Забыть прошлое!..

…На окраине села Каменный Брод есть яма-карьер, в нее были свалены живые и мертвые евреи села. Там был свой Бабий Яр. В этой яме лежат мои родители и брат. Меня спасла украинская женщина Янина Выговская. Но потом ей стало опасно прятать меня. Она вывела маленькую девочку на дорогу, ведущую в город Новоград-Волынск. Посмотрела вокруг и сказала: «Ты не похожа на жидовочку — гарно говоришь по-украински, ты — сельская девочка. Можешь не прятаться. Но забудь навсегда, что ты еврейка. И, самое главное, не плачь, вспоминая свое горе, не старайся вызвать у людей чувства жалости и сострадания к себе. Сейчас идет война. Кругом много горя и жестокости. Помни, Б-гу и твоим родителям было угодно оставить тебя в живых! Ты из детского дома. Фамилию, имя, отчество выбери сама». Поцеловала меня. «С Б-гом! Не оглядывайся назад и никогда туда не возвращайся. Ты не сможешь там жить», — сказала Янина.
Самым тяжелым испытанием для меня было не плакать и забыть прошлое. Но бродячих детей было много, у всех были свои истории жизни. А больше всего думалось не о том, чтобы не убили, а о кусочке хлеба, который приходилось выпрашивать, о ночлеге в сараях, туалетах (в деревнях они были на огородах вдали от домов), стогах... Наконец я пешком добралась до города Кореца (Ровенская обл.). Пришла в город рано утром. Людей на улицах мало. Немецкие патрули расхаживают, разглядывая прохожих. Я прошла в сквер. Села на скамейку. Куда идти? Может быть, в комендатуру? Отправят в Германию на работу. И вдруг, о Б-же! По тропинке идет мужчина. У него на пиджаке сзади и впереди нашиты желтые кружки в виде заплат, на рукаве — белая повязка с шестиконечной звездой. Евреи еще не все уничтожены здесь. Захотелось подбежать к этому мужчине и сказать: «Я тоже еврейка! Можно я пойду с вами в гетто?» Захотелось выплакаться, но какая-то сила заставила меня не делать этого...
Необходимо было уйти из города. Я ведь деревенская девочка. Пошла наугад. Силы покидали меня. Вши заедали. Ноги опухли. Очень-очень хотелось есть. Наконец город остался позади. Вдали виднелся хутор: красивые дома-особняки, большие приусадебные участки, хозяйские постройки и никаких заборов вокруг домов. Я решила заходить в каждый дом и просить работу, а не милостыню. На Западной Украине сохранились еще частные владения и нужны были работники (наймички). По-разному встречали сироту из детского дома: «Жидовка? Советка? Ну-ка марш отсюда!» Или: «Воровка? Сейчас собак спущу!»
Что делать? Скоро наступит вечер. Куда деваться? В этот момент я обращаюсь к Б-гу, к светлым душам своих родителей и брата. «Иди вперед, — подсказывает мне внутренний голос. — Не плачь, забудь прошлое...» Подхожу к следующему дому. Долго не решаюсь постучать в дверь. Наконец стучу. На пороге появляется женщина с маленьким мальчиком на руках. Она разрешает мне пройти в дом. В комнате играют еще двое детей — мальчик и девочка трех-четырех лет. «Ты кто такая?» — спрашивает женщина. — «Я из детского дома». — «Советка?» — «Да». — «Случайно не жидовочка?» — «Нет, украинка». — «Откуда все знаешь? Ты же из детского дома». — «Мне говорили об этом в детском доме».
Женщина отошла куда-то и вернулась с куском хлеба и сала. «Ешь!» — сказала она. «Нет. Спасибо. Может, у вас найдется работа? Я все умею делать. В детском доме нас всему учили, особенно заботиться о малышах», — отвечала я. Женщина рассматривает меня. В глазах у нее застыла жалость, вот-вот расплачется от сострадания. Я отвожу глаза, смотрю на мальчика. Малыш улыбнулся мне.
В это время я подумала, что, если он пойдет ко мне, то хозяйка меня оставит. Протягиваю к нему руки! Мальчик идет ко мне! «Оставайся, — говорит она. — Грех сиротинушку выгонять (смотрит на икону и крестится). Будешь нянькой у нас. Сейчас придет Ян (так звали ее мужа), и мы решим, что с тобой делать. Правда, он Советы не любит. Да и я их не люблю. В 1939 году они расстреляли моего брата, священника. Мой муж по национальности поляк, я украинка, но приняла католическую веру». Я внимательно ее слушаю и думаю: «Кто я по национальности? Мое имя, отчество, фамилия? В каком детском доме я была (в селе Каменный Брод не было детского дома)? «Меня зовут Лида. Отец — Иван. Мать — Мария», — говорю я. Женщина улыбается, а я продолжаю: «У меня была метрика, но детский дом разбомбили, и ничего не осталось».
Пришел хозяин. Женщина вкратце передала наш разговор. У него на лице появляется ухмылка: «Ты же, Федосья, знаешь, что когда снова придут Советы, Лида пойдет в ЧК и скажет, что вот они богачи, а я на них работала, заберите их в Сибирь. А своего брата, расстрелянного большевиками, помнишь?» Я слушаю разговор. Во рту пересохло, коленки подгибаются, вот-вот упаду... И тогда Федосья сказала: «Ян, Б-г вознаградит нас за то, что приютили сироту. Да и мне будет легче с тремя детьми справляться». «Делай, как знаешь», — соглашается хозяин.
Федосья вывела меня в сарай, велела снять всю одежду. Посмотрела на меня, отвернулась, заплакала и стала креститься. Затем сожгла одежду, вымыла меня, остригла наголо (у меня была длинная черная коса и много вшей), смазала кожу дегтярной мазью и дала чистую одежду. Я подумала, а почему мне не хочется плакать? Просто я стала каменной, с ледяным сердцем, безразличным ко всему. В этот день умерла девочка Рива Валицкая и появилась другая — Лида Шаргородская...
Хозяйка дала мне косынку и произнесла: «Снимать ее будешь только на ночь. Завтра пойдем в комендатуру. Надо зарегистрироваться. Дадут немецкий паспорт. Один раз в месяц будешь отмечаться в полицейском участке».
Я не спала всю ночь. Страшно было думать о завтрашнем дне…
Полицай встретил нас возгласом: «О! Нам нужны молодые дивчины. Но почему она у тебя, Федосья, такая заморенная?» — «Она из детского дома. Только вчера пришла, будет у меня домработницей. Дай ей документ», — отвечала женщина. Полицай посмотрел на меня. Я старалась не отводить глаза. Смотрю на него и никакого страха, полное равнодушие. Я уже не Рива Валицкая. Свой первый экзамен я сдала Федосье. Она мне поверила. Я не должна ее подвести. Спокойно отвечаю на вопросы полицая. Федосья подписывает какую-то бумагу, где обязуется доставить меня в участок, если потребуется отправить на работу в Германию. Полицай выписывает удостоверение, подходит к немцу, сидящему за столом в другом конце комнаты. Тот ставит печать и расписывается. Мы выходим из комендатуры. Я молю Б-га, чтобы в дальнейшем все было благополучно. Война только начиналась. Была зима 1941 года. Мне исполнилось 14 лет...

Рива ВАЛИЦКАЯ, США
Окончание следует