Еврейская кровь

– Да вот эта вечная травля инородцев в «Новом Времени», науськивание на евреев, вся та сложная сеть лжи и инсинуаций, которыми опутывает окраины ваша газета!
– Это не я, — вздохнул старик, опустив голову. — Это Меньшиков. Это Столыпин.
– Старик! — возразил я. — Над вами висят восемьдесят лет жизни. Зачем Вы на закате говорите неправду? Завтра утром, когда сторожа будут подметать полы в редакции «Нового Времени», вы можете приказать им вымести Меньшикова, и завтра же его не будет.
– А он в другом месте начнет писать.
– Если я из своего дома что-либо выметаю, мне неинтересна судьба выметенного мной мусора: придут грязные тряпичники и заберут, может быть, все выброшенное. Но какое мне до них дело? Все, что вы говорите, — пустая, недостойная вас оговорка.
Он молчал. Тишина окружала нас.
– Чего же вы молчите?
– Что я вам скажу? Я теперь в дела газеты не мешаюсь… Против евреев я, в сущности, ничего дурного не питаю…
– Еще бы, — усмехнулся я. — Ведь вы на их травле нажили порядочные деньги!
– Ничего я на них не нажил… — нерешительно прошептал старик.
– Я так думаю, — улыбнулся я, — что вся эта обстановочка на «еврейские деньги» куплена. А?
– Нет…
– Ну, да! Вот этот диван… Хороший диванчик. От него так и пахнет чертой оседлости.
– Он не еврейский…
Диван неожиданно пошевелился, обиженно вздернул спинкой и, перебирая ножками, рысцой выбежал из комнаты.
Старик сделал вид, что не заметил выходки дивана, а я усмехнулся и беспощадно продолжал:
– Красивый у вас письменный стол. Солидный такой! Но он почему-то напоминает мне о проценте при приеме евреев в учебные заведения. Такой у него вид.
– Нет, что вы! — сказал Суворин. — Этот стол куплен на русские деньги.
– Честное слово?
– Честное слово.
Все перья, лежавшие на письменном столе, стали дыбом. Сам он, как кит во время выдоха, выбросил из ноздрей-чернильниц две струи чернил и, тяжело ступая массивными ногами, пополз из комнаты.
– Смотрите! — воскликнул я. — Что выделывает ваш письменный стол!
– Это ничего, — смущенно пролепетал Суворин. — Не обращайте внимания. Это он так…
И, чтобы отвлечь мое внимание, он встал и заискивающе указал мне на большую картину в золотой раме.
– Как вам нравится это произведение?
– Оно было бы недурно, если бы не было куплено на деньги, заработанные на еврейских погромах, — вежливо отвечал я.
– Нет, это русские деньги! — упрямо закричал старик.
Под картиной стояли два кресла. Они уже давно нерешительно шевелили ножками, будто не решаясь сдвинуться с места.
– Смотрите! — указал я. — В них, кажется, заговорила еврейская кровь.
– Русская! — в отчаянии воскликнул Суворин.
Одно из кресел негодующе махнуло ручкой, схватило другое за ножку и потащило к выходу. Картина воспользовалась этим моментом, оторвалась от гвоздя и, описав полукруг, упала на сиденье кресла.
Так она и выехала из комнаты, комфортабельно развалившись на кресле…
Старик упорно делал вид, что не замечает поголовного бегства своей меблировки.
Я усмехнулся, посмотрел на пол и спросил:
– Это какой ковер?
– Персидский.
– Еврейский?
– Нет, персидский.
– Может быть, вы его потому называете персидским, что «Новое Время» травило прогрессивных персов, считая их разбойниками?
Ковер собрался в складки, вздыбился и потихоньку пытался выдернуться из-под наших ног. Я отступил в сторону. Он загнулся с одного края, свернулся в трубку и мягко покатился вон из комнаты.
Книжный шкап наклонился… Целая туча книг осыпала меня… Они тихо поднялись на свои толстые переплеты и, шевеля листами, сплошной массой поплыли из комнаты…
Мы стояли в громадной, совершенно опустевшей комнате, друг против друга, и старик, отвернувшись, старался избегать моего негодующего взгляда.
– Вы молчите?! — закричал я. — Вы не питаете дурных мыслей против евреев? А во что вы одеты? Какого рода сюртук и брюки надеты на вас? Они не еврейские?
– Ей Б-гу, от французского порт…
Невидимая сила усадила старика на пол, — и брюки вместе с ботинками сползли с его ног. Сюртук скатился с плеч, поднял брюки и, погрозив Суворину пустым рукавом, убежал, стуча ботинками…
В пустой комнате на полу сидел передо мною совершенно обнаженный дряхлый старик и конфузливо смотрел в угол. Я нагнулся к его уху, шепнул: «Покайся, старичок!» – и выбежал из опустевшего кабинета.
Аркадий АВЕРЧЕНКО
Публикация Рафаэля СОКОЛОВСКОГО
Перепечатано с незначительными
сокращениями из журнала
«Сатирикон» за 1909 год.