Немного театра в холодной Москве

– Бузган, Мириам! — радостно восклицал непрошеный ранний гость. (Мой папа почему-то тоже именовался Бузганом, по принципу: зять знаменитого Бузгана — тоже Бузган. А маму Трактовенко любовно называл исключительно библейским именем.) — Вы читали сегодняшнюю газету? Там такое!
– Еще не успели, — мрачно говорил сонный папа и добавлял с укоризной: — Черт побери! Лева, вы знаете, сколько сейчас времени? У вас часы есть?
С тех пор пошли почти ежегодные встречи с дедушкой и бабушкой. То мы с мамой (иногда вместе с папой) ездили в Польшу на лето, то Хевель и Рива приезжали к нам. Хотя мы постепенно и расширяли свою жилплощадь, все же в Москве нам негде было их достойно принять. (Когда нам наконец-то дали двухкомнатную квартиру в Измайлове, дед был уже слишком болен для столь дальних поездок.) Поэтому чаще всего мы проводили вместе летние месяцы на даче под Москвой или у Балтийского моря. Дедушка меня очень любил и страшно баловал, буквально задаривал красивыми нарядами. Мечтая сделать из меня актрису, мягко критиковал за отсутствие стройности. И даже ставил мне в пример внучку Каминских Эрику, которая, по его словам, смотрелась настоящей француженкой. (Я в детстве и отрочестве была, скажем так, приятно округлой.) Сохранилось несколько фотографий, где я, разряженная в пух и прах, увешенная бабушкиной театральной ювелиркой, с сигаретой в зубах кого-то изображаю. Было мне тогда одиннадцать лет, а на фотографии можно дать и все восемнадцать. Вот что значит искусство перевоплощения! К сожалению, а может и к счастью, дедовы попытки сделать из меня актрису успехом не увенчались. Судьба готовила мне иную стезю.
Дедушка с бабушкой хорошо знали не только язык их профессии — идиш. Они также правильно говорили, читали и писали по-русски, по-польски и по-испански. Оба в свое время окончили русскую гимназию. (Дед в Вильне, а бабушка в городке Остроге, который попеременно принадлежал то Российской империи, то Украине, то Польше.) Да, бабушка к тому же умела говорить по-украински. У нее был абсолютный слух и приятное контральто. Под настроение она доставала из шкафа большую темную шаль, накидывала ее на плечи и напевала еврейские и украинские песни. А дед, частенько повторяясь, обожал рассказывать историю о том, как он, любимый ученик преподавателя русской словесности, с упоением декламировал «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам...». О ирония судьбы! Думаю, что юный Бузган и не предполагал, что «неразумные хазары» имели историческую родственную связь с еврейским народом.
– Бузган! Хевель! — вызывал юного Бузгана старый учитель, непременно делая всякий раз ударение на втором слоге в имени Хевель. (Уж так ему нравилось.) — Спой петушком! — Это означало: подойди к доске и продекламируй нам что-нибудь из русской классики. И Хевель, гордый оказанным доверием, становился перед классом и вдохновенно читал наизусть «Вещего Олега» или какое-нибудь другое, непременно длинное, стихотворение. А старичок учитель, убаюканный благозвучной поэтической мелодией, благополучно засыпал под нее, издавая громкий храп на радость и веселье гимназистам.
Теперь пару слов об имени Хевель. Я все думала-гадала, откуда его выкопала моя прабабушка Лея? Предполагаю, что имя Хевель, или Хавель, происходит от библейского Авель. Некий идишский вариант имени убитого праведника. Но старый учитель русской словесности, конечно, об этом не догадывался.
Когда мы с родителями приезжали в Варшаву, первым делом шли в театр. К стыду своему, я идиша не знаю, хотя немного понимаю, так как в МГУ изучала немецкий. (А ведь была возможность выучить! И сейчас бы не мучилась, разбирая бабушкины мемуары и другие материалы актерского архива Бузганов.) Слава Б-гу, в театре установили наушники и можно было услышать текст спектакля в переводе на польский. (Разговорный польский я освоила ребенком по приезде в страну в первое же лето.) После войны в Польше осталось не так уж и много евреев. Среди посетителей театра было значительно больше поляков и иностранных туристов. Для последних еврейский театр служил в некотором роде экзотической достопримечательностью. Сам Артур Миллер был гостем театра и посетил поставленный по его пьесе «Все мои сыновья» спектакль с Идой Каминской в главной роли.
Особенно запомнился мне спектакль «Тевье-молочник», где дед играл роль Тевье, а бабушка — Голду. Дед был одним из лучших в мире исполнителей этой роли. Остался в памяти также грустно-веселый спектакль «Трудно быть евреем». Одна из версий классической истории принца и нищего, когда двое друзей, еврей Шнеерсон и русский Иванов, решили на время поменяться документами. Сами понимаете, что ничего хорошего для бедного Иванова, переделанного в Шнеерсона, из этой затеи не вышло. Несмотря на славянскую внешность, он в полной мере хлебнул «еврейского счастья».
Кроме игры в театре, Хевель Бузган также снялся в нескольких фильмах. Один из фильмов, сериал «Доктор Шлюттер» производства ГДР, показывали в середине 1960-х по советскому телевидению.
Рива Шиллер — статная, красивая, с тонкими библейскими чертами лица — была актрисой высокого уровня. Она сыграла немало ведущих ролей в театре. Ее репертуар был многопланов: от роли благородной писательницы Элизы Ожешко до Бабы-яги.
Перед тем как закончить этот небольшой семейный очерк, позволю себе краткое отступление. В конце 1950-х — начале 1960-х годов у выходцев из Польши, проживавших на территории СССР, появилась возможность репатриации на родину. Моя мама подходила под эту категорию. А дедушка с бабушкой так просто мечтали, чтобы мы переехали жить к ним в Польшу. Для этой цели даже приобрели новую огромную квартиру на улице Анелевича в бывшем еврейском районе. Они и занятия всем нам определили по профилю: маме — играть в театре, папе — заведовать сценой, ну а мне — для начала поступить в польскую гимназию. Решение переехать в Польшу далось моему отцу с большим трудом. Он, как и многие коренные москвичи, обожал этот город, да и родину свою Россию крепко любил. И все же решил попробовать — поехать в Польшу, пока на один год, чтобы вкусить тамошней жизни и понять, сможет ли он в нее вписаться без духовных потерь и сожалений.
Но тут произошел непредвиденный казус, достойный пера Зощенко или Ильфа с Петровым. Мой папа был членом КПСС (вступил в партию девятнадцати лет от роду на фронте). Поэтому, по тогдашним драконовским законам, для поездки за границу ему понадобилась характеристика с работы, подписанная райкомом партии. И вот этой-то злополучной характеристики ему не дали. Не достоин, мол, товарищ Литинский ехать в братскую нам Польшу аж на целый год. Пусть сидит дома, набирается партийного опыта. Вот такая нелепая случилась история. Волею райкома партии Краснопресненского района города Москвы мы не поехали на постоянное жительство в братскую Польшу, зато через много лет благополучно эмигрировали в отнюдь не братскую Советскому Союзу страну — Соединенные Штаты Америки. Правда, ни дедушка с бабушкой, ни моя мама не дожили до этих времен.
Хевель Бузган умер в 1971 году в Варшаве от сердечного приступа. Он похоронен на еврейском кладбище рядом с такими известными деятелями еврейской культуры, как основательница еврейского театра Эстер Рохл Каминска (мать Иды Каминской) и режиссер А. Моревский. После кончины дедушки бабушка оставила театр, вышла на пенсию и переехала к нам в Москву. Несколько лет она пребывала в безудержной тоске по дедушке, театру, славе и безвозвратному прошлому. Потом, незадолго до смерти, вдруг снова ожила, встрепенулась и даже написала мемуары, которые в сокращенном виде были опубликованы в еврейском журнале «Советише Хеймланд» («Советская Родина»). Рива Бузган похоронена вместе с моей матерью Мариам Литинской в Москве. А мой отец — Григорий Литинский — покоится на еврейском кладбище в Квинсе. Жили вместе, умерли врозь.

Я, в то время уже не ребенок, а девочка-подросток, конечно, осознавала, что на моих глазах свершается история восхода и заката польского еврейского театра. Осознавала, но не ценила быстро убегающие часы общения с театром, дедушкой и бабушкой, другими актерами и еврейской культурой. Будь я хотя бы чуть-чуть постарше или дальновиднее, я бы вынесла несравненно больший духовный багаж из этого общения. Мне бы дневник писать в то время, чтобы запечатлеть каждое сказанное дедом яркое слово, каждую интересную мысль. Но не свершилось... Юность эгоцентрична и самодостаточна, и прошлого не вернешь. И вот теперь, когда и дедушки с бабушкой, и моих родителей нет больше рядом, когда их прах покоится на кладбищах Польши, России и Америки, я собираю по крупицам воспоминания детства и юности, чтобы передать новому молодому поколению, и призываю: раскройте глаза, слушайте, запоминайте, записывайте! Ведь рядом с вами вершится история.
 

Елена ЛИТИНСКАЯ, Нью-Йорк