МЫШЕЛОВКА ДЛЯ МИГЕЛЯ

В июне 1998 года отмечали 100-летний юбилей Михаила Кольцова. Корней Чуковский считал его первым журналистом своего времени. Я думаю, что он был лучшим журналистом не только 20–30-х годов, но и всего советского периода. Блистательное перо. Характер исследователя. Язвительный ум. Талантливейший организатор СМИ. Достаточно сказать, что Кольцов был одним из создателей журналов «Огонек», «Крокодил», «За рулем», «СССР на стройке», «Советское фото», «За рубежом». Он написал около 2000 газетно-журнальных материалов на актуальные темы внутренней и внешней политики. Свое журналистское кредо Кольцов сформулировал так: «Все надо посмотреть, почувствовать, оценить и не ошибиться. Надо быть честным ухом и глазом своих читателей, не злоупотреблять их доверием и не утруждать их чепухой под видом важного и не упускать мелочи, определяющей собой крупное». Все его публикации выходили остроумными, аргументированными и разящими. Вот как в 1924 году Кольцов писал о рождении нового советского гривенника взамен ушедшего совзнака: «Сгоните с лиц улыбки, я пришел с некрологом. Мрачные совработники, хмурые хозяйственники с беременными портфелями, веселые пролетарии и удрученные буржуа, коммунисты, беспартийные, честные и нечестные шкрабы (школьные работники. — Ю.Б.), спекулянты, рвачи, пенкосниматели, все добродетельные и злодейские персонажи великого российского детства, встаньте. Преклоните головы. Почтите память усопших. Совзнак скончался. Гривенник родился...» А сейчас немного биографических данных. Михаил Кольцов (его настоящая фамилия Фридлянд) родился 31 мая (12 июня) 1898 года в Киеве в семье ремесленника. Учился в Петроградском психоневрологическом институте, но врачом так и не стал. Его увлекла журналистика. В 1918 году вступил в партию. В 1920-м перебрался в Москву и стал постоянным сотрудником всемогущей тогда «Правды». Его фельетоны, очерки, корреспонденции шли почти в каждом номере. Чтобы почувствовать материал, он временно менял профессию и становился классным руководителем в школе, шофером такси или делопроизводителем в загсе. Софья Виноградская рисует такой портрет Кольцова: «Невысокий, ладный, красивый... Большие очки, миндалевидные, чуть грустные, но в разговоре мальчишеские, смешливые глаза; тонкое матовое, выбритое до синевы египетское лицо и нежный белый лоб...» Любопытна запись Корнея Чуковского, сделанная им в дневнике от 22 ноября 1931 года, когда Кольцов находился на вершине своей популярности: «...Я к Кольцовым. Они в Доме правительства. Он принял меня дружески любовно... Роскошь, в которой живет Кольцов, ошеломила меня. На столе десятки закусок. Четыре большие комнаты. Есть даже высшее достижение комфорта, почти недостижимое в Москве: приятная пустота в кабинете. Он только что вернулся из совхоза где-то на Украине. «Пустили на ветер столько-то центнеров хлеба. Пришлось сменить всю верхушку...» Журналистская сила Кольцова была такова, что он мог снимать с работы. Он мог все!.. И это «все» дала ему советская власть. Она действительно предоставляла своим любимым бардам и трубадурам комфорт и наделяла их широкими полномочиями, требуя взамен верного и неугасимого служения. Все это отлично понимал Кольцов. «Я пишу не для себя, — признавался он. — Мне холодно и одиноко в высоких одноместных башнях из слоновой кости, на гриппозных сквозняках мировой скорби. Я чувствую себя легко у людского жилья, там, где народ, где слышатся голоса, где пахнет дымом очагов, где строят, борются и любят. Я себя чувствую всегда на службе». Кольцов преданно служил режиму, утверждая в своих публикациях, что советская власть — самая справедливая и самая лучшая. Он был талантливым рекламщиком социалистической утопии, отвергающим все старое, царское. Считал, что «новая жизнь через все поры растет и кудрявится на обломках и огрызках прежней жизни. Ломается быт, летят в стороны щепки, дым коромыслом стоит над великой и торжественной строительной кутерьмой». Однако с годами приходило прозрение и понимание, что «кудрявится» в какую-то другую сторону, от праздничного революционного рая в направлении мрачной и унылой казармы с проволокой, часовыми и злыми собаками. Плохо было не только в большой политике, но и в творческой жизни. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург писал о Кольцове: «История советской журналистики не знает более громкого имени, и слава его была заслуженной. Но, возведя публицистику на высоту, убедив читателей в том, что фельетон или очерк — искусство, он сам в это не верил. Не раз он говорил мне насмешливо и печально: «Другие напишут романы. А что от меня останется? Газетные статьи-однодневки. Даже историку они не очень-то понадобятся, ведь в статьях мы показываем не то, что происходит в Испании, а то, что в Испании должно было бы произойти...» Кольцов понимал, что журналистика губит в нем писателя, что даже книга «Испанский дневник» слишком окрашена требованием времени. Испания стала для Кольцова вершиной его жизни, а дальше начался стремительный спуск. Тогда Советский Союз послал в горнило гражданской войны в Испанию («чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать...») лучших своих представителей. Среди них был и Михаил Кольцов, который, как и все остальные, сражался в Испании инкогнито, под вымышленным именем мексиканца Мигеля Мартинеса. «Товарищ Мигель» героически проявил себя в Испании. Вернулся «на коне», но быстро уловил, что на Родине что-то изменилось, что щупальца страха стали проникать почти в каждый дом. 1937 год он пережил, но в 1938 году Кольцова взяли. Младший брат Кольцова, художник Борис Ефимов вспоминает: «Кольцов рассказывал мне о последней встрече со Сталиным. Миша докладывал о поездке в Испанию, об интербригадах. Беседа длилась три часа, и в конце ее Сталин стал вести себя странно: ерничал, гримасничал, называл Михаила на испанский манер Мигуэлем... А когда Кольцов уходил, остановил его в дверях и, прищурившись, спросил: «У вас есть пистолет?» Кольцов ответил, что есть. «А вы не думали из него застрелиться?» — «Нет, — ответил Кольцов. — Не думал». — «Вот и хорошо» — закончил разговор Хозяин». Мы с Мишей всю ночь анализировали этот черный сталинский юмор. Утром Кольцову позвонил Клим Ворошилов, который присутствовал при беседе в Кремле. Успокоил: «Михаил Ефимович, вас любят и ценят». Но Миша был человеком сверхнаблюдательным, с очень развитой интуицией. Он сказал мне: «В глазах Хозяина я прочитал: больно прыток!» Как я сейчас понимаю, Сталин намекал Кольцову на самоубийство. Предлагал «почетную смерть»: мол, придумаем красивую версию, уйдешь из жизни героем, а не врагом народа...» Вождю вообще не нравились люди яркие, талантливые, мыслящие. В глубине души, вероятно, тиран им завидовал. И потом, Сталину вряд ли понравился пассаж в «Испанском дневнике» об опасности фашизма: «Фашизм... по-прежнему стучит кулаком по столу, и в этом его основной аргумент для трусливых правителей...» Кто знает, о чем думал советский диктатор? Нам известны лишь последствия этих черных дум. Михаила Кольцова обвинили в связях с немецкой шпионкой Марией Остен. Мария Остен — немецкая журналистка, известная антифашистка, была последним романом Кольцова. Они собирались соединить свои судьбы, а за ними уже давно следили чекисты, дав им шифрованные имена «Чибис» и «Блондинка», на них активно собирался компромат: что сказали, как вздохнули, где заночевали... Для чекистов не имело никакого значения, что Кольцов — лучший из лучших советских журналистов, что он академик, депутат, орденоносец, почетный летчик-наблюдатель и так далее, — важно другое: он — «Чибис», и птичка находится под колпаком разведки. Развязка наступила 13 декабря 1938 года. Накануне вечером на открытом партийном собрании в Доме писателей Кольцов сделал большой доклад в связи с выходом в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Литературная Москва до отказа заполнила зал писательского клуба. А на следующий день Кольцова арестовали. Борису Ефимову удалось добраться до председателя Военной коллегии Василия Ульриха. «В чем обвинили Кольцова?» — спросил Ефимов. «Как вам сказать... — промямлил Ульрих, — различные пункты 58-й статьи... Довольно ершистый у вас братец. Колючий. А это не всегда полезно... А вам я советую спокойно работать и поскорее забыть об этом деле». Как ни странно, Борису Ефимову дали спокойно жить и работать, и он избежал репрессий. А его брат, Михаил Кольцов, погиб 2 февраля 1940 года, на 42-м году жизни. Золотое перо сделало свое дело, и его выбросили на свалку истории. В романе «По ком звонит колокол» Эрнест Хемингуэй воплотил черты Кольцова в журналисте Каркове: «... Джордан не встречал еще человека, у которого была такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие...» Эти качества и предопределили судьбу Михаила Кольцова. Борис Ефимов нежно называл брата Мышонком. Режим, дав Мышонку порезвиться всласть, потом заманил его в мышеловку. Ловушка для Мигеля сработала.