Два года в деревне

Звали эту маленькую девочку Нинка. Фамилию не помню. Как-то раз я случайно попала к ней в избу и очень удивилась, что под ногами не оказалось пола. Одна голая земля. Нинкина семья жила ниже уровня бедности. Отец ее, запойный пьяница, так и не сумел заработать себе на приличную избу и по-прежнему жил в землянке. А после войны уже прошло где-то восемь-девять лет. Нинкина семья не вызывала у обитателей Шаховской ни жалости, ни сочувствия. Все взрослые жители районного центра эту семейку дружно презирали и осуждали. Ну, чтоб понятнее, эта семья была в некотором роде, как в Индии, неприкасаемые. Только мы, дети, жалели маленькую Нинку (а она и ростом была чересчур мала для своего возраста, видать, недокармливали) и впускали ее в нашу детскую жизнь-игру.
Как-то зимой в лютый мороз я все же вышла немного погулять возле дома. Мама закутала меня, как могла, и велела на месте не стоять, похлопывать валенками друг о друга и дышать в шарф. Я так и делала минут двадцать, как вдруг на заснеженной дороге показались сани. Настоящие зимние сани с колокольчиками. Я глядела, как завороженная. На санях сидело двое мужиков и баба. Одного из мужиков я узнала. Это был отец маленькой Нинки, уже с утра слегка поддатый. Он узнал меня, остановил сани и призывно помахал мне рукой.
– Эй, как тебя, дочка Абрамыча! Чего стоишь? Поедем с нами кататься. Вишь, дорога какая гладкая!
Я обомлела и сначала не знала, что мне делать, а потом, словно влекомая какой-то дьявольской силой, неожиданно для себя села в сани и поехала с ними в никуда. Катиться в настоящих взрослых санях было немного страшновато, но интересно. Ветер свистел и обжигал кусочек носа и глаза. Остальная часть моего лица была, слава Б-гу, предварительно завернута в шарф моей мамой. Она как будто предчувствовала, что мне предстоит это приключение. Ехали мы довольно долго. Часа два. Ехали полем и лесом и через другие деревни. Народу вокруг почти не было: очень уж морозный выдался день. Сначала я с любопытством глазела по сторонам на заснеженные поля и деревья, на заваленные снегом по самые окна домики, на улепетывающих от кого-то зайцев, на гордо бегущего лося. Постепенно мне вся эта зимняя сказочная красота надоела. Я заскучала, потом загрустила. А потом мне совсем уже стало невмоготу и отчаянно захотелось домой к папе с мамой, и я принялась тихо плакать и ныть:
– Хочу домой к маме! К маме хочу!
– Не хнычь, девка, скоро приедем, — подбадривал меня отец Нинки. И мы действительно скоро приехали, только не домой, а в другую деревню, в которой у Нинкиного отца было какое-то дело. Там совсем незнакомые люди меня раздели, обогрели и накормили. А Нинкин отец тем временем с другими мужиками за самогоном и огурцами выясняли отношения. Словом, где-то к вечеру в полной темноте мы тронулись в обратный путь. Дорогу освещали луна и снежное сияние. Меня бы надо было завернуть в тулуп, но Нинкин отец был слишком пьян для такого разумного поступка. Хорошо еще, что добрые люди накрыли мне ноги каким-то ветхим одеялом. Домой я все же вернулась. К ночи. Усталая, зареванная и окоченевшая.
– Господи! Б-же мой! Где же ты была? Мы тут с ума посходили, тебя разыскивая, — причитала мама. А папа был так рад, что я нашлась, что даже не попрекнул меня ни единым худым словом. Только молча растирал мои окоченевшие ноги, которые мне посчастливилось не слишком отморозить. Не знаю, что и в какой форме мой отец высказал Нинкиному отцу на следующий день. А может, и вообще решил не выяснять с ним отношения. Ну какой с нищего духом и телом алкоголика спрос!
Иногда, по большим праздникам, у нас в Шаховской устраивались массовые народные гулянья. Одно из таких гуляний запомнилось мне на всю жизнь. Отмечали какой-то праздник. Может, День урожая, а может, еще какой-то день. Помню только, что нас всех (работников МТС с семьями) погрузили в автобусы и грузовики, и мы, веселые, с песнями отправились на массовку на речку Рузу. Вначале все было очень даже пристойно и радостно. Дело было в воскресенье. Погода стояла летняя, солнечная. Мы расположились на пологом берегу Рузы. Разложили одеяла. Достали провизию. Все как полагается: картошечку, крутые яйца, соленые огурцы, помидоры, сало-шпик, черный хлеб-кирпичик. Ну и, конечно, водку. А как же без нее, родимой? Кто-то играл на аккордеоне. Пели частушки и всенародно любимые песни типа «Широка страна моя родная» и «Расцветали яблони и груши». А потом вдруг кто-то с кем-то не поладил. Началась пьяная драка. И один работяга вытащил перочинный нож и прирезал другого. Насмерть. Какая-то молодая женщина (наверное, жена несчастного) рыдала в голос, ей подвывали дети. Приехала местная милиция. Массовку быстро свернули, погрузили всех снова в автобусы и отправили по домам. Вот такая жуткая история приключилась.
Но не будем увлекаться описаниями пьяного разгула и несчастий, к которому этот образ «веселья» приводил. Такое случалось редко. На моей памяти — за два с лишним года — один раз. Для полного описания нашей жизни в деревне не могу не добавить, что в Шаховской была также и приглушенная провинциальная культурная жизнь, в которой я и моя семья принимали самое активное участие. При МТС организовали клуб, где по выходным показывали популярные фильмы. Мне было всего шесть-семь лет, но я с удовольствием бегала смотреть известные фильмы (взрослые) тех лет: «Свадьбу с приданым» с Верой Васильевой, а также индийский фильм «Бродяга» с Раджем Капуром и аргентинский фильм «Возраст любви» с Лолитой Торрес. Не знаю, много ли я понимала, но кино обожала. И родители меня отпускали с чистой совестью, зная, что ничего вредного для воспитания из подобных нехитрых, просеянных цензурой любовных киносюжетов я не вынесу.
На главной улице в Шаховской был книжный магазин, куда завозили не только тома марксизма-ленинизма, но частенько и классику, и произведения достойных современников. В этом магазине у нас была налажена дружеская связь с заведующей, которая сообщала папе о всех новых поступлениях. Именно там, в Шаховской, мы приобрели полное собрание сочинений Чехова, Тургенева, Теодора Драйзера, Ромена Роллана, трехтомник Пушкина, однотомник Лермонтова, «Хождение по мукам» Алексея Толстого и много-много других книг, которые потом стали основой нашей семейной библиотеки и моими любимыми книгами.
Прожили мы с мамой в Шаховской больше двух лет. (А папа — целых три года, как в армии. Если учесть, что до этого он уже был четыре года на фронте, то можно сказать, что папина армия изрядно затянулась.) Мне уже исполнилось семь лет, и пора было поступать в школу. В местную начальную школу родители отдавать меня не хотели. Мама съездила в Москву и записала меня в среднюю школу №425 на улице Большая Семеновская у метро «Электрозаводская». Там теперь была наша уже не шести-, а двенадцатиметровая комната в новой коммуналке. К сентябрю, простившись с местными друзьями и прихватив с собой Тамару, мама и я навсегда покинули Шаховскую. Папа оставался в Шаховской еще несколько месяцев. Он подал очередное заявление директору МТС и в райком партии, чтобы его отпустили в Москву для воссоединения с семьей и продолжения работы в ОКБ. Папино заявление, учитывая его фронтовые заслуги и трехлетнюю отличную службу на ниве помощи сельскому хозяйству, было рассмотрено положительно, и он смог вернуться в Москву.
Для нашей сугубо городской семьи жизнь в Шаховской была своего рода испытанием на прочность. Мы не только выдержали это испытание, но и сумели приобрести незабываемый жизненный опыт и добрых друзей. У меня сохранились старинные фотографии, которые я берегу и иногда просматриваю, мысленно возвращаясь к тем далеким временам. Вот папа, молодой, крепкий, красивый, колет дрова. Вот я, беззубая шестилетняя девочка, рядом со своей подругой в платочке — Олей. А вот снова я в обнимку с любимой курицей Хорошей. Вот и мама на крыльце перед нашим домом, молоденькая, по-деревенски раздобревшая. А вот и мы втроем: тетя Рая, я и Марик. Одних уж нет, а те далече...

Елена ЛИТИНСКАЯ, Нью-Йорк
 

Справка
Поселок Шаховская основан в 1901 году в связи со строительством Московско-Виндавской железной дороги, назван в честь княгини Е.Ф. Шаховской-Глебовой-Стрешневой. 4 августа 1929 года в связи с образованием Шаховского района стал районным центром.
«Википедия»