Забыть прошлое!..

Окончание. Начало в №1005
С тех пор прошло более 60 лет, а мне и сейчас кажется, что все, о чем пишу, происходило не со мной. Тяжелый крестьянский труд спасал меня от бессонницы и ночных кошмаров.
В 1943 году Яна убили украинские националисты. Была страшная межнациональная вражда. Хозяина убили лишь за то, что он был поляк. Хозяйка закрыла дом, продала хозяйство и переехала к родителям в город Корец, меня она взяла с собой. В 1944 году, когда этот город освободили от фашистов, я решила уйти от хозяйки. Тяжело было работать — у ее родителей было большое хозяйство. Узнав о моем решении, Федосья, поджав губы, сказала: «Что ж, Лида, помнишь, как в 1941 году мы с тобой договорились, что ты будешь работать, а я буду тебя кормить и одевать? Вот, в чем стоишь, в том и иди. Советы позаботятся о тебе».
Куда идти? До Дня Победы оставалось еще больше года... Верила ли я в победу? Нет! На Западной Украине не очень-то радовались приходу Красной Армии. Люди помнили 1939 год...
Мне исполнилось 17 лет. Когда пришли наши, мне взамен немецкого удостоверения выдали паспорт. Но мои мытарства продолжались. Опять, как в 1941-м, надо было решать, что делать. Работала в столовой разнорабочей. Там и ночевала. Чего только ни делала. Была грузчиком, чистила огромные котлы. Тяжело заболела. После больницы уехала в г. Острог (Ровенской обл.). Там поступила в педучилище. Более всего боялась нервных срывов. Все вокруг раздражало меня, хотелось плакать, быть одной. Чувствовала, как в 18 лет умирает душа.
9 мая 1945 года радости не было. Не могла я ликовать, как все. Чувства мои были полностью парализованы, даже жалела, что осталась живой в этой страшной войне. Возвращаться домой, в Каменный Брод, где меня давно уже похоронили, встречаться с бывшими полицаями, отсуживать дом и разграбленное имущество? Это было выше моих сил! Написала письмо Янине Выговской (женщине, которая меня спасла). Письмо вернулось обратно — Янина умерла.
9 мая 1946 года отмечали первую годовщину Победы. Около исполкома на сооруженной временной трибуне стояли все «знатные» люди города и передовая учительница — это была я. Стою, обозреваю собрание. Состояние немного странное, будто присутствую на празднике радости, а перед глазами 1941 год. Расстрелянные родители, брат и сотни евреев нашего села. Тяжелый комок, словно камень, давит грудь и не дает дышать.
И вдруг! Среди сотен людей я вижу только одно лицо... Это лицо молодого лейтенанта-танкиста, вся его грудь в орденах. Невысокого роста, прядь черных волос видна из-под фуражки. Не могу объяснить, что со мной произошло! Подхожу к ведущему митинга и прошу дать мне слово для приветствия. Всю свою душу, все нерастраченные чувства я вложила в каждое свое слово. Лейтенант широко раскрытыми глазами смотрел на трибуну. Мы смотрели друг на друга: я — сверху вниз, а он — снизу вверх. Вскоре митинг закончился. Мне не хотелось встретиться с лейтенантом на площади. Необходимо было остаться одной. Я не смогла бы с ним говорить: душили слезы. Кто такой этот лейтенант? Корец — городок небольшой. Почему я ни разу не встречала его ни в кино, ни на улице? Что он делает на Западной Украине, где убивают военных, называя их «оккупантами»? Но я и не предполагала, что если Б-г посылает тебе человека, то ты обязательно с ним встретишься. Я верю в Б-га с детства (у нас была религиозная семья). Мой дедушка, Овсей Франкштейн, был раввином. И если я после всех страданий жива, встретила лейтенанта… Его Б-г сохранил, чтобы я смогла жить дальше.
…Выхожу как-то из школы, а навстречу мне идет лейтенант. «О! Я знал, что увижу вас, — сказал он. — Мне же надо поблагодарить за приветствие и поздравление с Днем Победы. Завтра я отбываю в свою часть, отпуск заканчивается. После госпиталя мне дали несколько дней, чтобы я заехал к родителям».
Я испытывала такое чувство, будто знала этого лейтенанта всю жизнь. До встречи с ним душа моя была убита фашистами. Спустились мы к реке. Он долго рассказывал о войне, о том, как горел в танке, дважды был ранен, а потом неожиданно спросил: «А вы как жили? Ведь была война!..» Со мной случилось непредвиденное. Все слезы, накопившиеся за многие годы, внезапно полились из глаз, из души, из сердца. Ефим (так звали лейтенанта) растерялся. Не решился обнять. Я была недоступна. Он, видимо, почувствовал это с самого начала нашей встречи.
Начинаю свой рассказ. Мы плачем вдвоем. Это уже легче, чем одной. Ефим просит не продолжать, а я не могу остановиться, хотя чувствую, что причиняю ему боль своим рассказом. «Постарайтесь в дальнейшем не бередить старые раны, — попросил он. — Так ведь можно и в сумасшедший дом попасть. Оставайтесь пока Лидией Шаргородской. Антисемитизм не убит. Я уже столкнулся с ним, когда хотел поступить в академию. Завтра я уезжаю в часть. Если позволите, я напишу вам письмо». Мы расставались, глаза смотрели в глаза. Этого было достаточно, чтобы понять друг друга.
Через некоторое время я разыскала мамину сестру (ведь меня никто не смог бы найти). До войны моя тетя с семьей жила в Киеве. После эвакуации они переехали в Сталинград. Я уволилась с работы и уехала к родственникам. В Сталинграде устроилась на работу и продолжала учиться. Ефим писал мне письма. Адрес полевой почты часто менялся. Письма приходили нерегулярно, но какие это были письма! Нет, в них не было пылких объяснений в любви. Мы были счастливы от того, что узнали друг друга. Словами это трудно передать... Этому чувству нет названия…
27 декабря 1947 года Ефим приехал в Сталинград. Он меня не предупреждал об этом. Пришел в школу старший лейтенант и... не успел открыть дверь учительской, как я («большая скромница», как говорили коллеги) бросилась к нему, обняла, стала плакать и целовать, не замечая ни коллег, ни учеников... В этот день я словно родилась заново. Мы прожили с мужем 44 года 6 месяцев и 5 дней. Он ушел из жизни в возрасте 66 лет. И если я до сих пор жива, то это только как память о нем.

Рива ВАЛИЦКАЯ, США