Рассказы о детстве в Балтском гетто

Сестричка

Четырехлетнюю Аню не пришлось будить. Отец только подошел к ее постели, и она сразу открыла глаза.
– Что? Надо одеваться?
– Да. Пойдешь к соседям, побудешь у них.
– А вы? А мама?
– Мама больна. Ты слышала, как она всю ночь стонала?
– Да... А сейчас что — уже утро?
– Утро. Сейчас к маме придет врач. Я помогу тебе одеться, на улице холодно. Январь, мороз.
– Я не хочу к соседям. Я останусь здесь, у бабушки. В моем домике.
«Домик» был под столом в бабушкиной комнате. Стол был покрыт старой бархатной скатертью. Бахрома свисала до пола. Под столом было тихо и уютно. Взрослые уже привыкли, что Аня там устроила «домик». Из каких-то коробочек и тряпочек сделала стол и кроватки для своих кукол. С тех пор как Туба — девушка из Бессарабии, которая многому успела научить ее, в том числе шить тряпичные куклы, — ушла летом из гетто, Аня шила кукол и платья для них сама. А волосы куклам, черные и золотистые, она стала делать, срезая ножницами бахрому... Пока бабушка не заметила, что она портит скатерть.
Аня помнила, как Туба собиралась уйти из гетто. Ее почти не отговаривали. В самом деле, кому как не ей, 17-летней и к тому же голубоглазой и белокурой девушке, не попытаться вырваться из этой западни, устроенной для евреев? Туба готовилась не один день. Подлатала свой скудный гардероб. Подогнала свои юбки и платья по фигуре так, чтобы незаметно было, что на ней три юбки. А поверх юбок еще и два платья.
С Тубой прощались, откровенно завидуя.
А она смеялась и говорила:
– Ну, кто скажет, что я еврейка? Разве я похожа на еврейку?
Наверно, она ушла ночью, когда девочка спала. Не хотела, чтобы ребенок плакал, прощаясь. И сама боялась заплакать — так они обе, большая и маленькая, привязались друг к другу.
Прошло уже много месяцев, пришла зима, а о Тубе и ее подруге — маминой двоюродной сестре — никто ничего не слышал. А, может быть, слышали, но девочке не рассказывали.
Так исчезла из жизни Ани славная бессарабская девушка Туба.
Так исчезли из жизни две девушки, на евреек вовсе непохожие.
– Я останусь здесь, у бабушки, в моем домике. Я буду тихо сидеть...
– Нельзя. Сейчас врач придет.
Они не успели одеться, как в дверь постучали. Отец открыл и впустил незнакомую женщину с чемоданчиком в руках. Женщина разделась и прошла к маме. А девочка с отцом отправилась к соседям.
Через какое-то время, уже днем, ребенка привели домой. Отец развязал на ней сзади большой платок, помог раздеться, заставил помыть руки и лишь тогда сказал:
– У тебя теперь есть сестричка.
– Сестричка? А откуда она взялась?
– Ты видела тетю с чемоданчиком? Она ее принесла.
– В чемоданчике?
– Да. Именно в чемоданчике. Пойдем, покажу сестричку.
Они вошли к маме. Рядом с маминой постелью на двух табуретках девочка увидела корыто, застланное внутри ватным одеялом. А в корыте туго, как кочанчик, замотанный в пеленки, спал ребенок.
– Вот. Твоя сестричка, — гордо сказал отец.
– Такая маленькая?! Я думала — она большая, и с ней можно играть.
– Ничего, она вырастет...
И вдруг он замолчал. Посмотрел на мать. В их глазах девочка увидела слезы и немой вопрос: «Вырастет ли?»
Над головой на потолке чернели отверстия от пуль: только вчера в окно стреляли. Разбитое стекло осторожно вынули и вместо него окно заткнули подушкой...
Сестричка выросла. Позже с ней можно было играться, а затем, уже после освобождения, и играть. А потом она окончила школу, университет, одним словом — выросла!
А в тот первый год своей жизни сестричка много и тяжело болела. И только Б-гу, родителям и бабушке было известно, как в условиях гетто без лекарств им удалось спасти ее: зимой от воспаления легких, а летом от кровавого поноса.
Аня помнит, как плакали родители по ночам над корытом-колыбелью своей младшей дочурки:
– Господи, если она уже родилась, пусть она будет! Не отбирай ее у нас!

«Мама, я их не боюсь!»

— Мама, я их не боюсь! — сказала маленькая девочка, прижимаясь к дрожащей всем телом маме. Девочке было два года, маме — двадцать два.
— Мама, это — красноармейцы?
— Тише, доченька, тише, — и мать прикрыла ладонью рот ребенка, — это немцы!
Немцы уже несколько дней хозяйничали в городе. А теперь, взломав входную дверь, они ввалились в дом. Двое из них ступили в комнату, где за столом сидели молодая женщина с девочкой на руках и ее семидесятилетняя свекровь. Перед свекровью лежал раскрытый сидур. Она подняла голову от молитвенника и, замерев от страха, не мигая, посмотрела на немцев.
— Wirst erschossen! — и оба немца направили оружие на женщин.
— Дайте им что-то, дайте скорее, — прошептала женщина, чувствуя, как у нее немеет переносица.
— У меня нет ничего.
— Что-нибудь! Скорее!
Свекровь вынула из кармана передника два коробка спичек и положила их перед немцами.
Немцы как-то странно переглянулись, и каждый из них взял по коробку. Потом они очень медленно опустили винтовки, повернулись спиной и... вышли.
— Господи! Слава тебе, — свекровь наклонилась к столу и поцеловала сидур.
Позже стало известно, что в соседних домах люди ничем не могли откупиться и погибли.
А через пятьдесят лет Анна Шварцман скажет: «Мама, я их не боюсь!»
И вся семья уедет в Германию.
Сусанна ЛАНГМАН, Германия
Репродукции картин  Ильи Клейнера