У ИГОРЯ ГУБЕРМАНА «НОВАЯ ВНУЧКА»

Губерману сильно за 60, но это не мешает ему мотаться по странам и континентам с легкостью молоденького гастролера. Он это дело не любит, но оно его кормит. Раз в год израильский писатель Игорь Губерман объезжает с выступлениями и Россию. Собирает новые байки, тут же пересказывает их слушателям. Недавно привез такую. Одесса, скажем, Дерибасовская. Писателя останавливает пожилой господин. – Я извиняюсь, – говорит он, – вы Губерман или просто так гуляете? Он немолод, но улыбка у него совершенно мальчишеская. Да и яд не выдыхается. Он читает свои «стишки» – он сам их так называет – и травит байки. И «стишки», и байки многократно пересказаны и в книгах, и со сцены, но публика идет не за тем, чтобы услышать что-то новое. Она идет посмотреть живьем на самого веселого на свете антисоветчика, украсившего ее, публики, молодость бессмертным лозунгом: «Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене». – Игорь Миронович, как прошли ваши выступления в России? Вы ведь уже месяц ездите? – Больше месяца... кошмар как домой хочется. Сперва был концерт в Москве в Театре эстрады, потом я поехал в Новосибирск, был в Академгородке, потом сменил маршрут и поехал в Ростов, потом поехал по Уралу – Уфа, Казань, Ижевск, Пермь... – Ужас. Гастролируете со страшной силой, как Киркоров. – Нет, это очень немного – 12 выступлений за месяц. В Америке я бы за эти 35 дней объездил 25 городов, потому что там самолеты летают, как трамваи, а здесь из-за российского транспорта и предвыборной занятости залов получилось очень мало. А вообще гастроли – это такая мясорубка, в которой ты отключаешь все человеческие чувства, а только «бу-бу-бу» – завываешь стишки... – А чувства почему отключаются? – А потому что, знаете, я очень любопытный человек, и в каждом городе ужасно хочется куда-нибудь сходить, а времени нет. Но сейчас моя мечта исполнилась – в Самаре я сходил в бункер Сталина. Я каждый раз туда хожу, это потрясающее место. Я там испытываю почти такие же чувства, как в зале Нюрнбергского трибунала. – Вы живете на две страны... – Нет, я живу в Израиле, девять месяцев в году провожу у себя в Иерусалиме, но и в Россию приезжаю, как домой. Я ее по-прежнему очень люблю, и очень от этого больно. За Россию больно все время, часто – стыдно, а сейчас очень страшно. Вы знаете, эти последние два дня я пил – я и раньше пил – с несколькими новыми русскими очень высокого полета. Они без бандитского и без обкомовского прошлого, выбились своим умом. Они в ужасе. Знаете, какие разговоры: надо было уезжать тогда, надо уезжать сейчас, за скобками проскальзывает – деньги надо вывозить, страшно теперь вкладывать в Россию. России кроме психологического нанесен ущерб экономический, и немыслимый. – В Израиле обсуждают российские дела? – В Израиле на это две точки зрения – у еврейского мудреца всегда две точки зрения, а если собрались два еврея, то уже три. По поводу Ходорковского говорят, что он захотел в политику, громко об этом разболтался и был прихлопнут немедленно. А я всегда говорил, что Ленин жив в сердцах. Главный ленинский лозунг, благодаря которому он смог так покалечить Россию, – грабь награбленное. Этот лозунг, как бы сказать покрасивше... он горит в сердцах разных бывших комсомольских и партийных деятелей, которые опоздали к переделу 90-х годов. Сейчас они набрали силу, а денежек нет, денежки разделили в 90-е. – Понятно. Про вашу жизнь в советское время много чего известно – вы сами писали об этом, а как теперь? – Я езжу по всему миру, выступаю в Израиле, бывал в Германии, Голландии, в Австралию ездил. В Швейцарии, Финляндии, Испании большая русская община. Россияне тихо и медленно расползаются по миру. Смотрите, в одной Германии больше двух миллионов наших немцев. И еще много россиян, которые работают по договорам, ученых – талантом русский народ не обделен, молодые выросли и разъезжаются... сейчас будут разъезжаться еще сильнее. – Расскажите о вашем образе жизни в Израиле. – Я живу в Иерусалиме очень тихой, частной, обывательской жизнью, замкнуто, неделями могу не выходить из дому – мне очень хорошо, у меня там компьютер, письменный стол, дикое количество книжек. Сижу, читаю, пью кофе. Кормлюсь книжками и артистической работой. Я на радио десять лет работал, это было очень интересно и занимало мало времени, год работал на телевидении. У нас сейчас новое русское телевидение, большой канал. – Образовался ли у вас в Израиле круг общения? – Огромный. Например, я сейчас о Новом годе думаю с наслаждением (интервью было взято в конце декабря 2003 года. – Ред.). У нас уже много десятилетий празднуется Новый год – либо в Иерусалиме, либо у тещи (Лидии Борисовны Либединской. – Ред.) здесь, в Москве. И я всегда был Дедом Морозом, кроме тех пяти лет, что сидел, в это время у тещи демонстративно не было Деда Мороза, только Снегурочка. А сейчас я Дед Мороз, а Снегурочкой у меня второй год Юлик Ким. Он дивная Снегурочка – надевает рыжий парик, под платьем – диванные подушки, очков не снимает. Я всем сказал, что вот, извините, детки – деткам от 40 до 80, – у меня новая внучка. – В Израиле идет война – и как люди живут в этих условиях? – Человек не скотина, ко всему привыкает... У нас полны кафе и рестораны, люди гуляют по улицам, у нас течет отличная жизнь, которая нарушается терактами. Тут же все перезваниваются, узнают, как там знакомые и близкие. Ощущения осадного положения у нас нет, и по домам никто не прячется. Люди очень хорошо понимают, для чего это все, в отличие от остального мира. – В Израиле вас печатают? – Я свою очередную книжку всегда издаю в Израиле, за свой счет. Страна живет на иврите, и ей до лампочки какой-то русский графоман. Просто новую книжку мне приятно издавать самому. У меня есть близкий друг, талантливый художник Александр Окунь, он оформлял все мои книжки, и мы с ним базарим насчет обложки, насчет набора. Сейчас он написал книгу о кухне, о связи еды с жизнью, о разных знаменитых поварах. – Еще одна ваша большая тема - старость. Что возраст меняет, ну, кроме того, что труднее бегать по лестнице? – Старость – это ужасная штука: во-первых, это жуткое, отчетливое, наглядное, вопиющее усыхание всех желаний и помыслов, и не только плотских, а и мысленных... ну, вот всего абсолютно. Гораздо меньше хочется от жизни. Я думаю, что это природа нам посылает, чтобы легче было увядать. Потом, смотрите-ка: я лично старость ощущаю как ужасную несвободу. Но тут уже больше плотского: больше лени, хотя я и раньше был лентяй, тяжелее на подъем. Будто ты оказываешься в скорлупе, в которой усыхаешь все сильнее и сильнее. – А почему вы это все обсмеиваете? – Мне кажется, что вообще единственная достойная человека политика по отношению к смерти, когда ты сделать ничего не можешь, – надо смеяться над своей клеткой, которая все гуще и гуще вокруг тебя сжимается. Не плакать же, согласитесь... Вы знаете, Гриша Горин покойный когда-то говорил: смерть очень боится, когда над ней смеются. Печатается в сокращении Вечно и нисколько не старея, Всюду и в любое время года Длится, где сойдутся два еврея, Спор о судьбах русского народа. У власти в лоне что-то зреет, И, зная творчество ее, Уже бывалые евреи Готовят теплое белье.