Ион Деген: его прозвали «Счастливчик»

– Ион Лазаревич, какие воспоминания остались у вас с детства?
– Детство мое нельзя назвать ни радостным, ни сытым. Отец умер, когда мне было три года. Маму, медицинскую сестру и фармацевта, не брали на работу, считая, что ее муж, очень популярный фельдшер, оставил ей несметное богатство. Но отец-бессребреник не накопил денег даже на свои похороны. Маме тогда пришлось продать его костюм. С трудом удалось ей устроиться чернорабочей на плодоовощной завод. Работала она в основном в ночные смены, и я, трехлетний, один оставался дома. Помню эти ночи, полные страха. О еврействе в детстве не имел ни малейшего представления. Мама, идейная коммунистка, хранила завернутые в талит отцовские филактерии и Георгиевские кресты. И хотя на дверях у нас висели мезузы, но что это такое, я не ведал. Помню только, что однажды, лет этак пяти, я храбро оторвал мезузу, расковырял ее и увидел какой-то свернутый в трубочку пергамент с непонятными письменами. А читать в ту пору я уже умел. О религиозном воспитании не могло быть и речи. Однажды, услышав чудное пение, доносившееся из синагоги, я стал туда заходить. Маме сообщили об этом, и она избила меня смертным боем. О корнях нашей семьи узнал уже в зрелом возрасте.
– Вы ушли воевать в 1941-м, совсем юным пионервожатым. Что вспоминается об этом страшном времени?
– Конец лета 1941-го. Мне — шестнадцать. Вечером после боя от всего взвода в составе одной из рот 130-й стрелковой дивизии осталось два человека. В ленте пулемета ни одного патрона. Сам ранен в мягкие ткани бедра над коленом. Понимаем, что попали в окружение. Сил тянуть за собой пулемет не было, поэтому ничего не оставалось, как выбросить его затвор в выгребную яму, чтоб максим не достался немцам. За 19 дней с помощью моего друга преодолели около 200 километров, вышли из окружения. Передвигались ночами. Подбирали колосья, неспелые яблоки. Перевязку за эти дни менял три раза. Можете себе представить, во что превратилась нога. Вечером подошли к Днепру. Пришлось выбросить в воду оружие и гранаты. Жалко, конечно. Но ведь на том берегу — наши! Поплыли. Где-то на середине Днепра потерял из виду своего товарища. Посчитал, что он утонул. Не знаю, сколько времени плыл. Наконец коснулся песка. Лежал, обессиленный, околевая от холода. Услышал речь, и на фоне все еще темного неба увидел две фигуры. Хотел их окликнуть. Но вдруг увидел — немцы…Стыдно признаться — я заплакал. Как могли немцы оказаться на левом берегу Днепра, если через три дня после начала войны, как было нам известно из песен и всего прочего, мы должны были триумфально вступить в Берлин? Много потом было у меня страшного и тяжелого в боях, но никогда я не испытывал такого отчаяния, как в ту ночь. Страшное воспоминание!
– Во время войны вы писали стихи. Цикл «Из планшета гвардии лейтенанта Дегена» — классика военной поэзии. Евгений Евтушенко отметил особую ее остроту. Как вам удавалось совмещать невозможное — писать стихи, находясь в самом аду?
– Мне казалось, что первые мои стихи появились на фронте летом 1941 года. Но старший брат моей одноклассницы уверяет, что на его выпускном вечере в школе я приветствовал их речью-поэмой. Провинциальный мальчишка с неоконченным средним образованием, безумно любящий поэзию, пошел на фронт. Я восторгался «Джиннами» Гюго, но мечтал писать, как Долматовский, до этого — как Лебедев-Кумач. К концу войны я знал наизусть почти всего Маяковского. Во время войны писал урывками на планшете. Да и после войны писал только на ходу. Однокурсники в институте знали мои эпиграммы. Поэма «Эмбрионада» стала популярной во всех медицинских институтах. Я даже получил за нее своеобразный гонорар — пятерку по акушерству и гинекологии без сдачи экзамена. В прозе основной темой выступала война. Она прошла через всю мою жизнь.
– Осознавали ли вы себя евреем, когда жили в СССР? Как вы решили репатриироваться в Израиль?
– Представьте себе, я был ортодоксальным коммунистом. Но, вероятно, не идиотом. Начинал понимать, что именно марксистско-ленинское учение и есть обман для народа. Постепенно доходило до меня, что я живу в государстве с преступным правительством. Ощущал, как это государство отторгает меня, словно инородное тело. Кроме того, я уже осознал себя евреем и твердо уверился в том, что только здесь, в государстве соплеменников, еврей не будет чужаком. Должен заметить, что Израиль — особая страна. Как живое существо. Как вы относитесь к Израилю, так он относится к вам. Я понял, что я обязательно уеду в Землю обетованную — так и сделал. Подробно написал об этом в романе «Из дома рабства», который вышел в 1986 году в Израиле.
– Тяжело ли вам было начинать учить язык, адаптироваться в новой стране?
– Не забудьте, что я приехал на родину предков, когда мне исполнились пятьдесят два года. Возраст не идеальный для изучения нового языка. Кроме того, вместо усердного изучения иврита, я накинулся на русские книги, о которых в Союзе мог только мечтать. Уже через полтора года состоялась первая лекция на иврите для ортопедов. Ее и сейчас вспоминают. Начал ее так: «Уважаемые коллеги, простите мой бедный иврит. Но с помощью рук, ног и других членов я изложу объявленную тему». Аудитория грохнула от хохота. Жена стала работать архитектором в Иерусалимском университете. Сын, физик-теоретик, защитил диссертацию в институте Вейцмана. Так что очень скоро мы почувствовали себя коренными гражданами замечательной страны.
– Правда ли, что вы консультировали офицеров Армии обороны Израиля по медицинским вопросам?
– Действительно, я консультировал нуждающихся во мне солдат и офицеров. А вот связь с армией, к моему удивлению, установилась не по медицинской линии. Хоть я закончил военную службу в звании гвардии лейтенанта, меня сделали членом Союза бывших танкистов, в который принимают от подполковника и выше. Из сорока одного Героя Израиля восемнадцать — танкисты. В Советском Союзе звания Героя я не был удостоен. А израильские танкисты на основании данных, полученных в архиве Советской армии, признали меня героем.
– Полагаю, это вполне справедливо! Вам, прошедшему Великую Отечественную, вновь пришлось соприкоснуться с войной — уже в Израиле…
– Фактически я с ней не соприкасался. Правда, во время первой интифады я подарил один день консультаций поселенцам в Иудее. Работодатели оценили это и преподнесли мне отличный девятимиллиметровый пятнадцатизарядный пистолет. Знаете, он как-то повысил мою уверенность в себе.
– А как чувствует себя в Израиле ваша семья?
– Жена и я уже пенсионеры. Сын, естественно, израильтянин, живет в цветущем поселении. Он руководит большой группой ученых и программистов. Говорят, что мы можем им гордиться. Он регулярно посещает синагогу. Обе внучки после армии учатся в университете. Внук в этом году окончил школу. В марте его призовут в армию. По результатам аттестата зрелости он мог без всяких проблем поступить в университет, после окончания которого пойти в армию по своей специальности. Но он отказался быть так называемым джобником, то есть тыловиком, и пойдет служить в боевое подразделение.
– Я слышала, что с переездом в Израиль у вас проснулся интерес к Торе.
– Да, я слушаю лекции раввина на темы врачевания и Галахи (законы Торы и Талмуда). Раввин — мудрец, не имеющий медицинского образования. О его лекциях могу сказать только одно слово: блеск! А вообще Тору я впервые прочитал в ноябре 1956 года, являясь железобетонным коммунистом. С тех пор обращался к ней постоянно. Сейчас я отчетливо понимаю, что, даже начав изучать Тору в раннем детстве, в течение одной жизни не успел бы полностью овладеть ею. Возможно, только исторически-литературным слоем и вторым «этажом» — комментариями. Но есть еще и другие «этажи». Так что еще очень много чего мне предстоит освоить в этой великой Книге…
 

Наталья ЛАЙДИНЕН, Россия