«Живите так, как вас ведет звезда…»

Одна из самых трагических судеб советских актрис 1930-х годов — судьба Зинаиды Райх. Некоторые актрисы сидели при Сталине в лагерях и тюрьмах, но никто не был зверски убит, да еще в своем доме.
 

Убийство в Брюсовом переулке
14 июля 1939 года выдалось в Москве знойным и жарким, в каменном мешке не было спасения. Домработница Анисимовна возилась на кухне, дети были в отъезде. Брюсов переулок был пуст, ни одного прохожего, ни одной машины. Сумерки не принесли желанной прохлады, от сумасшедшей жары можно было спрятаться только в ванной. Вода немного успокоила нервы, расслабила тело. Из полудремы ее вывели крадущиеся чужие шаги. Она накинула халат, направилась в гостиную, увидела холодные, ничего не выражавшие лица двух незваных гостей и страшно закричала. Но крик застрял в горле — первый удар ножом свалил ее с ног, второй — задел сонную артерию, третий — размозжил грудь… На шум прибежала сонная Анисимовна, ее ударили стулом по голове. Все остальное было как в тумане — бегство убийц, суета врачей, склеп «скорой помощи»…
 

Один-единственный раз
«Скорая» выскочила из лабиринта старых московских переулков и тут же заглохла, попав в глубокую колдобину. От сильного толчка она очнулась, пронзительная боль захлестнула ее с головы до ног. Сквозь сумеречную пелену с трудом разглядела колеблющийся силуэт человека в белом халате — он хотел сменить ей набухшую повязку. «Оставьте, доктор, я умираю», — с трудом выдохнула она…
Перед погружением в вечную тьму пронзила мысль: 725 раз она умирала на сцене в «Даме с камелиями» и вот сейчас один-единственный раз умирает в спектакле, именуемом жизнью…
Вдруг на пути к небытию ослепительно вспыхнул луч света, и в этом луче одна за другой начали мелькать картинки из ее прошлого, складываясь в причудливый спектакль, в котором она была и зрителем, и исполнительницей заглавной роли одновременно…
 

Поездка на Север
Сергей ухаживал за ее подругой Миной Свирской, Алексей ни на шаг не отходил от нее, всем говорил, что она его невеста. Молодые поэты часто заглядывали в «Дело народа», газета принадлежала левым эсерам, оба разделяли партийные взгляды. Там они и познакомились: Мина выдавала книги из редакционной библиотеки, она стучала на железном «ремингтоне». Летом 1917 года Россия была накануне нового потрясения, народ был недоволен Керенским и его министрами, Керенский — министрами и народом. Из магазинов исчезли водка и продукты, рабочие бастовали, крестьяне выжидали, солдаты и матросы митинговали. В редакции всегда толклось много народу, яблоку упасть было негде, все отчаянно спорили, шумели, ругались, они с трудом находили время и место, чтобы уединиться в этом балагане. Однажды Ганин пригласил всех на Вологодчину, к себе на родину. Мина отказалась, она, не раздумывая, согласилась, втроем решили сначала заехать на Соловки, а затем через Архангельск махнуть к родителям Алексея.
Север был тих, светел и ясен, дни стояли длинные, ночи — короткие, монастырь упирался в небо, небо было голубым и бездонным, белые облака медленно плыли над синим прозрачным морем. На Соловках пробыли несколько дней, больше не выдержали, сбежали от мошкары и гнуса.
Поезд еле-еле дотащился до Вологды, здесь Сергей неожиданно признался ей в любви и позвал замуж. Она опешила, растерялась, попросила время подумать. Он горячился, настаивал, говорил, что жить без нее не может, она поддалась его силе и напору и согласилась.
Все произошло так скоро и быстро, что она даже сразу и не осознала — на Север уезжала невестой Ганина, в Петроград вернулась женой Есенина…
 

Семейная жизнь
Они поселились на Литейном, в доме царили любовь и согласие. Они были почти ровесники, но она сразу и бесповоротно признала его верховенство: тайным женским чутьем почувствовала в нем б-жий дар, приняла избранность и подчинилась беспрекословно.
Поначалу семейная жизнь Сергею нравилась, потом все пошло кувырком: быт надоел, он запил, стал пропадать из дому. Она плакала и терпела, терпела и плакала. Для нее семья — муж, дети — была опорой в жизни, для него — обременительным грузом, стесняющим свободу.
Они расстались, она осталась одна с двумя малыми детьми на руках.
 

Случай и судьба
До больницы оставалось совсем немного, врач осторожно сменил повязку и расправил простыню. От прикосновения она очнулась и уставилась на него неподвижным тяжелым взглядом. Через мгновенье пространство «скорой» раздвинулось, она увидела себя бредущей по улице с Костиком на руках, Танюшка тихо семенила рядом.
Жить в послереволюционной Москве было холодно и голодно, она мыкалась с двумя детьми в поисках угла и работы, Костя болел, она его выходила, а потом свалилась в тифу сама. Из болезни вышла худая, бледная, осунувшаяся. Сергей из ее жизни исчез, дети росли без отца, она переживала, но никаких попыток вернуть его не предпринимала. Понимала, что попала в тупик, мучительно пыталась из него выбраться, но все ее усилия разбивались о грубую прозу жизни. Обстоятельства были сильнее нее, изменить их она была не в силах, мириться с ними дольше не было сил. От всего этого мутился рассудок и опускались руки.
Помог случай. Однажды посредине Тверской на уродливой тумбе, сплошь обклеенной афишами, случайно увидела объявление: «Режиссер В.С. Мейерхольд набирает слушателей на курсы в ГЭКТЕМАС». Слово было длинным и непонятным, но она доверилась первому порыву и понятному «режиссер», а затем разглядела внизу, мелкими буквами: «Государственные экспериментальные театральные мастерские» — и сделала шаг. Поначалу думала — к профессии, а оказалось — к судьбе.
 

Галатея и Пигмалион
Нервный, носатый, широколобый учитель ей не понравился, а он на первом же занятии выделил ее из своих учениц и влюбился — мгновенно и бесповоротно. Ухаживал недолго — она сдалась быстро и охотно. Мастер был немолод, знаменит и женат, имел театр и трех взрослых дочерей. Любовь порождает жестокость. Когда Всеволод в 1922 году привел ее в дом, Ольга Мунт, с которой он прожил двадцать пять лет, прокляла обоих. В 1939-м проклятие исполнилось…
Мейерхольд стал лепить из нее актрису, как скульптор, отсекая все лишнее, а когда вылепил, выпустил в роли Аксюши в «Лесе» Островского. Она очаровала зрителей и покорила знатоков театра, дебют стал триумфом, о чем на следующий день возвестили все газеты. Потом были Стелла в «Великодушном рогоносце» Кроммелинка, Фосфорическая женщина в «Бане» Маяковского, донна Анна в «Каменном госте» Пушкина. Ее игрой восхищался Пастернак, Белый ходил на каждую премьеру, Олеша писал о ее вишневых глазах и абсолютной женственности. Вскоре в театре появился Мариенгоф, ему ее игра не понравилась, до нее дошло его пущенное по богемному кругу «еврейская дама с кривыми ногами». В высказывании было пятьдесят процентов неправды — в ней не было ни капли еврейской крови.
 

Замкнутый круг
Неожиданно на горизонте возник Сергей, знаменитый, известный и усталый — после путешествия по Европе и Америке и неудачного брака с Дункан. Неожиданно улегшиеся было страсти вспыхнули вновь, все закружилось, завертелось… Они стали встречаться — тайком, урывками, впопыхах, в комнате ее преданной подруги. Сергей притягивал к себе как магнит, с ним она чувствовала себя женщиной — не властной и капризной, как с Всеволодом, а покорной, зависимой, страдающей. Он звал — и она бежала через весь город, через череду слухов и сплетен, через Мейерхольдово знание об этих встречах. Она разрывалась меж мужем в прошлом и мужем в настоящем, между детьми и работой. Это был замкнутый круг, она понимала, что долго так продолжаться не может, и решила его разомкнуть первой — ушла, почувствовав неимоверное облегчение в душе и сверлящую боль в сердце.
 

Похороны Есенина
А потом был «Англетер», запруженная народом Москва, занесенное снегом Ваганьково. Бездна любви и отчаяния разверзлась перед нею. Она рвалась на похороны. Всеволод не пускал, затем сдался, обреченно махнул рукой и поехал с нею. Сергей лежал в гробу спокойный и умиротворенный, отмаявшийся и отмучившийся. Черты лица заострились, бледная тонкая кожа обтягивала выступившие скулы. На какое-то мгновенье за спинами пришедших проститься почудилась недобрая старуха с косой, ей показалось, что она манит ее за собой. Мелькнула мысль: не могли с Сергеем соединиться в жизни, соединятся в смерти, и лежать ей тоже на Ваганьково где-то рядом. Когда гроб опускали в землю, она не выдержала, впала в истерику, кричала и содрогалась от рыданий. Пришла в себя, когда бывшая свекровь зло бросила в лицо: «Это ты во всем виновата!» Изумилась, оцепенела, хотела возразить, но воздуху не хватило. Она задохнулась в праведном гневе, и Всеволод поспешил увести ее от греха подальше…
 

Цена ошибки
Всеволод понимал, что спасти ее может только работа, и новые роли посыпались как из рога изобилия. Ей мешала Бабанова, двум примам трудно было ужиться на одной сцене — и он ее уволил. Что-то неосторожное сказал Гарин, она обиделась — любимому ученику пришлось уйти из театра. Та же судьба постигла Ильинского, Охлопкова. Театр все больше и больше становился для нее жизнью, жизнь — театром, они мешались друг с другом, и она порой путала сцену с действительностью и не заметила, что ее режиссер пережил свое время. А когда заметила, было поздно. Он взорвал театральную рутину, разрушил застывшие сценические формы, нарушил все зыблемые и незыблемые законы и нормы и создал собственные. Революция проводила гигантский эксперимент над страной, Мейерхольд — в театре. Когда революция сошла на нет, эксперимент стал обыденностью, хаос первых советских лет упорядочился, а взбаламученный быт успокоился, оставшийся революционером и экспериментатором Мейерхольд перестал быть нужен закосневшему государству — он свою роль сыграл и должен был уйти со сцены. Искусству победившего соцреализма режиссер-формалист был не нужен. Постепенно он становился чужим среди своих. Первый звонок прозвенел в 1935-м, когда ему, единственному из всех народных артистов РСФСР, не дали звание народного Советского Союза. Второй — когда отстранили от строительства здания нового театра. Но на гастроли за границу выпустили, надо было показать, что не все так плохо в «датском королевстве».
Весной 1930-го на гастролях в Германии бывший мхатовец Михаил Чехов уговаривал остаться за границей. Оба наотрез отказались — они и дня не могли прожить без своего театра. И совершили ошибку. Только сейчас, лежа на носилках в карете «скорой помощи», она осознала ее цену. Но весной 1930 года в Берлине она не могла предвидеть, что случится с обоими в Москве летом 1939-го.
 

«Дама с камелиями»
Все стремительно покатилось вниз, когда на «Даму с камелиями» пришел Сталин. Мелодраму из французской буржуазной жизни Всеволод превратил в высокую трагедию, но постановка вождю не понравилась — история трагической любви Маргариты Готье и Армана Дюваля была внесоциальна и потому вечна, но такая история была чужда советскому театру. Он недовольно крутил свой ус и, не дожидаясь окончания спектакля, покинул ложу. Затем начались нападки на театр, критика обвинила спектакль в эстетстве, в печати замелькали «формализм», «мейерхольдовщина», «чужой театр», и призрак неминуемой беды поселился в их гостеприимном доме. В порыве отчаяния она написала дерзкое письмо, в котором ЕМУ объясняла, что он не разбирается в искусстве театра, и приглашала его в гости. Небожитель ответил закрытием ГОСТИМА. Она чуть было не сошла с ума, а когда оправилась, на нее обрушилось новое несчастье: 20 июня 1939 года в Ленинграде арестовали Всеволода. Обреченно подумала: первый муж в могиле, второй — в тюрьме. Мир, который она с таким упорством и трудом выстраивала, был разрушен окончательно: дети выросли, существование без Всеволода и театра теряло всякий смысл. Когда с обыском нагрянули в московскую квартиру, она вдруг отчетливо, без сердечной боли и душевного содрогания поняла, что ее жизненная драма движется к развязке.
А затем наступило 14 июля 1939 года…

P.S.
Зинаиду Райх похоронили в черном бархатном платье, в котором она играла Маргариту Готье, на Ваганьковском кладбище, неподалеку от могилы Сергея Есенина.
Всеволода Мейерхольда обвинили в том, что он был троцкистом и агентом английской и японской разведок и расстреляли 2 февраля 1940 года. Место погребения до сих пор неизвестно. Режиссер был реабилитирован посмертно в 1955 году.
 

Геннадий ЕВГРАФОВ, Россия
В оформлении статьи использована картина Бориса Григорьева, 1916 г.