«Свою линию гну: не попасть ни в одну»

Виновных я клеймил, ликуя.
Теперь иная полоса.
Себя виню, себя кляну я.
Одна вина, сменить другую,
Спешит, дав третьей полчаса.
Это четверостишие драматург, сценарист и поэт Александр Володин с любовью посвятил Михаилу Козакову. Александру Моисеевичу же принадлежит фраза, вынесенная в название настоящей статьи. Ее, вложенную в уста героя володинской повести «Графоман», мог бы, наверное, применительно к себе повторить и Михаил Козаков.
Несмотря на то, что изрядная доля его профессиональных достижений связана с репертуарными театрами — имени Вл. Маяковского и Моссовета (в его труппе Михаил Михайлович состоит с 2003 года), «Современником», на Малой Бронной, единым, еще не разделенным МХАТом имени М. Горького, — с кинематографом и телевидением, которые тоже принадлежат к разряду коллективных искусств, Козаков все же является фигурой отдельной. Особенной. В каком-то смысле уникальной.
И дело тут не в одних лишь исключительных природных данных Козакова (яркой внешности, выразительном голосе, внутренней значительности), не в разносторонности дарования, позволяющей ему органично существовать в подчас полярных жанрах, от трагедии до фарса (взять, к примеру, Арбенина в «Маскараде» и графа Зефирова в водевиле «Лев Гурыч Синичкин»), и даже не в аналитическом складе ума, который редко встречается среди актеров. Просто за любым начинанием Михаила Козакова, появляется ли он на сцене или на экране в новой роли или с чтецкими композициями, выпускает ли в свет очередной литературный труд или беседует с корреспондентом того или иного СМИ, всегда ощущается большая культура.
Подобное качество сегодня, когда эта самая культура находится в огромном дефиците, представляется наиболее ценным. Тем более что Козаков сберег это качество с детства.
Он родился в Ленинграде, в семье писателя Михаила Эммануиловича Козакова и литературоведа Зои Александровны Никитиной. До переезда в Москву и поступления в Школу-студию МХАТ (на курс к Павлу Владимировичу Масальскому и Борису Ильичу Вершилову) жил на канале Грибоедова, в так называемой писательской надстройке. И с малых лет имел возможность общаться с Борисом Михайловичем Эйхенбаумом, Анатолием Борисовичем Мариенгофом, Евгением Львовичем Шварцем, многими другими выдающимися людьми нашего отечества….
О них и обо всех тех, кто оказал хотя бы минимальное влияние на формирование его характера, Михаил Козаков не устает рассказывать на страницах своей мемуарной прозы и в интервью. Причем делает он это, не стесняясь самых громких и восторженных слов.
О себе же Михаил Михайлович предпочитает говорить с легкой иронией. В соответствующей манере рассуждая и о таком факте своей биографии, как случившийся в 1990-х годах переезд в Израиль, который потребовал от него не только освоения иврита (что вполне сравнимо с подвигом), но и вхождения в непривычный ритм жизни.
Все это также отличает Михаила Михайловича Козакова от его коллег, в большинстве своем начисто лишенных критического отношения к собственной персоне, подчас видящих себя едва ли не центром вселенной, не обращающих внимания на то, что происходит вокруг.
Козаков же, вопреки солидному возрасту (а, как ни крути, 14 октября 2009-го ему исполняется 75), старается быть в курсе крупных политических и общественных событий, театральных, кинематографических, а главное, книжных новинок.
Он, будучи большим артистом, в чьем послужном списке значатся Гамлет из спектакля Николая Охлопкова и король Лир в постановке Павла Хомского, Шейлок в «Венецианском купце» в версии Андрея Житинкина и дон Жуан в сценическом варианте мольеровского «Дон Жуана», осуществленного Анатолием Эфросом, создателем почитаемых несколькими зрительскими поколениями телевизионной версии «Фауста» И.-В. Гете и фильмов «Безымянная звезда» и «Покровские ворота», считает себя прежде всего человеком книги. Именно в хорошей книге Козаков неизменно находит источник для отдохновения души.
И — в стихах, которыми Михаил Михайлович, кажется, переполнен до краев.
Иногда, думается, тронь Козакова пальцем, и из него рекой польются строки Бориса Пастернака и Давида Самойлова, Осипа Мандельштама и Юрия Левитанского, Иосифа Бродского и Александра Кушнера….
И всегда — Александра Сергеевича Пушкина, который для него не на словах, а на самом деле «наше все».
У Пушкина и у иных классиков отечественной словесности — Лермонтова и Тютчева, Льва Толстого и Александра Островского — Михаил Козаков ищет ответы едва ли не на все одолевающие его, зачастую вечные, риторические вопросы, которые, видимо, как у всякого интеллигента, не иссякнут у него никогда.
– Я считаю — как судьба сложилась, так она и сложилась, — сказал он в одном из интервью. — Но я обдумываю, как я прожил, и часто могу сказать за Пушкиным: «С отвращением читаю жизнь свою, но строк печальных не смываю…»
 

Майя ФОЛКИНШТЕЙН
Россия