Продолжение письма

Мы тогда остановились на смотровой площадке над рабочим котлованом, той, что была сбита из свежих досок наподобие речного сибирского дебаркадера из моего детства. Помнишь, там была еще эта надпись: «Остановись! Если бы ты был здесь 11 сентября 2001 года, это был бы твой последний шаг»?
Время — такая забавная штука, все шутит с нами, забавляется человечками. Вроде как у нас все впереди, в будущем, а на самом деле все уже было, случилось. И мир не стал безопаснее или, напротив, опаснее, чем был. Время, оно и спереди и сзади, и справа, и слева, и только нерешительность, задержка в принятии решений создает некоторую иллюзию движения вперед. Но как только вы приняли решение: женюсь на этой женщине, выйду замуж за этого мужчину, куплю зеленую сумку, поеду в эту страну — все кончено, будущее стало прошлым, и вы необратимо постарели еще на одну перемену в жизни. Сколько их там осталось?..
Тогда, в том печально знаменитом сентябре 2001 года, я только начала свою преподавательскую карьеру в Нью-Йорке. Уже не вспомнить, каким образом я узнала о существовании профессиональных школ для взрослых, занятия в которых в том числе проводятся по вечерам и выходным дням. А значит, теоретически есть возможность дополнительного заработка не в ущерб основной работе. Я составила резюме о моем преподавательском опыте, разослала по школам и неожиданно получила приглашение поработать в Институте бизнеса в нижней части Манхэттена, downtown по-английски. Созвонилась с директором школы и через пару дней вечером после работы поехала на интервью.
Директриса оказалась монументальной афроамериканкой в широком африканском платье-балахоне с орнаментальным ярким рисунком. На больших ногах с ярко-красным педикюром красовались босоножки на высоких каблуках, на курчавой голове плотно сидела круглая вышитая шапочка, наподобие профессорской.
Она была со мной снисходительно приветлива, рассказала о своей школе, как она ее создала более двадцати лет назад. Миссис Жакоб, так ее звали, была, видимо, иммигранткой из французской Африки, из какой-то колонии. Она до сих пор говорила с мягким акцентом.
– Я окончила курсы машинисток, тогда еще не было персональных компьютеров и машинистки были очень востребованы, — рассказывала миссис Жакоб. — У меня не было проблем с трудоустройством, я моментально получила работу в юридической фирме. Через год уже была начальницей машинописного бюро, у меня была железная дисциплина, мое бюро никогда не срывало сроки сдачи печатных материалов.
Она сидела в кресле, сложив крупные руки на столе, длинные ногти с ярко-красным маникюром слегка постукивали о столешницу в такт колебаниям ее тела.
– Когда нам требовалась очередная машинистка, отдел кадров присылал мне претенденток. Как правило, это были совсем юные девушки, не имеющие никаких навыков работы в офисе, с низкой скоростью печатания. Из десяти кандидаток я едва могла выбрать одну. Тогда я и решила создать школу для подготовки офисных работников, клерков, машинисток, секретарей. Это было нелегко: получить лицензию, найти и снять помещение, взять кредит в банке. Но у меня получилось. Моя школа успешно работает, и мне нужен еще один хороший преподаватель. Ваше резюме мне понравилось. Вы ведь работали на Украине, преподавали? У меня много студенток из Польши, это где-то рядом, верно мне сказали? А учительская лицензия у вас есть?
– Так, значит, нужна лицензия? — я предполагала что-то в этом роде, но конкретно не знала, и лицензии у меня не было.
Директриса объяснила, что да, нужна лицензия и не одна, сначала разрешение на преподавание, потом временная лицензия на два года и только потом, в случае успеха, а именно при отсутствии жалоб и нарушений, мне дадут постоянную полную лицензию. Тем не менее я могу начать работать прямо сейчас, а бумаги будут идти по инстанциям своим чередом, школа об этом позаботится.
Она пригласила в офис школьного администратора, молодого крепкого мужчину по имени Эмир, и попросила его дать мне пакет бумаг для оформления на работу и посмотреть расписание, когда мне можно будет провести пробную лекцию. Я спросила о зарплате. Она сказала, что для начала будет платить мне восемнадцать долларов в час, а потом видно будет, когда получу лицензию. So far so good!
Эмир привел меня в свой офис, где дал несколько форм для заполнения, в том числе и для получения разрешения на преподавание, и рассказал, что работает в этой школе третий год, на нем расписание, преподаватели, учебные программы и еще куча разных дел. Наконец-то директриса предложила ему медицинскую страховку. А приехал он из бывшей Югославии около десяти лет назад и набегался по разным работам, пока легализовался, так что он счастлив, что попал в эту школу.
– Из какой части Югославии? — спросила я.
– Из Монтенегро, — ответил Эмир.
Так это началось. Я приезжала три вечера в неделю, вела занятия в своей группе, иногда подменяла других преподавателей. Не сразу я поняла правила игры, которые были просты и заключались, во-первых, в том, что объяснять текущий материал надо как можно более примитивно, чтобы все студенты, уровень которых был очень разный, понимали, о чем идет речь; во-вторых, все время что-то писать на доске, с тем чтобы проверяющий, заглянув в классную комнату, видел, что учитель активно ведет урок; отмечать посещаемость не на первом, а на втором часе лекции, чтобы все опоздавшие попали в учет; изображать занятость, даже когда студенты не пришли на занятия совсем. Положенные по программе часы все равно надо отчитать и записать в отчетность, из них формируется бюджет школы.
В перерывах учителя сходились в небольшой тесной комнате — преподавательской. Там стояли стол, стулья, холодильник, можно было съесть принесенную с собой еду или выпить воды.
Оказалось, что учителя в этой школе — в основном мужчины с темной, коричневой кожей, тяжеловесные, говорящие по-английски с незнакомым мне акцентом. И держались они как-то необычно, никогда ко мне не обращались, ни о чем не спрашивали. А если мне случалось сказать кому-то из них пару слов, смотрели в сторону и старались как можно скорее от меня отделаться. Я спросила самого молодого из них, откуда он приехал, из какой страны?
– Из Йемена, — ответил он, глядя по обыкновению в сторону.
– А остальные? — поинтересовалась я. Он кивком подтвердил: да, и остальные.
Как-то поздним вечером после занятий я вышла одновременно с одним из них из здания школы. До метро было два длинных, плохо освещенных квартала, и я заговорила с этим мужчиной о чем-то, чтобы просто скоротать дорогу. Он осмотрел меня сверху вниз с некоторой брезгливостью и, не сказав ни слова, ускорил шаг, с каждой секундой увеличивая дистанцию между нами. Я была для него недостойной белой женщиной, которая не знает своего места и не умеет себя вести.
Как бы тебе это объяснить? В Советском Союзе вдобавок ко всем его недостаткам был еще один, неявный тогда и вполне очевидный сейчас: отрицание культурной разницы между народами. Не в смысле, что кто-то культурный и умеет есть с ножом и вилкой, а кто-то нет, а в смысле разницы культур народов, исповедующих к тому же абсолютно разные и исторически враждебные религии.
Поясню на примере: уже здесь, в Нью-Йорке, случилось нам с мамой быть в гостях в доме выходцев из Средней Азии. Вполне современные, даже светские люди, женщины лиц не прикрывают, одеты в джинсы, говорят свободно. За стол, правда, не садятся, заняты на кухне. Хозяин, желая развлечь гостей, поставил компакт-диск с новым документальным фильмом о каком-то праздновании в Саудовской Аравии. На экране появился огромный, бесконечный стадион, с одной стороны которого тянулись многоярусные трибуны для зрителей. На трибунах сидели, кричали, размахивали руками тысячи мужчин в белых балахонах, перед ними другие мужчины в таких же одеяниях скакали на верблюдах, догоняя несчастного барана. Они хватали его, тащили в седло, другие игроки рвали этого барана из рук более ухватистых соперников. Баран падал, поднимался, его снова хватали и тащили. Вот он уже и не живой, но его тушку все равно тащут, тянут, рвут из рук.
Я спросила:
– А где же женщины?
И получила в ответ:
– Женщины там, где они и должны быть. Дома.
Один из присутствовавших, улыбчивый, веселый, услужливый, улыбаясь, сказал:
– Варвары, не правда ли?
И я, купившись на его «доброжелательность», поддержала: да, действительно, варварский спорт с этим бараном, хуже, чем испанская коррида! Больше нас в этот дом не приглашали.
Но вернемся в школу. Так это продолжалась еще несколько дней, пока не случилось 11 сентября.
В этот день у меня уроков не было. А потом, после трагедии, школа некоторое время была закрыта, правда, недолго. Наконец снова начались занятия; я провела первый час в группе, состоящей в основном из польских девушек, и вот она, перемена. Я пошла в учительскую. Обычно молчаливые, йемениты были очень говорливы в этот вечер. Говорили о недавнем событии, о разрушении Центра мировой торговли, о том, как люди бежали из-под обломков, о том, что многим не удалось убежать. Они были так увлечены, что изменили своему обычаю игнорировать меня и обратились ко мне с какой-то фразой. Я заговорила о переживаемом ужасе, о людях, погибших в зданиях и самолетах... Они замолчали, переглянулись, и затем один из них стал горячо говорить о том, что Америка все это вполне заслужила за все, что она делала и делает в мусульманских странах, а вот Хиросима, а вот... Другие его поддерживали мимикой, жестами, репликами.
– Какая Америка, о чем вы говорите? — сказала я. — Это же невинные люди, не военные. Они просто пришли на работу, а эти фанатики убили их. Это ужасное преступление, и кто-то за него дорого заплатит.
Наступило молчание, затем прозвучал звонок, и мы разошлись по классным комнатам. Через день я получила письмо от директрисы, сообщавшее, что она в моих услугах более не нуждается. Школа оставалась мне должна за отработанное время. Я подождала месяц, затем написала директрисе письмо с расчетом, сколько мне причитается, и через неделю получила чек на полагающуюся сумму.
Потом я работала в других школах, с самыми разными людьми, но эта, первая, не забывается. Я так и вижу счастливые лица немолодых смуглокожих мужчин, как они обнимают друг друга, похлопывают по плечу, слышу их радостный гомон, заглядываю в их добрые глаза...
Нина БОЛЬШАКОВА, США
В оформлении материала использован графический рисунок Чарльза Даны Гибсона (1867 – 1944)