Борис Либкинд: «На Святой земле мы преобразились»

– Борис, ваше детство прошло в советское время. «Особенность» от сверстников ощущалась?
– В детстве меня всегда звали «еврейчиком», что было щемяще обидно. Даже не объясню, почему. Я не говорил на идише, хотя папа переписывался на нем с бабушкой. Но нас с сестрой он обучить языку не смог, мы жили в Петропавловске-Камчатском, где все говорили по-русски. И меня всегда коробила мысль, что мы не такие. «Не таким» считался еще один мальчик в классе, про которого кто-нибудь постоянно писал на доске: «Бронфельд — еврей!!!» И весь класс весело смеялся. А на переменах на Додика Бронфельда все разом набрасывались, это называлось «куча-мала». Он рос здоровяком-крепышом и быстро раскидывал всех пацанов по сторонам. Но меня все это не забавляло…
– Расскажите о ваших корнях.
– Отец родился в белорусском местечке Лиозно в семье знахаря Боруха. Дед крепко стоял на ногах, умение лечить ценилось в округе и приносило неплохой заработок. От двух предыдущих жен, умерших молодыми, осталось шестеро детей. Моя бабушка Берта Наумовна стала третьей женой знахаря, родив ему двух младшеньких: Хасю и Моше, которому и предстояло стать моим отцом. Работать он начал с 8-летнего возраста — счетоводом в лавке купца. Позднее выяснилось, что у отца абсолютный музыкальный слух. Не окончив кроме начальной еврейской школы — хедера — никаких учебных заведений, Моше частным порядком брал уроки музыки и самообразовывался. Это позволило ему стать «первой трубой» симфонического оркестра выдающегося дирижера Константина Сараджева в Москве. Не бросал он и бухгалтерское дело — основной заработок. Приехав как-то раз в Баку с ревизией бухгалтерии, он познакомился с моей будущей мамой. Жить было негде, и молодые завербовались на три года на Крайний Север. Контракт истек в 1939-м. Ситуация с жильем и трудоустройством не изменилась, и молодая семья после короткого отпуска продлила договор на тот же срок. Все родственники, с кем мы виделись в Лиозно перед войной, пали жертвой Холокоста…
– Борис, проживая в СССР, думали ли вы о том, чтобы уехать в Израиль?
– Большую часть жизни я вкалывал инженером: честно прошел трудовой путь, начиная со слесаря. На то, что я слышал вокруг по поводу евреев, старался не обращать внимания. В России, на Украине и Белоруссии это своего рода фольклор. В 1958 году, возвращаясь с практики из Ленинграда проездом через Москву, я случайно попал в израильский павильон на одной из международных выставок. Это было первое знакомство с Израилем. Принес с этой выставки своей тете Хасе несколько проспектов. Нужно было видеть, как загорелись ее глаза! С каким благоговением она перебирала глянцевые бумаги, попутно шепча мне: «А тебя там кто-то видел? Тебя кто-нибудь фотографировал? Тебя кто-нибудь о чем-нибудь спрашивал?..» Часть бумаг отвез домой отцу, который задавал мне те же вопросы. Ничего себе: оказывается, Израиль — опасно! Но молодость и бесшабашность неразделимы. Тогда же мной овладела неожиданная мысль: отец и его сестра втайне мечтают об этой стране, и только страх мешает им сделать хотя бы шаг навстречу своей мечте. Но ведь как чудесно вдруг сделаться таким, как все и перестать считаться изгоем!
– А чувствовали ли вы желание больше узнать о еврейской духовности, почувствовать себя действительно сопричастным традициям и истории «народа Книги»?
– Не секрет, что в диаспоре мы растеряли часть духовного богатства нашего народа, не соблюдали суббот, не отмечали праздников и правил кошерного питания. Конечно, хотелось больше узнать о нашем великом народе! Но, к сожалению, довольно долго не представлялось такой возможности. Моя мечта исполнилась уже в Израиле. Здесь любая верующая семья охотно берет репатриантов под свой патронаж, учит тому, что мы либо забыли, либо никогда не знали.
– Ваши первые впечатления по прибытии на историческую Родину?
– В аэропорту Бен-Гурион мы очутились с большими тюками и жившей у нас дома четыре десятка лет черепахой. Из Азербайджана ее не выпускали без справки ветеринара. На приеме тот недоумевал: «Чего написать?» Мы пожали плечами. Тогда он начертал: «Практически здорова». И поставил печать. В тель-авивском аэропорту мы показали тортиллу таможеннику и полюбопытствовали о ее перспективах. Он махнул рукой вдаль и по-русски сказал: «Никому больше не показывайте». Всем прибывшим выдали документы и бесплатное такси, которое доставило нас с зоопарком через полстраны в самый северный городок Кирьят-Шмона, где жила моя двоюродная сестра.
– Трудно было обживаться?
– Слушая рассказы других репатриантов, уверяюсь, что наш случай более-менее гладкий. Гидом и переводчиком выступала племянница, приехавшая за полгода до нас. Еще в Баку мы приступили к изучению иврита, поэтому учеба в ульпане не затруднила. Учитывая, что мы приехали в предпенсионном возрасте, работать было не обязательно. Тем не менее жена устроилась сиделкой при больной старушке, пусть и невелик заработок. Чуть позже получили социальное жилье. Сейчас, на 13-м году пребывания в стране, можно уверенно сказать, что Израиль спас нас от нищеты и дал нам все необходимое. Но не все измеряется материальными мерками. Мы буквально преобразились, поселившись на родине своих предков. «Святая земля» — не пустые слова. Мы это ощущаем ежедневно и еженощно. Не случайно здесь даже хоронят без гроба, облачив тело в белоснежный матерчатый саван — так теснее контакт с землей предков, а это приближает нас к Всевышнему.
– А ваши дети? Как они чувствуют себя в Израиле?
– Дочь быстро выскользнула из-под родительского крыла и устроилась в так называемый ульпан-авода, где вновь прибывшие выполняют различную работу среди ивритоязычных. Одновременно с ними занимаются и преподаватели, дающие на иврите основы грамматики. Чисто израильское изобретение, в эффективности которого убедилось не одно поколение приезжих. С дипломом московского архитектурного вуза наша дочка без проблем окончила в Хайфе курсы архитекторов, изучила программы компьютерного строительного проектирования и единственная из всего потока направлена на работу по специальности. Сын поначалу трудился раскладчиком товаров в магазинах, охранником, продавцом. Потом дело пошло веселее. Сейчас он коммерческий директор одной из хайтековских фирм в Иерусалиме. У нас уже четверо внуков! Свадьба нашей дочери состоялась под хупой, с соблюдением всех религиозных обрядов, ктуба (брачный договор) взята под стекло и висит в их доме как свидетельство святости брачного союза. Мать и сестра зятя живут в религиозном поселении Мицпе Йерихо в Иорданской долине, а это говорит о многом. Исполнение всех правил быта еврейских семей для всех нас — непреложный закон. Мы его соблюдаем с радостью!
– То есть религиозная сторона жизни сегодня имеет особенное значение для вашей семьи?
– Несомненно! Скептики могут спросить: а зачем вам все это? Не проще ли было бы даже и после репатриации в Израиль оставаться светскими людьми, жить привычной жизнью? Некоторые так и делают, представьте себе. Но не мы. Алия есть подъем — это не просто перемещение в пространстве! Мы действительно поднялись на качественно другой уровень духовного сознания и осознаем, что должны оправдать делами то, что предоставила нам судьба — соединиться со своим народом на родине предков. Стать ближе к Всевышнему.
– Тяжело ли входить в новую жизнь, осваивать язык, репатриировавшись в почтенном возрасте?
– Языковой барьер поначалу препятствовал, но за 12 лет иврит стал практически родным. Считаю, что не знать язык страны, в которой живешь, — демонстрация неуважения к ней. В Эрец Исраэль процент русскоязычных высок, многие репатрианты считают, что знать иврит не нужно. Ну что же, это — их право… Супруга много лет работает в благотворительной организации, где добровольцы (их здесь называют «митнадвим» — дарующие) оказывают помощь тем, кто из-за незнания иврита не в состоянии решить бытовые, социальные проблемы, нанять адвоката, разобраться, например, с непорядочным продавцом. А я с удовольствием пишу для Сети. В частности, моя тема «Знаменитые еврейки» иерусалимского портала «100 лиц столицы» привлекла более 65 тысяч посетителей. Иногда устраиваю сольные выступления перед жителями различных районов города с музыкальными и литературными номерами.
– Кирьят-Шмона, где вы живете, расположена на первой линии обстрелов «Хизбаллы». Не хотелось бросить все и уехать?
– Помню, как в наивной комсомольской юности сожалел, что родился в неудачное время — мирное, войны не предвидится. Как же подвиги совершать? Позднее, в январе 1990-го года, в Баку случился черный январь: для прекращения армянских погромов в Баку вошла армия, и мы воочию увидели, что такое война. Погибло около полутора сотен мирных жителей. Вскоре после приезда в Кирьят-Шмону, одним не самым прекрасным ранним утром раздалось несколько первых взрывов. Мне показалось, что над нами разверзлось небо (ракета упала совсем рядом — на близлежащую синагогу). Тогда стреляли примерно дважды в месяц — армия находилась в южном Ливане. Большую часть времени проводили в бомбоубежище, то есть в подвале домика, где нам дали социальное жилье, изредка поднимаясь в квартиры за едой и водой. Иногда приходилось выходить в город: аптека, магазины — без этого не прожить. Постепенно смирились с мыслью, что повседневная опасность — неизбежная составляющая быта. И все-таки мы не жалели о переезде. Позже случилась более длительная беда — Вторая ливанская война, когда непрекращающиеся обстрелы вынудили бежать из своего города на юг, к друзьям в Арад. Но долгожданный мир наступил, и мы вновь дома. Печально, что никто не даст гарантию от возобновления сражений с новой силой. На все воля Господа.
 

Беседовала Наталья ЛАЙДИНЕН
Россия