Слышу, говорит кто-то:
– Ну, куда ты ее привез? Простая
совсем, уборщицей, небось, работает.
Я ведь и вправду — уборщица, хотя у меня почти семь классов образования. А Матвей Петрович отвечает:
– Вы же искали таких. Вы ей в глаза посмотрите. Она сгодится вам. И нет у нее никого. Вы же таких искали…
Тут я, чтоб помочь Петровичу, глаза открыла широко и посмотрела прямо в глаза тому, второму мужику. Даже подбитый глаз ничего — открылся. Это у меня тоже есть такая умелость — прямо через глаза в душу взглянуть человеку: не видеть его снаружи — одежду, бороду, а сразу внутрь войти. Проблема, что и себя ты в этот момент изнутри показываешь.
– Ну что, глазастая, — сказал, помолчав, незнакомый мужик, — сколько тебе лет?
– Двадцать один, — соврала я.
Хотя точно знаю, что мне уже двадцать два. (А откуда знаю — не спрашивайте, все равно не поверите. Это связано с историей о той, «другой».)
– Двадцать один? Это хорошо. А классов сколько? — опять спросил мужик.
– Почти семь.
– Это мало!
«Мало ему! Хоть бы имя спросил прежде», — подумала я, но, с другой стороны, уже знала, что пути обратно не будет. Сразу знала. Так чего лишнее стараться? Мы снова посмотрели друг на друга.
– Ну и глазища, — сказал как бы про себя незнакомый, — а один подбит, явно!
Тут я снова почему-то решила помочь Петровичу — раз уж он привез меня сюда. И я сказала (потом мне эти слова припомнили):
– Я все книги прочла на буквы с «А» до «Г».
– А после «Г»? — засмеялся мужик, и Петрович тоже.
– После «Г» начала читать. Сейчас дома книжка Генри О. А потом «Д» — Диккенс, там большие книги, толстые.
И решилось все.
– Берем пока, — сказал незнакомый.
– Что значит «пока»? — заволновался вдруг Петрович.
– Да не волнуйся ты. Теперь не то время. В крайнем случае, отпустят — ничего не сделают…
И Матвей Петрович подошел ко мне. Опять поглядел с сочувствием необычным. Я уже тогда сидела на скамейке. И чего-то вдруг снова холодно мне стало. И возникла между мной и Петровичем связь какая-то. Поняла я, что близкие мы, и все он для меня всегда сделает. Он один.
Но он медленно повернулся и ушел. А я осталась.
– Иди на проверку, — приказал незнакомый.
И я пошла на проверку.
– Вшей нет.
Еще бы, откуда им быть, если я все время волосы керосином смазываю — мне ведь никто гнид не будет искать и вытаскивать: я — Валька подзаборная. Фамилия у меня, правда, есть — Солдатикова, как у Катьки-мамки. Но люди болтают, будто я ей не родная. Хоть и документы она все мне справила «в лучшем виде» — как она говорила.
Люди всегда про других говорить любят. Чего они знать могут? Мамка Катька со мной после войны только сюда прибыла. Да ладно, уж чего там. В общем, меня оставили в этом доме, в этом нехорошем месте, чем-то похожем на больницу. Хотя так внешне — ну совершенно не такое все.
Чем же похожем — не могу сказать. Может, позже пойму. Но вот что главное! Я осталась здесь, в этой разведывательной школе, или шпионской… или в школе Министерства внутренних дел. И получила новое имя — Александра Абрамовна Полякова, год рождения — 1943, место рождения — город Каунас. О городе этом я даже не слышала никогда. Имя новое мне совсем не понравилось, о чем я сказала мужику тому, Сергею Ивановичу. А он ответил зло:
– Скажи спасибо, что год рождения не изменили, настоящий оставили.
Тут-то он был неправ — я-то точно знала, что мне на год больше. Про Каунас («место моего рождения») — это уже другая история. Ну и про мою учебу в этой школе рассказывать неохота. И не только потому, что я подписку давала «о неразглашении». Просто неохота и все…
Но о чем говорить легче — это что очень много гоняли нас на лыжах. За домом были поля. Я как-то раз первое место заняла, а раз — второе. И еще в шашки тут все время я была чемпионом. Еще кормили нас регулярно. Я очень окрепла там. И была у меня там подруга Любка. Она, как и я, ничего о себе не рассказывала. Впрочем, как и другие тоже. Но с Любкой мы подружились. И когда через три года мы расстались, было жалко.
На последнем собеседовании Сергей Иванович спросил меня в присутствии еще четырех человек комиссии:
– Ну что, прочитала уже на «Г» книжки?
Все засмеялись. А я ответила нагло:
– Нет, на «Г» я так и остановилась. Насовсем!

Сошло. Я уже получила задание. Видно, заранее все было запланировано, не зря дали мне отчество Абрамовна. Я — Валька подзаборная — ехала в город Ленинград, колыбель революции.
Шали РОЖАНСКАЯ, Израиль
Продолжение следует