Польские каникулы

В Варшаве на вокзале нас встречали улыбающиеся дедушка с бабушкой. Как-никак единственная дочка и внучка, которые были для стариков, кроме театра, конечно, центром вселенной и смыслом существования. 
Дедушка с бабушкой жили в просторной трехкомнатной квартире на улице имени Мордехая Анелевича, возглавившего восстание в Варшавском гетто. Недалеко от нашего дома на улице Заменгофа находился мемориал героям Варшавского гетто. Война давно закончилась, о жертвах Холокоста в польско-еврейской прессе вспоминали, естественно, не каждый день. (В Советском Союзе слово «Холокост» в то время вообще не употребляли ни в прессе, ни в обиходе. Такого слова не существовало.) Но мемориал, мощный, величественный, был здесь, неподалеку. В центре памятника — бронзовая фигура двадцатичетырехлетнего Анелевича с гранатой в руке. Рядом с ним — другие герои восстания. Изможденные, гордые, прекрасные лица. Мимо памятника нельзя было пройти спокойно, думая о повседневном. Он призывал всех: остановись, призадумайся, поклонись, помни, возложи цветы! У подножья мемориала всегда было море цветов.
План отдыха был такой: побыть неделю в Варшаве, что включало поход в Государственный еврейский театр, где играли дедушка с бабушкой, пробежаться по Маршалковской, конечно же, с заходом в частные магазинчики и в кино на какой-нибудь популярный польский или заграничный фильм. Мы с мамой обожали кино и всегда, приезжая в Варшаву, как говорится, отрывались там по полной программе. Ведь в Союзе в то время массовому зрителю не показывали фильмы типа «Сладкая жизнь» Феллини. Кроме того, в послевоенные годы был настоящий расцвет польского кино.
После недели беготни по жаркой столице мы поехали в дом отдыха (при еврейской организации TSKZ *), который находился недалеко от Варшавы в местечке с лесным названием Щрудборув. Дом отдыха был старый, но чистый и ухоженный. Вокруг раскинулся парк с тенистыми аллеями вековых деревьев, скамейками и уютной беседкой. Прогулки по аллеям располагали к покою и романтическим мечтам.
Отдыхающих было немного, где-то десятка два-три. Возраст и социальное положение самое разное: от юного поколения, с родителями и без, до пенсионеров; от актеров и писателей до работников торговли. Все встречались три раза в день в столовой и, если хотели, ограничивались цивильными приветствиями: «Доброе утро», «Добрый день» или «Добрый вечер». Вокруг звучала как польская речь, так и идиш. На идише говорили, в основном, пожилые евреи: поэт, который зарабытывал на хлеб сапожным делом, несколько еврейских актеров и корреспондент еврейской газеты.
В столовой кормили вкусно и на убой, чередуя польские национальные блюда с еврейскими. С печальной обреченностью я предполагала, что к концу лета прибавлю пару килограммов в нижней части тела, которая у меня и без того отличалась «приятной округлостью».
За нашим столиком сидела разношерстная компания: рыжеволосо-конопатый, суетливый юноша Натан, бледная, словно восковая, Ружена с заботливо-печальной мамой, высокий и очень худой юноша Изя (с мамой, напоминавшей кудахтующую наседку) и я (тоже с мамой). За соседним столиком сидела ярко накрашенная, стильная девушка Илона и молодая то ли парочка, то ли нет: очень симпатичный Анджей (лет двадцати) и хорошенькая девушка Анеля, которая на вид была немного старше него. Суть отношений Анджея и Анели вызывала нездоровое любопытство отдыхающих, но до истины никто так и не докопался.
Как и полагается на отдыхе, болтали обо всем и ни о чем. За завтраком говорили о том, какая сегодня ожидается погода и стоит ли пойти в бассейн или остаться на территории дома отдыха, поиграть в карты или в настольный теннис. Ну, может, просто расслабиться, загорая в приятной полудреме на поляне. За обедом обсуждали планы на вечер. Выбор времяпрепровождения был не очень широк. Тем не менее возможные варианты горячо обсуждались: смотаться ли на электричке в ближайший городок на дансинг или в кино, ну или, наконец, остаться в общей гостиной, чтобы смотреть любимый всеми фестиваль песни из Цопота.
Ружена страдала белокровием. Врачи запретили ей находиться на солнце. Большую часть времени она проводила в беседке. Тихая, неразговорчивая, смирившаяся со своей судьбой, она целыми днями читала романы, пытаясь чужими, более удачными судьбами отвлечься от печальной своей. Иногда я оставалась с Руженой. Мы говорили о книгах и кино.
– Когда ты себя будешь лучше чувствовать, мы поедем на электричке в кинотеатр, — фантазировала я.
– Спасибо тебе, Хеленка! Но мне уже никогда не станет лучше. Я смирилась. Ведь человек когда-нибудь должен умереть. Я вот умру молодой, без морщин и вставных зубов... И это даже хорошо, — она улыбалась какой-то полуулыбкой и даже пыталась острить. Я не знала, что ответить, восхищаясь ее спокойствием и мужеством.
В субботу к Анджею приехала мама, и я страшно удивилась, когда услышала, что они между собой говорили по-русски. Никакого польского акцента. Обычная русская, московская речь. У меня, как говорится, аж челюсть отвисла.
Вечером, дождавшись, когда Анджей остался один (без мамы и Анели), я заговорила с ним по-русски:
– Ты знаешь русский? Я слышала, как ты хорошо говоришь, совсем без акцента. Ты из Союза?
– Да, я родился в Москве. Мои родители — репатрианты. Мы уже пять лет как живем в Польше. Я здесь окончил гимназию, сейчас учусь в университете.
– Не понимаю. Как ты мог уехать навсегда из Москвы? Не скучаешь?
– Сначала скучал, потом привык. А теперь я даже не представляю, как я мог там жить и учиться. Все это промывание мозгов и дребедень с пионерами и комсомолом... Здесь, конечно, тоже много коммунистической брехни, но все же не в такой степени. К тому же, я скоро... — тут Анджей осекся и сменил тему разговора. — Хочешь, пойдем погуляем?
– А как же Анеля? Ревновать не будет?
– А что Анеля? Пусть немного поревнует. И... я же тебя приглашаю всего лишь на прогулку, — улыбнулся Анджей.
Увлечения мальчиками у меня, конечно, к тому времени были, но пока только среди одноклассников. Ничего серьезного. Такой «взрослый» парень, как Анджей, мне еще внимания не уделял.
Анджей взял меня под руку, и мы побрели по аллее к выходу из парка. Юноша был красив лицом и хорошо сложен. Наверное, занимался спортом. Я гордо почувствовала себя избранницей, хоть и на час.
– Ну, расскажи мне о Москве. Как там Красная площадь? Ленина еще из Мавзолея не вынесли? — смеялся Анджей.
– Нет! Вождь мирового пролетариата пока еще там, — подыгрывала я ему. — И Красная площадь на месте. Знаешь, я безумно люблю Москву и не представляю себе жизни без этого города. Я бы ни за что не уехала в Польшу, хотя мне нравится проводить здесь летние каникулы. Но в конце лета я всегда ужасно хочу домой.
– Милая Хеленка! В жизни иногда случаются такие пертурбации, что диву даешься. Человек ко всему привыкает и везде выживает, если, конечно, хочет выжить и быть счастливым.
– Как ты интересно рассуждаешь! Стало быть, ты привык жить в Польше и счастлив...
– Стало быть...
Мы весь вечер гуляли с Анджеем по аллеям парка, дошли до леса и вернулись в дом отдыха. Анджей был, что называется, свой парень, москвич, хоть и бывший. С ним было легко и просто. Мы говорили на одном языке (в прямом и переносном смысле). У нас было общим его, Анджея, прошлое, над которым он подтрунивал, и мое настоящее, в которое я тогда еще верила и без которого не мыслила своей жизни.
В эту ночь я долго не могла уснуть. Все думала о том, какой Анджей симпатичный и умный и что я уже почти в него влюбилась, хотя эта новая любовь была абсолютно безнадежной и безответной. Ну разве я могла соперничать с хорошенькой, взрослой, опытной в любви Анелей!
На следующий день мы встретились с Анджеем за завтраком как ни в чем не бывало, как будто не было вчерашнего волшебного вечера, который так неожиданно нас сблизил. Я было начала при всех говорить с Анджеем по-русски, но он поднес указательный палец к губам, давая мне понять, что русский язык — это наша маленькая тайна. Мол, не здесь и не сейчас. Анджей не хотел выделяться из польско-еврейской среды. Он хотел быть таким, как они.
Вечером мы всей молодежной компанией отправились в кафе на дансинг. Анджей, Изя, Натан, Илона и я. Анеля уехала в Варшаву по каким-то своим делам. В кафе было много народа. Играли и танцевали модный тогда твист. Мы заказали по чашечке кофе с пирожными. Мальчики добавили пива. Все закурили, я тоже, хоть и в первый раз. Я должна была показать им всем и прежде всего Анджею, что я такая же, как они, современная, раскованная, без советско-комсомольских «предрассудков и заморочек». Натан пригласил танцевать Илону. Изя покуривал и поглядывал по сторонам.
– Потанцум, Хеленка? — спросил Анджей по-польски.
– Да, конечно! — с готовностью ответила я, хотя сей модный танец еще не освоила. Просто до сих пор не представился случай.
Способности к танцам и хорошее чувство ритма были у меня с детства. Я быстро схватила нужные движения: как будто ты топчешься на месте и никак не можешь погасить каждой ногой по сигарете, и уже через минуту лихо твистовала напротив Анджея.
– А ты очень пластична, хорошо танцуешь, — похвалил меня Анджей и улыбнулся радостно-одобрительной улыбкой.
После танца он подвел меня к нашему столику и очень по-польски поцеловал мне руку. Я понимала, что это всего лишь ритуал, но все же зарделась. Потом мы поменялись парами. Я танцевала с Натаном, а Анджей — с Илоной. Изя пригласил на танец девушку из-за другого столика. Так мы менялись партнерами несколько раз. Вечер подходил к концу. Шел двенадцатый час, пора было возвращаться в дом отдыха. В кафе было так сильно накурено, что силуеты танцующих с трудом различались сквозь сизый дым. Наш последний танец с Анджеем был медленно-лиричным. Мы топтались на месте, невидимые, окутанные дымной оболочкой. Анджей прошептал мне по-русски:
– Ты славная девочка, Хеленка! Как жаль, что я завтра должен уехать.
– Как уехать? Почему завтра, ведь каникулы еще не кончились?
– Мои каникулы уже кончились. Мама сказала, что все документы уже оформлены. Очень скоро мы уезжаем в Израиль. Навсегда!
– Господи! — опешила я. — Ну зачем же в Израиль? Тебе мало Польши? Ты же сказал, что привык к жизни в Варшаве и вполне счастлив. И как же Анеля?
– А что Анеля? Она полька... Да, я привык. Но я еврей, и мое место не здесь. Каждый раз, когда я прохожу мимо памятника героям Варшавского гетто, я чувствую какую-то непреодолимую связь с этими парнями и девушками. Как будто они призывают меня отомстить. Вот поеду в Израиль, поступлю в армию, возьму в руки винтовку и...
– Ты сумасшедший! Кому ты там будешь мстить? И вообще, Израиль — это Восток. Там совсем другие евреи. Другой менталитет. Ты прежде всего европеец, а потом еврей.
– Нет, ты ошибаешься. Я прежде всего еврей, а потом уже все остальное. Газеты читаешь? Новости смотришь? Они нас тут не хотят. Кричат, чтобы мы «убирались в свой Израиль». Ты очень скоро это поймешь там, в Москве. А сейчас поехали в Щрудборув. Поздно уже.
– Не уезжай в Израиль, Анджей! Ты горько пожалеешь об этом, — умоляла и предостерегала я.
– Уверен, что нет.
Бесполезно было продолжать этот спор, и я замолчала. Слезы выступили у меня на глазах. Я так не хотела, чтобы он уезжал, понимая, что мы больше никогда не увидимся.
Я опять не могла уснуть. Как-то все сразу обрушилось на меня, юную, советскую комсомолку. Вспыхнувшая влюбленность в польско-еврейского репатрианта из Москвы. Его внезапный отъезд в Израиль. В голове была полная сумятица и обида на жизнь за то, что она забирала у меня Анджея.
Анджей уехал на следующий день до завтрака, ни с кем из нашей компании не простившись. (Что ж, ведь мы, по сути, простились с ним накануне!) Оставшиеся пару недель в Польше пролетели, как пустые листки календаря. Я не переставала думать об Анджее и больше не ходила ни в бассейн, ни в кино, ни на танцы. Проводила почти все свободное время в разговорах с Руженой, понимая, что ее горе несоизмеримо с моим... К первому сентября мы с мамой вернулись в Москву. Московская жизнь закружила меня, и я отодвинула историю с Анджеем в дальний угол памяти.

Прошло десять лет. Я полюбила другого парня, вышла замуж, родила ребенка. Обстоятельства вынудили нашу семью эмигрировать. Местом назначения мы выбрали США. Недавно я ездила в Израиль, чтобы взглянуть на эту загадочную страну, объединившую евреев всех уголков земли, оттенков кожи и культур. Как-то вечером мы сидели в кафе с моей подругой детства, которая жила в Израиле с конца семидесятых. За соседним столиком я увидела мужчину. Его лицо мне показалось знакомым. Мы смотрели друг на друга с нескрываемым интересом, пытаясь откопать в памяти то, что, возможно, нас когда-то свело в этом мире. Долго всматривались в наши измененные временем лица, но все же не решились заговорить и разошлись в разные стороны. Мне показалось, что это был Анджей. С ним были молодая женщина и девочка-подросток. Хотелось верить, что в Израиле Анджей не только взял в руки винтовку и отомстил за Холокост, но просто нашел себя и свое счастье.
Елена Литинская, США
______
* Товарищеское общество еврейской культуры.