«Я ЭТО видел!»

Докладывая Сталину в ноябре 1944 года план наступления на Висло-Одерском направлении, маршал И.С. Конев упомянул о том, что в этом районе находится концлагерь Освенцим. Как следует из его воспоминаний, Сталин велел маршалу сосредоточить свое внимание на том, чтобы наступающие войска захватили, по возможности целыми, многочисленные промышленные предприятия, находящиеся на этой территории. От лагеря Аушвиц Сталин небрежно отмахнулся. Более того, было приказано не информировать командиров среднего звена о том, что собой представляет лагерь Освенцим.
Вероятно, этого не знал и командир танкового полка, в котором я, младший сержант, служил командиром отделения саперов танкового десанта. В нашу задачу входило ехать на броне танка до тех пор, пока не возникали противотанковые заграждения: надолбы, «ежи», минные поля. Тогда мы спрыгивали с остановившегося танка, снимали мины, взрывали надолбы и «ежи», чтобы продолжить движение.
В ночь на 27 января 1945 года нас подняли по тревоге задолго до рассвета и придали разведотряду капитана Удода. Отряд состоял из двух танков и двух студебекеров с автоматчиками на борту. Перед моим отделением стояла обычная задача — обеспечить проходы в противотанковых заграждениях, если такие окажутся на нашем пути.
Разведка понадобилась командиру нашего полка, потому что ему доложили о наличии перед фронтом наступления заграждений из многорядного высокого забора из колючей проволоки. Не зная о существовании Освенцима, командир заподозрил, что перед нами укрепленный район противника.
Наступать на этом участке маршал И.С. Конев приказал 3-й гвардейской танковой армии генерала П.С. Рыбалко, в которую входил и наш полк. Маршал Конев решил освободить Освенцим вопреки сталинскому безразличию к этому объекту. Обо всем этом я, находясь в разведотряде, ничего не знал.
Едва начало светать, как наш отряд укрылся в небольшой балочке. До проволочных заграждений было метров 200. Мне было приказано разведать, не заминированы ли подходы к забору из колючей проволоки. Разбившись с моими шестью подчиненными на установленные уставом дистанции, мы поползли к проволочным заграждениям, прощупывая каждый метр пути. Мин или каких-либо заграждений мы не обнаружили.
Я подал об этом условный сигнал. Танки и мы на студебекерах въехали в один из секторов огромного концлагеря. Выпрыгнув из машины, я увидел, как какие-то крайне изможденные люди в тонкой полосатой одежде, как тени, движутся к нам.
Ко мне подошел старик (оказалось, что ему всего 39 лет) и на плохом русском языке, часто вставляя фразы на чешском и идише, предложил провести меня по этому сектору «фабрики смерти». То, что я увидел и услышал, привело меня в шок.
Меня, воевавшего четвертый год, не раз видевшего всякие жестокости и прямую угрозу жизни, трудно заподозрить в сентиментальности. Но я не мог представить себе, что люди, те, кого относят к homo sapiens, способны на такое.
Узников (в основном это были евреи) привозили в битком набитых товарных вагонах к главному входу. На входной арке на разных языках красовалась надпись: «Труд приносит свободу». Людей выгружали из вагонов; и стариков, инвалидов, детей и подростков охранники отправляли по коридору прямо к газовой камере, которая выглядела, как баня. На дверях даже была надпись: «Мыло и мочалки внутри». Всех заставляли раздеться догола, сложить одежду на привезенные с собой вещи и идти «мыться» всем одновременно. Закрывали двери, тушили свет, и из «душевых» воронок взамен воды тек ядовитый газ — циклон. Иногда свет не тушили — когда извергам из фашистского начальства хотелось полюбоваться на муки несчастных перед смертью. Через 10 минут смертельную камеру проветривали. Туда входили уборщики из заключенных. На эту жуткую работу вынуждены были идти те, кто не мог уже выполнять тяжелый физический труд, да и ломоть хлеба тут был чуть потолще. Они выносили из «бани» трупы и отвозили их к печам крематория. Под присмотром конвоиров перед сожжением с убитых снимали драгоценности, вплоть до золотых зубов. В 1943 году (после указания об окончательном решении еврейского вопроса) количество печей в крематории увеличили с трех до восьми, так как значительно выросло число сжигаемых трупов. В 1944 году и этих печей стало не хватать. Трупы сжигали на кострах. Я ВИДЕЛ аккуратно сложенные кубы в человеческий рост — слой поленьев, слой трупов. Эти несколько кубов, которые я видел, немцы не успели облить бензином и сжечь (они в спешке уехали за сутки перед нашим приходом, но об этом позже).
Узники спали в бараках на трехъярусных нарах без постельных принадлежностей, на тряпье, если его удалось припрятать. В детских и женских бараках я не был. От непосильного труда и голода люди быстро истощались. Истощенных и больных охранники загоняли в «баню».
Поразил меня своей аккуратностью склад «трофеев». В нем ровными рядами стояли контейнеры с бирками, на которых были напечатаны номер и сообщение о содержимом. В проволочных сетках хранилась обувь. Я видел лаковые женские туфельки на высоком каблуке, хромовые мужские сапоги, детские сандалики. Рейх не брезговал ничем. Отдельно лежали бумажные мешки с человеческим пеплом.
О таком пищеблоке, какой я увидел в лагере, я мог только мечтать, когда служил, много позже, на Сахалине старшим врачом авиаполка. Кафельные белые стены. Эмалированные баки с никелированными крышками. Вытяжные колпаки над баками. В посудомойных приспособлениях я, тогда просто солдат, не разбирался. При этом узники получали свою похлебку в котелки и кружки, которые хранили при себе.
На полках кухонного склада лежали какие-то брикеты и бумажные мешки с мукой (так мне показалось сначала). Оказалось, что это не мука, а специально обработанные древесные опилки, истонченные до подобия муки. Из них готовили кашу для узников!
За пределами жилой зоны лагеря были обширные огороды, на которых заключенные выращивали овощи к столу охранников. Многое отправлялось в Германию, а отбросы овощей шли в суп лагерникам.
Позже я узнал, что за два дня до нашего наступления на Освенцим немцы в срочном порядке покинули лагерь и вывезли всех немецких детей в Германию. Что они с ними собирались делать, можно только предполагать. С одним из них, тогда немецким мальчиком-евреем, мне довелось встретиться два года назад в г. Денвере (США), куда он иммигрировал из Германии в 1945 году после ее освобождения.
Тогда, в 1945 году, я, будучи молодым парнем, был страшно потрясен увиденным в Освенциме. Те же чувства испытывали и другие очевидцы. У меня не было с собой фотоаппарата, и я не мог заснять увиденное.
…Когда войска генерала Эйзенхауэра заняли город Ордруф, они обнаружили один из филиалов концлагеря Бухенвальд. Все увиденное и даже недосожженые штабеля трупов потрясли боевого генерала. Он приказал подчиненным, от командиров до рядовых, лично убедиться в зверствах гитлеровцев и запечатлеть на пленке следы злодеяний, сказав при этом, что пройдет время и найдется какой-нибудь сукин сын, который скажет, что ничего этого не было и все это придумано.
Идут годы, все меньше остается тех, кто видел «фабрики смерти». Я ЭТО видел! Забыть об этом непозволительно ни нашим внукам, ни правнукам.

Марк НОЛЬСКИЙ, США