Сочинение

А дело было в пятницу, когда звезда уже зажглась на небе, хозяин вернулся из синагоги, и все — домочадцы и гости — стали усаживаться за субботнюю трапезу, чтобы встретить шаббес и возблагодарить Б-га.
И разговор зашел после того, как каждый макнул ломоть свежей теплой халы с хрустящей корочкой в соль и откусил, разговор зашел о прошлой жизни и о том, что субботу было справлять опасно. Упаси Б-г, не потому, что можно было подавиться костью гефелте фиш, а потому, что добрые соседи непременно тут же взялись бы за перо и пополнили свое собрание сочинений очередным доносом… или, не ровен час, мимо проходил бы участковый и проявил злобную бдительность. Да не только потому, что евреи никак не угомонятся, сколько их ни притесняй, ни изгоняй и ни уничтожай — вообще непорядок! 
Свободная страна у нас была… Свободная. Ото всякой религии, дьяволобоязни и наличия полтергейста. И в том далеком среднеазиатском городке, где жило много мусульман и евреев вперемешку с православными, ходил в школу мальчик. Обычное дело — так как образование было обязательное среднее. Мальчик ходил в пятый класс мужской средней школы — тогда все учились раздельно, а не только иудеи и мусульмане. А в пятом классе в конце года назначались переводные экзамены, и было их целых пять. А первым значилось сочинение.
– Шехтман, ты слышал, что я сказала? — спросила учительница в классе.
– Слышал! Зоя Ивановна! — откликнулся черненький хрупкий мальчик с третьей парты. — Но я не приду… — пролепетал он тихо. И в классе вдруг тоже стало тихо. Перестали гудеть голоса, послышалось мушиное зудение на стекле, отчего тишина стала еще более значительной и почтительной.
– Как? — опешила Зоя Ивановна. — То есть что значит «не приду»?!
– А нельзя в другой день? — спросил мальчик
– Что значит «в другой день», когда я сказала в эту субботу! — возмутилась Зоя Ивановна… 
Шенкман не понимал. В самом деле! Ну и что, что в субботу? Так ведь вышло! Выпало число! Не нарочно же из-за него, Гены Шенкмана, устроили именно в этот день! А суббота — это день святой, так говорит дедушка и рассказывает, что из-за того, что в субботу немцы гоняли на работу, как в обычный день, а его брат в концлагере отказался трудиться на Третий рейх в этот день, фашисты его пристрелили прямо на месте, в бараке, и не дали никакой возможности дожить до газовой камеры и крематория, где он бы сгорел со всеми остальными. Но он не пошел работать, потому что в этот день, в субботу, нельзя работать — это страшный грех, это невозможно. Господь не велел, и все! Так ему внушили с пеленок, Гене Шенкману, и он ничего не мог поделать с собой. А Зоя Ивановна ничего не знала ни про Гениного дедушку, ни про фашистов, убивших его за соблюдение субботы. Она даже про субботу ничего не знала, и какой это страшный грех — не соблюдать ее, не знала, ну что поделаешь?! Ее тоже так воспитали. Зоя Ивановна ничего не знала… И она снова сказала:
– Шенкман Гена! Запомни, что у нас в субботу, 20 мая, сочинение, и ты должен придти в класс! Ты слышишь?..
– Но я не могу в субботу… — выдавил Гена.
– Не можешь в субботу?
– Да! В субботу евреям нельзя работать! — просветил ее Гена.
– Ах так! — осерчала Зоя Ивановна. — Тогда, если ты не придешь, я сообщу куда надо, и тебя в субботу арестуют дома, и отца твоего тоже! Ты понял? 
Гена подумал, недолго подумал и ответил: 
– Понял! — пролепетал и опустил голову.
– То-то! — смягчилась Зоя Ивановна.
И Гена пришел в субботу в класс, где все ребята писали сочинение. Потому что дома папа ему сказал, что глупо не идти в класс в субботу и иметь за это такие неприятности, тем более что не надо нести портфель с книгами. Идти в класс можно! Учиться в классе: писать, чертить, рисовать — нельзя, а идти и посидеть в классе, и поговорить с учительницей — можно! 
Гена Шенкман сел за свою парту. На ней лежал листок чистой бумаги со штампиком фиолетовыми чернилами, а под ним еще один, и еще, и все с такими штампиками, и на них надо было писать сочинение аж целых три часа! Но Гена не взялся за ручку. Он сидел, зажав коленями руки, сложенные ладошками, наклонившись над листочками, а Зоя Ивановна не сразу заметила, что он сидит и ничего не пишет. Тогда она подошла к нему и спросила:
– Шенкман, в чем дело? 
И Гена поднял на нее свои глаза-оливы и ничего не ответил. 
– Ты почему не пишешь, Шенкман Гена?
– Я не могу.
– Как не можешь? — удивилась Зоя Ивановна.
– Не могу! — подтвердил Гена.
– Но почему?
– Потому что… — Гена замялся и молчал. 
Они вдвоем долго молчали, и наконец Зоя Ивановна придумала: 
– Хорошо! Не пиши. Я тебе поставлю два и оставлю на второй год! 
И Гена послушно кивнул понурой головой, а потом спросил:
– А можно я в другой день напишу?
– В другой день? — переспросила Зоя Ивановна и задумалась. — Можно! Только ты сначала напиши мне на листочке свою фамилию, чтобы я могла тебе поставить двойку, а потом придешь в другой день ее исправлять и писать сочинение!
– Нет! — мотнул головой Гена. — Это я не могу.
– Не можешь что?
– Написать фамилию! — подтвердил Гена и уже больше глаз не поднимал на Зою Ивановну.
– Та-а-а-а-к! — протянула учительница. — Ты решил поиздеваться надо мной, над классом? Отвернитесь и пишите! — закричала она в пространство. — Ты решил, что я тебе это спущу просто так?
– Нет! — возразил Гена.
– Что «нет»? — поинтересовалась Зоя Ивановна.
– Не поиздеваться — я просто не могу!
– Хорошо! — вдруг согласилась Зоя Ивановна. — Тогда я сейчас пойду к директору и доложу ему обо всем, а там… Сам понимаешь! — это послышалось уже из двери. 
Как только дверь захлопнулась, произошло совершенно невероятное. Класс сидел, как заледеневший в игре «Замри!». Гена Шенкман встал из-за парты, прошел по среднему ряду, обогнул учительский стол и вдоль стены с окнами подошел к самому дальнему из них, ловко вскарабкался на подоконник, распахнул наружную раму, а внутренняя уже была открыта, потому что на улице сверкал жаркий свежий май. Он пахнул на Гену ароматом ближних садов, далеких лесов и субботней свеженькой халы с хрустящей корочкой, и Гена вступил в этот аромат, кинулся в него, в его вечную притягательную свежесть и неукротимость. В аромат, который никому не подчинялся и не боялся никого. Подумаешь, второй этаж! Он упал на землю, повалился набок, вскочил и помчался домой — скорей предупредить отца, чтобы все убегали, потому что он не написал ничего на листке и учительница пошла «куда надо», а значит, сейчас их придут арестовывать. И после того, как он все это сообщил, Гена Шенкман вдруг засеменил вперед и упал на отца, сидевшего на стуле! Да так упал, что тот покачнулся и даже кипа слетела с его головы.
Б-же! Какой шум поднялся в доме Шенкмана! Мальчик потерял сознание. Никто не мог понять, что, почему и что делать? Но если человеку плохо, в субботу разрешено звонить по телефону! И прилетела с сиреной машина — «скорая помощь» — и тут же привела мальчика Гену в чувство, невзирая на субботу, определила, что у него беда с рукой, и увезла в больницу вместе с папой. 
В больнице определили, что рука сломана, что ходить Гене Шенкману с гипсом четыре недели, а насчет сознания у него все в порядке — это был обморок от боли, который называется «шок».
Конечно, в школу Гена не пошел. И Зоя Ивановна очень взволновалась, что в ее классе будет ЧП, и мальчик не напишет сочинение, а ей совсем не хотелось быть в школе на плохом счету. И она пошла к Гене Шенкману домой поговорить с родителями. Вечером в понедельник, когда все дома после работы. Она застала дома папу Шенкмана и объявила ему, что, наверное, он не знает, как поступил его сын в субботу во время сочинения — он сбежал. На глазах у всего класса, когда она на минуточку вышла в коридор.
Но папа ничуть не удивился и сказал, что его мальчик Гена Шенкман никогда не врет и все рассказывает дома, и что он рассказал, что ушел с сочинения.
– Через окно и без разрешения! — уточнила Зоя Ивановна.
– Я знаю! — подтвердил папа.
– Так вот, — грозно объявила Зоя Ивановна, — чтобы не было скандала и неприятностей, он должен явиться в школу и написать это сочинение!
– Хорошо! — миролюбиво сказал папа. — А когда? 
– В следующую субботу! — грозно сказала Зоя Ивановна.
– А если в другой день? — поинтересовался папа.
– Нет! — отрезала Зоя Ивановна. — Только в субботу! Вам понятно?
– Понятно, — тихо сказал папа, и тут дверь открылась и вошел Гена Шенкман, ученик 5-б класса с белой, согнутой в локте, забинтованной, загипсованной рукой на повязке через шею. Вошел Гена Шенкман и с порога громко сказал, потому что, конечно, подслушивал за дверью.
– Я не могу писать сочинение! — и ласково посмотрел на свою учительницу Зою Ивановну, которая еле пролепетала от неожиданности:
– Почему?
– Почему? — переспросил Гена и радостно ответил: — Потому что у меня рука сломана! Правая!
– Правая? — повторила Зоя Ивановна. — Б-же, какое несчастье!
– Что вы! — радостно возразил Гена Шенкман. — Что вы!..
Вот теперь, дорогой читатель, вы понимаете, почему я задавал вам такие странные вопросы в самом начале, на первой странице?!
Думаю, что поняли. А если нет, перечитайте, пожалуйста, еще раз. Больше я писать не могу, потому что сегодня пятница, и уже скоро зажжется звезда, и пора встречать субботу — шаббес! А по субботам даже свою фамилию на листке бумаги евреям писать не разрешается.
 

Михаил САДОВСКИЙ 
США