Давайте все вместе…

Рядом со своими чадами сидели родители и не могли наглядеться на них. «Ананасы в шампанском», – вспомнил Ниночкин папа. – Дальше не знаю, – он посмотрел на жену». «Игорь Северянин, – уточнила она. – А вот ты сколько раз ездил в Киев – ни разу не привез их попробовать». «Достану! – сразу отреагировал он, – как только поедем с Ниночкой поступать». Шумел выпускной вечер, перевалив за полночь. Ребята танцевали под магнитофон, прыгали и дурачились. На столах еще было много закусок, но есть никому не хотелось. Начинались застольные беседы в ожидании рассвета. – Петрович, – подошел к учителю труда директор школы, – не пора ли навестить ваше хозяйство? – Давно жду команды, – приподнялся высокий и крупнотелый Иван Петрович, – прижимая рукой широкий зеленый галстук. Они зашли в слесарную мастерскую, где хозяин достал из шкафчика заранее припасенную бутылку «Столичной», несколько бутербродов с сыром и две стопки из темно-зеленого стекла. Это был его любимый цвет еще со времен армейской службы. Когда появилась возможность после выхода в отставку, то и «Запорожец» он приобрел с защитным оттенком. Ученики прозвали его «Пограничник», а коллеги не любили за приказной тон. С директором, таким же отставником, они встречались часто, дружили семьями, и любили сойтись за хмельной чаркой. – Ну что, – встал Петрович, – уже двадцать второе июня, давай помянем наших ребят… – Садись, капитан, – не настоялся за сегодня? – махнул рукой директор. Они выпили, разлили еще по одной, но говорить не хотелось. Давно все знали друг о друге: и эпизоды фронтовой жизни, и истории полученных ими боевых наград. А сейчас была горечь во рту от выпитой водки, да желание поскорее дождаться утра, за которым маячил долгожданный отпуск. В коридоре послышался шум шагов и громкие голоса. «Это наш физик в радиорубку пошел, – определил директор, – кстати, как он тебе?» – Да кто его знает? Вот ведь, не первый год работает, а понять его не могу. И на уроках его бывал, когда по обмену опытом ходили, – понравились, чего там, толковый парень. И ребята его любят, сам знаешь. Но помнишь, на профсоюзном собрании зацепил я Михалыча, попросил высказаться в отношении агрессивных действий Израиля, а он: «Отношусь к нему, как все советские люди». И все. Хитрые они, евреи, сами себе на уме… – Вот и я о том же подумал, Петрович. Яков этот пять лет у нас отработал, но и я его пока раскусить не могу. Кабинет – один из лучших, ребята наши на техническом смотре второе место по области взяли. Он-то и помог им что-то особенное сварганить. Наставлял я нашу Авдотьевну. Вы, как завуч говорил ей, должны больше внимания уделять нашему молодому специалисту. Чтобы и поурочные планы на уровне были, и лабораторные вовремя проводились… У каждого из нас за плечами не менее пятнадцати лет педстажа. Уделила, а как же! Слышал на педсовете ее отчет? «Замечательно поработал в этом учебном году наш физик, Яков Михайлович Перельмутер…» ** В небольшой подсобке на первом этаже школы, в самом конце коридора, находилась радиорубка. Сюда зашли физик со своим спутником. – Яш, поставь что-нибудь приятное, для души, а то эти «буги» с «твистами» меня уже достали, – попросил его Володя, старый приятель и однокашник по университету,. – «Чай вдвоем» подойдет? – заправил новую бобину Яков. – А теперь попробуем кой-чего покрепче, – он достал из своего «дипломата» бутылку коньяка. – Давай начнем, остальное – сегодня вечером у меня дома. Володя взял бутылку, которая по горлышко утонула в его большой ладони. Парень из глухого села, работящий и башковитый, в свои неполные тридцать лет стал старшим инспектором районо. Он любил приезжать в эту школу, особенно на выпускные вечера, где можно было отдохнуть и вволю наговориться с другом. – За тебя, Яша, – сделал он глоток, – за твои успехи. Сегодня я вручил грамоту вашей биологине, но попала она не по тому адресу. Поручили мне, значит, подготовить общий список к награждению по итогам года. Прихожу на утверждение к шефу, а он просмотрел его и говорит: «Что же ты, Владимир Семенович, своего приятеля сюда занес? Или я не знаю твоего дружка Перельмутера? – Так его за выставку технического творчества представили, вот список… – Не надо, – отвечает, – и без тебя знаю, что заслужил. Но что скажут его коллеги – свой своего награждает? Мне эта кумовщина ни к чему. Вот, – взял он список учителей вашей школы: впиши вместо него зав. кабинетом биологии, и давай жить дружно… – Яков Михайлович, – постучали в дверь, и голос Лены Воронюк сообщил, – вас просили выключить музыку, там сейчас все петь собираются. – Вот это по мне, – обрадовался Володя, – идем, Яшка, попоем! Они вернулись за стол и увидели подносы со «сладким», а в глубоких тарелках краснела молодая черешня. Первыми запели родители. Папа Игоря Яблонского, всегда выступавший на всех собраниях и митингах, затянул «День Победы». Потом пели «Черемшину», «Калинку», другие песни. Все они звучали по-разному: одни весело и бодро, другие, поддерживаемые несколькими голосами, обрывались на середине. Когда этот импровизированный хор распелся, а голоса приобрели устойчивое звучание, кто-то начал песню, знакомую и любимую всеми в зале. Может, поэтому зазвучала она слаженно, красиво и торжественно. Исполняли ее особенно громко, не жалея голосовых связок: «Розпрягайтэ хло-о-пци коней, та лягайтэ спо-о-чивать…». И такая мощь звучала в этой украинской песне, что, казалось, объединила она в себе не только незамысловатые слова с мелодией, но и души поющих… – Давай выйдем во двор покурим, а то слишком душно здесь, – предложил после песни Якову приятель. Они спустились по ступенькам на прохладный асфальт под звездным небом. Ярко светил ночной фонарь. Володя достал пачку «Шипки». Слишком резко вытянув сигарету, случайно поломал ее. Закурил вторую и сделал несколько глубоких затяжек. По его напряженному лицу было видно, что он хочет что-то сказать. – Теперь ты понимаешь, Яшка, за что я люблю бывать у вас? – прозвучал его вопрос. Ответа он и не ждал, а продолжал говорить сам. – Я ведь не просто люблю петь. Нет. Это больше.... Понимаешь, я чувствую себя совсем по-другому, когда поют все вместе. Я ощущаю… почти физически… близость со своим народом. Поверь, это не пустые слова, а какая-то радость единения. Когда у тебя просто дух захватывает. Жаль, что тебе никогда не понять этого… Яша молчал. Не раз приходилось ему становиться заложником своей фамилии, переживать и страдать из-за этого. Но сегодня впервые почувствовал себя чужим среди своих. Прошло несколько дней. Яша получил отпускные и вернулся из школы в приподнятом настроении. В школу звонили из отдела по туризму Облсовпрофа и предложили желающим купить имеющиеся у них горящие путевки. Только съездить к ним надо было срочно, не откладывая на завтра. На письменном столе в своей комнате, рядом со свежей «Литературкой» и «Известиями», он увидел конверт, адресованный родителям. – Мама, – крикнул он, – тут письмо вам. – И тебе, сынок, тоже, – вошла она в комнату. – Это вызов из Израиля от Лины. Яшина сестра уже несколько лет жила там с мужем и дочерью. Все эти годы звала родных приехать к ним. Она очень скучала и надеялась на скорую встречу. Мать с отцом давно были готовы к выезду, но как только заходил разговор на эту тему, сын начинал нервничать и замыкался в себе. Сейчас он тоже сидел, уставившись в большой книжный шкаф. Мама повернулась к двери, но неожиданно услышала: «Поедем, я хочу уехать. Давай подождем папу с работы и вместе все обсудим». ** Запах вкусной еды, детский смех, а теперь и хлопнувшая рядом бутылка шипучего вина – все это уже было в Израиле. Второй новый год, но теперь по еврейскому календарю – Рош га-шана, – Яков отмечал в мошаве у своих родственников. Во дворе их одноэтажного дома был накрыт праздничный стол. Гостей было немного, но, несмотря на разницу в возрасте, все, от мала, до велика, веселились от души. Яше налили вина, и оно ударило ему в нос острым мускатным ароматом. «Брызги, настоящие брызги шампанского», – вспомнил он свою бывшую ученицу Ниночку. Сделав несколько глотков, почувствовал, как спадает напряжение прошедшего дня. Не часто доводилось ему расслабляться за прошедший год. Учеба в ульпане, а теперь и на курсах программистов отнимала все свободное время. И напротив, через дорогу, и дальше – на соседнем холме, веселились в каждом дворе. Яков сначала не понял, почему все за столом вдруг встали. Он сидел на самом краю, а когда поднялся, почувствовал детскую ладошку, обхватившую его пальцы – рядом все держались за руки. Их подняла песня, которая уже летела над всеми домами. Однажды он слышал ее, студентом, в одной компании, только тогда она звучала очень тихо. Но сейчас он почувствовал, как эта песня своим звучанием заполняет все свободное пространство вокруг него: «Ло-мир алэ ынэй-ным, ынэй-ным…». «Давайте все вместе, вместе…» – только эти слова он знал в переводе с идиша на русский. И пел их вместе со всеми, высоко подняв голову, потому что ему казалось, что песня уходит в небо. А оттуда, получив благословение, с небосвода опускается за горизонт, где ее подхватывают все новые и новые люди. И она наполняет их сердца таким же теплом и радостью, и пониманием того, что все они один народ, который должен быть вместе: «Ло-мир алэ ынэй-ным, ынэй-ным…» Праздник продолжался. Звучали другие песни. И солистам уже подпевали хором в разных концах селения. А на скольких языках – иврите и румынском, польском и идише, русском… Еще больше удивило, что многие русские песни пели на иврите – «Полюшко-поле», «Катюшу»… Сестра Лина рассказала, что традиция эта идет от тех халуцим (поселенцев), которые привезли с собой любимые мелодии, но сочинили к ним новые слова. Яша был рад этому вечеру и тем чувствам, которые так неожиданно нахлынули на него. Он ощутил сопричастность со всем происходящим. Ему нужна была такая встряска, чтобы еще раз убедиться в правильности своего выбора. Вспомнились и Володины слова, засевшие в памяти – «Жаль, что тебе никогда не понять этого…». Теперь он мог ответить на них. А еще, подумал он, в каждой стране есть свои песни. И хорошо, что появились такие – объединившие в себе слова и музыку разных народов. Какая в них чувствуется красота! Может быть та самая, которая и призвана спасти мир…

Фото Ильи Гершберга, Израиль