Восставшие из пепла

После выхода в свет «Качановки» Немирову приняли в Союз советских писателей. Следующая ее повесть «Судьба товарища» (1938), первая советская книга для подростков, издана раньше, чем знаменитая «Дикая собака Динго» Рувима Фраермана, с которой, как думают неверно многие, началась детская советская литература. «Судьба товарища» была настольной книгой предвоенного юношества.
Немирова писала повести, рассказы, стихи. Но однажды в трагический день 1950 года ее произведения были запрещены, изъяты из библиотек, а сама она больше не написала ни строчки.
Что же случилось с писательницей? Почему ее произведения в одночасье стали библиографической редкостью? Как сложилась дальнейшая литературная и личная судьба Евгении Немировой?
Об этом мы беседуем с ее дочерью, писателем и журналистом Майей Немировской.
— Майя, Немирова — это мамин литературный псевдоним?
– Да. Ее настоящее имя Шейндл Арон-Акива Синявер. Немировская она по мужу, моему отцу. Вы же знаете, что после Октябрьского переворота многие изменяли свои еврейские фамилии на русифицированные версии.
— Ваша мама родилась и выросла в черте оседлости. В таких еврейских местечках обычно говорили на идише. Откуда же у писательницы Немировой такой прекрасный русский язык?
– Мама рано начала писать стихи на идише. Русский язык в то время, как она мне говорила, ей был чужим и казался «деревянным». Когда маме исполнилось всего 13 лет, она перевела на идиш балладу Гете «Лесной царь» и прочла ее дачному соседу, 15-летнему ученику Бердичевского реального училища Шае Немировскому. И Шая, тайком от своей подруги, отправил балладу в бердичевскую идишскую газету «Дер арбетер», где ее немедленно опубликовали. Так началась литературная биография моей мамы, а заодно и ее личная. Впоследствии Шая (Александр) стал ее мужем и моим отцом. А русский язык мама выучила в гимназии. Правда, туда она поступила не сразу, а с пятого раза — мешала все та же проклятая пятипроцентная норма. Окончила мама гимназию блестяще и уже к концу учебы в совершенстве овладела русским.
— Как складывалась литературная судьба Евгении Немировой?
– В 1922 году семья переехала в Москву. Там мама окончила ИФЛИ — знаменитый Институт философии, литературы и искусства, в котором учились такие знаменитые поэты, как Павел Коган, Борис Слуцкий, Давид Самойлов, Александр Твардовский, переводчица Лилианна Лунгина и многие-многие другие. Еще студенткой мама работала в редакциях газет, была заместителем главного редактора «Работницы», журнала «Крестьянка». Писала статьи под разными фамилиями — Немировская, Немирова, Синявер, Аркадьева, Александрова, потому что нередко чуть ли не весь номер ей приходилось готовить в одиночку. В 1928-м в издательстве «Молодая гвардия» вышли две ее детские книжки — «Медвяный дом» и «НИГ — муравьиный воин».
Два года мама работала над автобиографической повестью «Качановка». Закончив, отнесла рукопись в «Гослитиздат». Ответ какой-то редакторши звучал так: «На литературу не похоже. Советую больше не писать». Мама расстроилась — «Качановка» была ее любимым детищем. Но тут вмешался мой отец. Он опять по секрету от жены отправил рукопись в Сорренто Горькому, который тогда жил и работал в Италии. Осенью 1930 года от Алексея Максимовича пришло письмо. Оригинал его хранится в музее А.М. Горького, но я помню первые строки: «Мне довелось прочитать десятки рукописей на аналогичную автобиографическую тему, — писал Алексей Максимович. — Ваша мне показалась особенно интересной. Да и написана талантливо...» Далее Горький советует маме, если она хочет опубликовать повесть, обратиться в издательство «Художественная литература» и сказать, что сделать это рекомендовал он, Пешков. На полях рукописи Горький сделал пометки о том как, по его мнению, лучше написать тот или иной абзац. И все это в форме вежливых, деликатных рекомендаций: «А не кажется ли вам...» или «Не находите ли вы, что...» Так обращался к начинающему писателю знаменитый литератор.
— И как мама распорядилась письмом советского классика?
– А никак. Просто отнесла рукопись главному редактору издательства «Художественная литература» Большаминникову, ни словом не упомянув о рекомендации Горького. И только когда книгу приняли, показала его письмо. «Скромность — дело хорошее, — сказал ей Большаминников, — но глупая скромность не нужна никому».
«Качановка» сделала маму известным автором, позволила вступить в Союз писателей и оказаться в кругу замечательных литераторов того времени. Она тесно подружилась с выдающимися прозаиками и поэтами: Львом Квитко, Самуилом Галкиным, Ароном Вергелисом, Перецем Маркишем, Давидом Бергельсоном... Они были частыми гостями нашего дома. Приходил и Вениамин Зускин. Мама строила большие литературные планы. Наступил 1948 год...
— Год разгрома Еврейского антифашистского комитета?
– Да. В январе был убит его председатель, великий актер и режиссер Соломон Михоэлс. Одного за другим арестовали и уничтожили почти всех членов комитета. Репрессировали и членов Еврейской секции. Уцелел только Самуил Галкин. Бледнолицый красавец с горячими карими глазами, он вернулся из лагеря тяжело больным и раздавленным, похожим на библейского старца. Таким он и запомнился мне. Мама счастливо избежала участи своих друзей.
Но однажды ее вызвали на беседу в НКВД в гостиницу «Москва» (там был филиал основного здания на Лубянке) и много часов подряд допрашивали. Это было очень страшно. Не дожидаясь ареста жены, мой отец, к тому времени уже безработный, увез маму под Бердичев, и обыск, который вскоре был у нас дома, проходил уже без родителей. Во время обыска из нашей квартиры изъяли все, что хоть как-то было связано с литературным трудом мамы, включая незаконченные рукописи книг о Гершеле Острополере, об одесских партизанах, роман «У нас дома». Маму исключили из Союза писателей, ее книги изъяли из всех библиотек. В 1955 году, когда закончилось дикое время сталинских репрессий, маму восстановили в Союзе писателей. Но страх, поселившийся в ее душе, отнял у нее способность писать. Она больше не написала ни строчки.
— У вас дома родители вспоминали качановскую жизнь?
– Да, довольно часто. Особенно мама и ее отец — мой дед Арон. Хотя, конечно же, большинство людей поколения моих родителей были «советскими людьми» без национальности. Во всяком случае, государство все для этого делало. Поэтому бердичевского прошлого как бы стеснялись. В паспортах местом рождения моих родителей указывался Киев. А когда из Бердичева приходило письмо, то, смеясь, говорили: «Пришло письмо из Бордо» — так аллегорично называли город, который в то время ассоциировался с еврейской местечковостью. От этого своего мещанского «бердичевского» прошлого старались избавиться.
— Известно, что из бедных окраинных районов России, особенно там, где проживало в черте оседлости еврейское население, вышло впоследствии много революционно настроенной молодежи. Последняя глава «Качановки» как раз посвящена тому, как в местечко приходит революция. А мама не была революционеркой?
– Нет, потому что она никогда не была человеком публичным. Мещанский быт и общая задавленность в детские и юношеские годы далеко не лучшим образом сказались на формировании ее личности. Это помешало ей побороть страх перед обстоятельствами и вернуться к творческой жизни.
— Как вам удалось найти экземпляр «Качановки»?
– Она чудом сохранилась в доме знакомых. И когда я взяла ее в руки, то решила, что должна сделать все, чтобы повесть была переиздана, сохранилась для будущих поколений. Потому что, хоть рукописи и не горят, лучше, чтобы книга моей мамы больше никогда не исчезала.

Элла Митина, Россия