Тогда, в 1979...

1979 год. Отъезд. Кошмар таможенного досмотра в Шереметьеве, когда открывали каждый из наших многочисленных чемоданов, трясли каждую тряпочку, мурыжили дотошно и сознательно, чтобы мы там, за границей, не забыли Родину-мать. У одного отъезжавшего в поисках валюты даже развинтили утюг, а у другого — срезали каблуки ботинок. И тут вдруг среди этого ада и произвола появляется элегантно одетая в заграничные вещи семейка: муж, жена и двое сыновей. Ну, совсем не похожи на беженцев. Как же это? У них всего четыре чемодана. Да их и не проверяют почти. Просто открыли и закрыли чемоданы, разве что для проформы.
Так мы впервые встретили Гришу и Зину Кузнецовых с сыновьями — пятнадцатилетним Аликом и пятилетним Юркой. Мой муж Женя еще тогда сказал: «Вот ловкач мужик! Наверное, здорово смазал таможню». На что я отреагировала кратко и сурово: «Только ты не пробуй никого смазывать. У тебя это все равно не получится. В лучшем случае, снимут с рейса. В худшем — посадят».
Потом был самолет Москва — Вена. Из эмигрантов-беженцев — только Кузнецовы да мы. Остальные пассажиры — привилегированно-выездные советские граждане: спортсмены, артисты, комсомольские деятели. Как мы затесались в этот рейс для высокопоставленных — ума не приложу! Кажется, билеты на другие рейсы на это число были распроданы. И Жене пришлось купить билеты подороже, только чтобы вылететь в срок, назначенный ОВИРом.
Кузнецовым принесли шампанское и бутерброды с красной икрой. Мы аж рты разинули от удивления. Красную икру в магазинах в то полуголодное время не продавали — только на валюту и в особых распределителях для номенклатуры.
– Хотите, и вам принесут то же самое? — милостиво предложил Кузнецов. — Они тут хорошо кормят. И все за счет «Аэрофлота».
– Конечно, хотим, — обрадовалась я, — мой сын Сашка еще икры никогда не пробовал.
В Вену мы прилетели около полудня. Кузнецовы сразу скрылись из виду. У них, наверное, была своя, особая, программа. Впрочем, нам было не до них. Стоял жаркий майский день. Кондиционеры в аэропорту не работали. Может, жара началась слишком рано, и использование кондиционеров в мае не входило в скупой австрийский бюджет. (А может, в те времена в Вене вообще кондиционеры не водились?) Мы на несколько часов опередили основную группу советских беженцев, и поэтому в аэропорту нас никто не встречал. Окруженные многочисленными чемоданами, мы уныло стояли в длинном переходе из одного помещения в другое и растерянно искали глазами какого-нибудь доброго дядю чиновника. Сидячих мест не было. Пот тек градом. Моей свекрови Инне Ефимовне стало плохо. Закружилась голова. Мы уложили ее на ложе из чемоданов. Полуторагодовалый Сашка ныл от усталости и жажды. Наконец я увидела чиновника, лицо которого мне показалось добрее других. Эх, зачем я в университете три года учила немецкий и читала Ремарка в подлиннике? Все немецкие слова куда-то испарились. Вместо них всплывали английские. Это подсознание готовило меня к новой жизни в Америке.
– Sir, please, we need some help. We are Jewish refugees from the Soviet Union. Do you know where to find a representative from Sоkhnut? — спросила я австрийца.
– Soviet Jews? Oh, yes, yes! — ответил он на хорошем английском с легким немецким акцентом. — The representative will be here soon. It is hot. Your dog must be thirsty. I’ll bring some water.
Отзывчивый чиновник удалился и через несколько минут принес миску с водой для нашего пуделя Тимки. О, извращенная европейская (австрийская?) доброта! Не обратить внимания на пожилую женщину, которая лежала на чемоданах в полуобморочном состоянии, и плачущего от усталости и жажды маленького ребенка! Абсолютно проигнорировать людей и пожалеть собаку… Хотя, может быть, мы, еврейские беженцы из Союза, людьми для этого «сердобольного» австрийца не были? Я бормотала из вежливости danke schon (единственная немецкая фраза, которую мне в конце концов удалось извлечь из полегчавшего груза моего университетского образования), но внутри у меня все клокотало от бешенства. Куда мы прилетели? От одних антисемитов к другим? Мне стало страшно. Я бросилась Жене на шею и разрыдалась. Женя гладил меня по голове, успокаивал: «Тихо-тихо. Не плачь, Люсенька. Это еще не Америка!»
Женя усадил меня на другой чемодан, сам уселся на третий (благо, чемоданов у нас было более чем достаточно), взял Сашку на руки и стал его укачивать. Так на чемоданах мы просидели часа два на глазах у почтеннейшей публики, которая сновала по переходу и не обращала на нас ни малейшего внимания. Наконец появился представитель Сохнута, извинился за задержку и погрузил нас вместе со всеми пожитками аж в два такси. По дороге в гостиницу он спросил, куда мы направляемся. На что Женя с абсолютной четкостью (во избежание дальнейших недоразумений) заявил: «В Соединенные Штаты Америки». — «Отчего не в Израиль? Войны боитесь?» «Нет, просто у нас в Америке родственники», — сказала я. (У меня действительно было много американских родственников, потомков бабушкиных братьев, которые после еврейских погромов уехали в Америку в одна тысяча девятьсот далеком году. Правда, они меня совсем не ждали и на мои письма не отвечали.)
– Ну, мы потом еще поговорим. Может, вы поменяете свое решение, — миролюбиво добавил представитель Сохнута.
Нас привезли в отель «Данау», который, как я потом узнала, в прошлом служил публичным домом. Отель был грязный и обшарпанный. У входа стоял полицейский, призванный охранять нас от арабских террористов. Наш номер представлял собой узкую, длинную комнатенку, в которой, тесно примыкая друг к другу, стояли две железные кровати, раскладушка, стол и умывальник. Ни стенного, ни вообще какого-нибудь шкафа не было. Туалет был в коридоре, совместный: женский и мужской. Кажется, где-то на другом этаже имелся душ. Один на весь отель. По полу шустро бегали тараканы-пруссачки. Духота стояла жуткая. Я открыла окно. Сетки на окне не было. Дорога для мух, комаров и прочих летающих тварей в наш номер была свободна.
Женя извлек из чемодана электрическую плитку и водрузил ее на стол. Бутерброды с красной икрой давно переварились в наших желудках. Ужасно хотелось есть. Женя побежал в ближайший магазин что-нибудь купить на кроны, которые нам вручил представитель Сохнута. Не тут-то было. Все магазины были закрыты, ибо их владельцы вкушали благодатную летнюю сиесту. Сиеста в Австрии? Разве это южная страна? Италия или Испания? Я не переставала удивляться. Но еще больше я изумилась, когда магазины наконец-то открылись. Это даже не было изумлением, слишком мягкое слово для того культурного шока, в который мы впали при виде продуктового изобилия небольшой европейской страны. (Капитализм воистину «загнивал»!) Потом, несколько лет спустя, уже живя в Америке, я посмотрела художественный фильм «Москва на Гудзоне» о судьбе русского невозвращенца в Нью-Йорке. Потрясающе была снята сцена, когда главного героя (его играет Робин Уильямс) посылают в супермаркет за банкой кофе. Его глаза разбегаются при виде многочисленных марок и упаковок кофе. Герой не выдерживает напряжения и, повторяя, как заклинание, «кофе, кофе, кофе», падает в обморок. Примерно то же самое происходило с нами в венском супермаркете, но, по счастью, в обморок никто из нас не упал.
Итак, с одной стороны, прекрасный город Вена с его воистину немецкой чистотой, садами, парками, оперой (в которую мы, само собой, не попали) и изобилием в магазинах. С другой — отвратительная, грязная, убогая гостиница «Данау», в которую поселили нас, «презренных» беженцев. Полночи я проревела в подушку, осознав, что моя больная мама не в силах будет пройти через тяготы Вены и я ее больше никогда не увижу.
В Вене мы пробыли десять дней, бегая по инстанциям с бумагами. Потом нас передали в руки другой организации, ХИАС, которая должна была заниматься дальнейшим процессом нашей эмиграции в США. Наконец нас вместе со всеми чемоданами, которыми Женя научился, матерясь, «жонглировать», погрузили на поезд, и мы через Симплонский туннель поехали в Италию. В поезде, в соседнем купе, снова материализовались Кузнецовы. Было холодно. Сашка простудился и стал кашлять. Зина отнеслась к нам с пониманием и заботой и принесла дополнительный плед, чтобы укрыть ребенка. Она знала, что в Симплонском туннеле будет холодно и запаслась лишним пледом. Почему-то она многое знала, а я — нет. Я была ей очень благодарна за это знание и помощь.
Елена ЛИТИНСКАЯ, США
Окончание в следующем номере