Красный песенный Моцарт

Ну, и далее алмазно утверждающее: «Над страной весенний ветер веет,/ С каждым днем все радостнее жить...» Но, простите, текст песни писал другой человек — поэт Лебедев-Кумач, словесный воспеватель эпохи, а музыкально выразил Дунаевский. Действительно, музыка торжественная, светлая, жизнеутверждающая. Кстати, «Песню о Родине» власть хотела сделать гимном Страны Советов, но потом раздумали: Дунаевский — нерусский человек, «инвалид по пятому пункту», еврей — как это можно? И отдали предпочтение «гимняку Советского Союза» Сергею Михалкову и державному композитору Александрову.
Что касается Дунаевского, то в нем имперской поступи нет, он просто любил жизнь и свою любовь к ней выражал в музыке. «Когда Дунаевский садился за рояль, — вспоминал Леонид Утесов, — то он превращался в сгусток музыки». «Дунаевский весь в мажоре... Он зовет к радости жизни» («И никто на свете не умеет/ Лучше нас смеяться и любить!..») Да и сам Дунаевский говорил: «Я — певец советского преуспеяния». И доказывал своей жизнью: жил радостно и легко.
Радостно и легко, но в какое время?! Юрий Домбровский отмечал: «В эти самые годы особенно пышно расцветали парки культуры, особенно часто запускались фейерверки, особенно много строилось каруселей, аттракционов и танцплощадок. И никогда в стране столько не танцевали и не пели, как в те годы. И никогда витрины в стране не были так прекрасны, а цены так тверды, а заработки так легки. “Я другой такой страны не знаю,/ Где так вольно дышит человек...” — пели пионеры, отправляясь в походы...»
Конечно, Дунаевский знал о трагической стороне жизни в СССР, о репрессиях, о ГУЛАГе, о расстрелах, но, будучи человеком с головой погруженным в творчество, старался не замечать всего этого. Если выражаться метафорически, то все печальное оставалось за бортом; а корабль, на котором находился композитор, легко рассекал волны и плыл в сторону островов Любви и Счастья.
Дунаевский купался в стихии жизни. Есть люди — мрачные ипохондрики, тяжелые меланхолики, вечно подавленные и бурчащие, что все, мол, плохо и все не так. А есть люди оптимистичные, светлые, солнечные, которые упоены всем тем, что их окружает. Живут с удовольствием, с радостью, как говорится, с «бон аппетитом». Именно таким был Дунаевский. Вот что он писал в одном из частных писем: «Если существуют такие измерительные приборы, как барометр, термометр, манометр и прочие “метры”, то себя я могу назвать “витометр”, от слова “vite” — “жить”. Я не могу не петь о жизни. Она меня требует, зовет во всех ее будничных подробностях. Уйти от нее нет возможности и сил! Чем дольше я думаю, тем больше убеждаюсь, что это жизнеизмерение, жизнеуловление и есть моя человеческая и творческая планида».
Стоит обратить внимание на дату письма: 30 марта 1953 года. Не прошло и месяца, как умер Сталин, и вся страна погружена в печаль и мрак: закатилось солнце!.. А Дунаевский вне печали, он остается в своем песенном восторге от жизни. Умер вождь? Но жизнь продолжается. Да здравствует жизнь!.. А теперь самое время посмотреть на жизнь самого Дунаевского.
Предки композитора родом с берегов Дуная (отсюда и фамилия Дунаевские), переселились в силу каких-то причин на Украину, на Полтавщину, и осели в захолустном городке Лохвицы. Здесь 18 (30) января 1900 года родился Исаак Дунаевский, а точнее Исаак Беру Иосиф Бецалев. Его отец служил кассиром в местном банке «Общество взаимного кредита», а еще изготовлял и продавал фруктовую воду и был, соответственно, немного предпринимателем, что Дунаевский в советское время тщательно скрывал в своей биографии. В семье Дунаевских росли пятеро сыновей (все они стали музыкантами) и одна дочь, ставшая преподавателем физики (капля физики в еврейской семье). А еще с семьей Дунаевских жил дядя Самуил, музыкант от Б-га, игравший на всех инструментах и купивший огромный граммофон. Из трубы граммофона неслись потрясающие звуки, которые и определили судьбу братьев Дунаевских.
Именно дядя Самуил отвез племянника Исаака в Харьков, определил его в переплетчики, и это дало возможность новоиспеченному пролетарию (ученик переплетчика!) поступить в гимназию и параллельно учиться музыке. Сначала Дунаевский считался способным скрипачом, потом поменял скрипку на фортепиано, а затем увлекся сочинительством и стал композитором. В 1922 году он написал свою первую музыку к спектаклю «Мыльные пузыри» (кто знал в тот момент, чем обернутся в дальнейшем мыльные пузыри?).
Харьков оказался тесным для молодого Дунаевского, и в 1924 году он поехал в Москву, ибо, как он считал, и вполне справедливо, Москва — это неограниченные возможности. Поначалу Дунаевский стал музыкальным руководителем так называемого фанерного театра (театра миниатюр) в саду «Эрмитаж». Однако, встретившись с конкуренцией, перебрался в Крым, в Симферополь, и там получил благодатные условия для продуктивной работы. Как написал один критик: «Под нежным солнцем написал много прелестной музыки».
Но вскоре Дунаевского вызвали в Москву в Театр сатиры, где сразу оценили его «французский талант»: умение соединить патетику и реальность, придать мелодии очаровательный шарм. И первым спектаклем в Театре сатиры, музыкально оформленным Дунаевским, стали «Мечты... мечты...» Дунаевский в этом спектакле постарался вовсю и тут же был обвинен в буржуазности. Фокстрот — это фи!.. Пришлось срочно перестраиваться, и Дунаевский пишет музыку к оперетте «Полярные страсти». Сюжет что надо: девушка Инга, живущая на Крайнем Севере, дочь кулака, порывает с семьей и добивается права ехать в Москву учиться.
Опустим другие опыты Дунаевского — их было много! — но выделим главное: встречу Исаака Дунаевского с Леонидом Утесовым. Встретились два корифея эстрадного жанра. Первые слова Утесова были: «Мы куда сначала — к роялю или к столу?» Так родилось творческое содружество Дунаевского и Утесова, но им обоим пришлось туго от «главных действующих лиц» — режиссера Григория Александрова и его любимой примадонны Любови Орловой. Но, тем не менее, джазовая программа Утесова «Музыкальный магазин» в 1934 году с успехом трансформировалась в фильм «Веселые ребята», и песни Дунаевского, исполненные Леонидом Осиповичем, запела вся страна:

Сердце, тебе не хочется покоя,
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь
так любить!

После «Веселых ребят» Дунаевский стал знаменит на всю страну, а благодаря гонорарам еще и богат. Далее по восходящей: музыка к кинофильмам «Цирк», «Дети капитана Гранта», «Светлый путь», «Вратарь», «Три товарища», «Весна» и т. д. «Песня о Родине», «Песня о Волге», «Марш веселых ребят», «Марш энтузиастов» и другие песни, торжественные и величавые, бойкие и бравурные, но неизменно на хорошей мелодической основе. Мелодия — это главное в творчестве Дунаевского. Горько, но это факт: композитор создавал солнечные песни в темные годы сталинских репрессий.
Коли упомянули имя вождя, то следует сказать, что Сталин любил Дунаевского и не любил. Вождь понимал, что жизнерадостные песни Дунаевского укрепляют режим, но сама фигура композитора ему была несимпатична. Сталину не понравилась и песня, сочиненная Дунаевским о нем («От края и до края по горным вершинам,/ Где вольный орел совершает полет, /О Сталине мудром, родном и любимом,/ Прекрасную песню слагает народ...) Песня почему-то вызвала у вождя раздражение. Существует легенда, что кто-то из приближенных предложил прослушать «Песню о Сталине», сказав при этом, что вот, дескать, наш знаменитым композитор «приложил весь свой замечательный талант, чтобы создать достойную песню о товарище Сталине...» Сталин молча выслушал песню, не выпуская трубку изо рта, затем после тягучей паузы сказал: «Да... Товарищ Дунаевский действительно приложил весь свой замечательный талант, чтобы эту песню о товарище Сталине никто не пел!»
Странно, по крайней мере мне, что Дунаевский искренне любил Сталина и поклонялся ему как гению. В одном частном письме композитор писал (подчеркнем: не в официальной печати): «Мы должны гордиться, что являемся его современниками и пусть крохотными сотрудниками в его деятельности. Как часто мы (особенно молодежь) забываем, что одним воздухом дышит с нами, под одним небом живет Сталин...»
Ослепление Сталиным у Дунаевского так и не прошло до конца жизни. Он не захотел соединить в своем сознании зло, творимое в стране, с именем человека, создавшего подобный режим. И слава была, и деньги водились, и женская любовь окружала Дунаевского, и был даже пароход, названный его именем, — было все, но постепенно росло в душе Исаака Дунаевского недовольство и тем, что сделал, и тем, что ему не удалось сделать. Острослов Никита Богословский ехидно сказал по поводу Дунаевского: «Иссяк Осипович...» Нет, он не иссяк. Просто ушло куда-то вдохновение, народ с вдохновением пел его песню «Каким ты был — таким остался!..», но Дунаевский позднего периода был уже совсем другим «казаком».
Накануне 1951 года Дунаевский выступал в Горьковской консерватории перед преподавателями и студентами. Из зала пришла записка: «Почему вы пишите только в легком жанре?» Дунаевский неожиданно ответил резко и откровенно (видно, накипело!): «У меня есть фортепианная соната, струнный квартет, и я мог бы написать и оперу. Но нет хорошего либретто. Вот мне из Ленинграда прислали оперное либретто. Но как на него писать? По либретто героиня в первом акте ставит рекорд, во втором — рекорд, в третьем — рекорд, в четвертом — рекорд...» Дунаевский покраснел от возмущения и продолжал: «Я хочу написать оперу о сильных чувствах, о любви, о женщине. А меня Большой театр просил написать о колхозной электростанции. О колхозной электростанции написано шестнадцать повестей. Сколько можно?..»
Нынешнему молодому поколению все это кажется диким. Но тогда, в сталинские времена, все было именно так: художник выполнял социалистический заказ. Никакой отсебятины. Только то, что полезно стране и народу: электростанция, добыча угля, варка стали и т. д. Это сегодня шоу (вот бы развернулся Дунаевский!..), а тогда — не шуми, сиди тихо и делай, что тебе говорят.
1950 год. Дунаевский в почете и фаворе. Он — депутат Верховного Совета СССР, орденоносец, член правления Союза композиторов, член многочисленных советов Дома кино, Радиокомитета, издательств, редколлегий журналов и т. д. Этот перечень Дунаевский продолжает сам и не без юмора: «Кроме того, спорадически танцую еще на многих свадьбах в виде оратора, докладчика, журналиста, публициста и др. Как видите, хорошие еврейские головы в цене. Только выплачивают эту цену неаккуратно и неохотно».
К 50-летию Дунаевскому как «запевале советского народа» пожаловали орден Ленина. В Союзе композиторов было чествование, но «Правда» не отметила юбилей Исаака Осиповича, чем он был страшно обижен. В день его рождения в газете был помещен портрет Зинаиды Кротовой, чемпионки по конькам, и, соответственно, дан очерк о ней, а о всенародном любимце Дунаевском ни полстрочки. «И я глотаю эту обиду, как глотал обиды много раз за последние годы». Так власть играла с Дунаевским в кошки-мышки: то приласкает, а то и обидит.
Судя по многочисленным письмам, Дунаевский тосковал по серьезной музыке. Одной из своих корреспонденток он писал: «... Я хотел бы видеть, как написал бы Чайковский на тему о колхозной бригаде. Я хотел бы слышать, какую музыку написал бы Римский-Корсаков, если бы Шехерезада была звеньевой колхоза “Красный пахарь” или челночницей фабрики имени Ногина. Я пока не нашел в окружающей жизни ни новой Кармен, ни нового Германна... Поэтому я и пишу то, что умею хорошо делать, и не мучаю себя на склоне лет несбыточными стремлениями...»
Нет, мучил, да еще как!.. Но ради справедливости следует отметить, что другие композиторы писали то, что хотели, к примеру, Дмитрий Шостакович. Существует такая легенда: «Мы с тобой, Митя, — говорил Дунаевский Шостаковичу, — самые популярные композиторы». «Да, Дуня, — отвечал Шостакович. — С той лишь разницей, что все знают мое имя, но никто не знает ни одной моей ноты. Так же, как все знают твои мелодии, но никто не знает, кому они принадлежат».
Ко всем огорчениям Дунаевского нужно добавить ярую зависть коллег, завидовали не только популярным песням, но и успеху Дунаевского у женщин. Еще одно направление атаки: антисемитизм. В «Правде» появился фельетон «Простаки и проходимцы». Под простаками имелись в виду русские, под проходимцами — евреи. А кто был наиболее успешным евреем? Конечно, Дунаевский!..
Ну, и обычная напасть людей в определенном возрасте: потеря друзей. Дунаевский очень переживал смерть своего друга, замечательного артиста Владимира Хенкина. В связи с этим Дунаевского все чаще стали мучить воспоминания:

Каховка, Каховка — родная винтовка,
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —
Этапы большого пути.

Это его, Дунаевского, песня с грозной концовкой: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд/ Стоит на запасном пути!»
Увы, Дунаевский перестал быть песенным бронепоездом и окончательно застрял на запасном пути. Охлаждение власти, личные невзгоды и трудности, жизнь на два дома и две семьи, и стало барахлить здоровье. «Песни мои надоели мне до черта!..» Стало не до песен...
В июне 1953 года врачи предупредили композитора, что положение его серьезно. «Самое страшное даже не то, что после 42 лет курения я должен бросить все, а то, что я привык думать и сочинять с неизменной сигаретой».
Дымок от сигареты рассеялся, но смерть была уже рядом. 25 июля 1955 года Исаака Осиповича не стало. На рояле остался лист нотной бумаги с фрагментом почти законченной оперетты «Белая акация». По Москве поползли слухи, что Дунаевский застрелился. Но это были только слухи.
Исаак Осипович прожил немного — 55 лет. Хоронили его «как полагается», как большого композитора, как короля маршей, вальсов и популярных песен.
Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия