Клоун с грустными глазами

– Здравствуйте, Нахим. Ну и как вам живется столько лет под чужим именем?
– Нормально. Я, честно говоря, отзываюсь на любое имя. Меня так часто путали, называли и Женей, и Илюшей, и Левой, и даже Мариком — на все откликался. Хотя многие знакомые меня Нахимом до сих пор зовут. Конечно, какая-то неловкость в том, что я ношу чужое имя, есть. Но под чужими именами живут и многие наши драгоценные певуньи. Аллы превращаются в Маш, Маши — в Анжелик. Я уж не говорю о голливудских звездах: Копперфилд вообще был Коткиным, а Кирк Дуглас — Иссуром Демским. И ничего страшного.
– Но все-таки с именем Нахим вы бы вряд ли вошли в элиту советской эстрады.
– Вы считаете, что Ефим лучше? Я не думаю, что имя сыграло значительную роль. Были тогда и Семены, и Марки, и даже Зиновии, и как-то их все время показывали. Я сейчас, глядя на свои прежние эфиры, понимаю, что мог раздражать. Существовала привычная послерайкинская эстрада. А тут еще какой-то чудной чернявый мальчик с резким неприятным голосом. Какая-то нелепая манера полусонного, диковатого и очень чужого человечка.
– Давайте поговорим о творчестве. Вы в свое время ушли из «Аншлага». А у передачи такие высокие рейтинги! Это говорит об уровне нашего народа?
– Владимир Иванович Даль сказал: «На каком языке человек думает, тому народу он и принадлежит». Я считаю: каков уровень культуры народа, такое искусство он и выбирает. А прав он или виноват, как об этом можно судить? Ведь даже о любви можно говорить языком «Тристана и Изольды», а можно нашей «По муромской дороге». И то и другое имеет отношение к искусству. А то, что «Аншлаг» собирает в провинции полные залы... Это почти как гастрономический интерес. Знаете, у нас в классе одна девочка не любила помидоры. А я так обожал всю эту жидкость в салате, которую источают помидоры вместе с луком и сметаной! Мне казалось, что она говорит неправду. Ну как можно не любить помидоры?! Это все из того же разряда. Ведь гурманство в искусстве очень похоже на гастрономическое гурманство. Предложите сейчас кому-нибудь на глухом российском полустанке отведать живых устриц с лимоном. Что вы услышите? Люди привыкли завтракать черным хлебом и яичницей.
– А откуда им знать, что такое устрицы, если вы их все время будете кормить черным хлебом?
– Нельзя на сеновале есть ножом и вилкой. Мои герои чаще всего люди незамысловатые, они не ходят на светские тусовки, не изъясняются литературным языком. Про них и не надо говорить сложно. Они не будут узнаваемыми, перестанут быть твоими соседями по подъезду. Да я и не думаю, что у великих артистов, не будем их всуе называть, было другое качество текста. Сейчас уже можно оценивать — это не была литература в высоком ее значении. Может быть, за исключением того периода в жизни Райкина, когда в ней был Жванецкий. Эстрада по определению не может быть высоким искусством. И когда некоторые искусствоведы и критики при слове «эстрада» брезгливо морщат нос, мне кажется, им стоит не поступиться принципом того же Жванецкого, у которого в миниатюре на этот счет прозвучал замечательный совет: «Пахнет — отойди».
– И вы отошли. Сейчас все больше играете в театре, снимаетесь в кино, поете песни. Черный хлеб эстрады стал приедаться, вас потянуло на устриц?
– Вы знаете, мне, как тому еврею, которого спросили: где ему больше нравится — здесь или за границей. Он ответил: в дороге. Такое счастье — быть свободным и делать то, что тебе хочется. С радостью вхожу в антрепризы, соглашаюсь на съемки в сериалах — это же совершенно новая для меня система координат. А вранье и фальшь возникают от некого чувства обязанности тому, что тебя уже не греет. Как в браке: какое счастье любить, а не исполнять супружеские обязанности. Страшнее формулировки нет. Какие «обязанности», как их можно «исполнять»? Это же ужасно!
– Критические стрелы в адрес вашего исполнения песен не беспокоят?
– Я что-то их особенно не замечал. Может, они пролетали мимо. Сознательно-то их в свой колчан я не собираю. Если почувствую дружное зрительское неприятие того, что делаю, то, знаете, у нас в ДЭЗе полно вакантных мест. Думаю, работу себе нашел бы. А пока я собираю полные залы, мои песни иногда даже принимают лучше монологов — у меня просто не было пока повода над этим задумываться. Тем более, я учился вокалу и, в отличие от многих наших певцов, предложенные мне песни разбираю с инструментом сам, а не записываю их с голоса композитора.
– Достается вам и за сценические костюмы. Уж больно экстравагантные. Считаете себя модником?
– Слово «мода» в разговоре со мной можно вообще не упоминать. Никогда не носил то, что принято называть фирменной шмоткой. Модная вещь — это то, что можно купить в любом бутике. А опасность того, что еще десять мужиков кроме меня в это обрядятся, просто убивает. Как можно купить фирменную тряпку и считать, что она тебя украшает? Я покупаю, конечно, кое-что в магазинах для жизни, но у меня все меньше и меньше таких вещей. Ветшающие концертные костюмы постепенно переходят в мою частную жизнь. Уже много лет мы с моим художником придумываем сценические костюмы. И я счастлив оттого, что это ношу только я.
– За своей внешностью следите?
– Ну что значит — «следите». Можно красить ресницы и прокалывать уши, пудриться по утрам после бритья или выливать на себя литрами парфюм. В наше время уже ничем не удивишь. Мне кажется, следить за своей внешностью — это стараться ею не раздражать. Вот что такое красиво есть? Это не умение изящно отставлять мизинчик, а стараться, чтобы не вытошнило твоего соседа.
– Но известно, что вы ходите в спортивные залы, накачиваете, так сказать, мышечную массу. Не для того, чтобы нравиться себе и окружающим?
– Не вижу в этом никакой связи с зеркалом. Я занимаюсь спортом не для того, чтобы вечером запереться в комнате и посмотреть на результат дневных усилий. Вот ко мне вчера пришла одна журналистка, наснимала меня перед спектаклем и говорит: «А теперь маечку снимите, покажите торс». Я говорю: «Зачем?» Она не нашлась, что ответить... Чем любоваться-то? Я комедийный артист, никогда не считал себя красивым, не претендовал на роли героев. 
– Про вас говорят, что вы человек закрытый, неудобный для общения...
– Кто говорит? Приведите меня туда, где обсуждают Шифрина. Мне кажется, что я как раз меньше всего занимаю светскую тусовку. Как-то раз, помню, я провел Новый год в одной шумной компании совершенно незнакомых мне людей. Как обычно, все уставились в телевизор, и мне вдруг стало жутко интересно — как же воспринимают наше телевизионное появление в таких сообществах. Я был просто потрясен: каждое новое лицо на экране рождало столько метких и грубых характеристик! Когда объявили мой номер, я просто встал и вышел покурить в коридор. Мне показалось, что я их очень напрягу своим присутствием: при мне они не смогут меня обсудить. Поэтому скопления людей, которые обо мне говорят, мне неведомы.
– Но все равно, приходилось слышать, что на двери с табличкой: «Частная жизнь Ефима Шифрина» висит амбарный замок огромных размеров.
– Вы так говорите, как будто заранее уверены, что я схимник. Зарядил себя запасом крупы, спрятался в пещере… Когда меня спрашивают о частной жизни, я, как ежик, ощетиниваюсь и становлюсь колючим. Что я вам должен поведать: с кем я ложусь спать и с кем просыпаюсь? Обычно этим исчерпывается интерес к личной жизни. Многие актеры выставляют напоказ своих детей, которых воспитывали, жен, с которыми расставались, курортные романы. Мне просто нечем хвалиться. Люди, которых я люблю, никакого отношения к актерской тусовке не имеют. Ни одну из моих подружек никогда не печатали на обложках модных журналов. 90-60-90 — это не их стандарт. В моем представлении подобные расспрашивания — вещь негодная. Если я утолю ваше любопытство, у меня будет ощущение, что меня всего побрили и лишили кожной смазки. Мне тогда совсем станет неуютно. Я поделюсь с вами источником своего тепла, а в наши зимы это совсем непозволительная роскошь. Оставьте мне мое тепло.
– Но вы же понимаете, что интерес к вашей личной жизни — неспроста.
– Да, но и неспроста моя закрытость. Те разговоры, которые не относятся к моей работе, мне кажутся лишними и ненужными. Основное содержание моей жизни — это работа. Интересничать, поддерживать интерес к своей персоне какими-то чудесами и экстравагантностью мне незачем. Ведь как сейчас: украли из сумочки бриллиант — отличный повод, чтобы тебя вспомнили. А мне кажется, лучший повод напомнить о себе — сделать что-то хорошее. Вы посмотрите на мои окна, как они плотно занавешены даже при свете дня. Так я чувствую себя защищенным. И свет вроде есть, и вроде ничего не видно. Вот тут мой кабинет, вот мои книжки, вечером сюда кто-то придет, утром уйдет.
– Вам есть что скрывать от внешнего мира?
– У Лермонтова есть такая строчка: «Весь мир против меня: как я велик!» Я не воспринимаю мир враждебно. Я так живу, не стыдной и не незаконной жизнью. Просто мне не нравится участие в моей личной жизни еще некоего количества людей, которых я не вызывал для интима. Зачем же мне утолять любопытство толпы, которое к тому же завтра же и исчезнет? Моя закрытость — это просто способ поддержать тепло в квартире. Вы же заклеиваете окна не из-за стремления оградиться от грабителей? И я рад, что вы у меня совсем не отняли моего тепла.
 

Дмитрий ТУЛЬЧИНСКИЙ 
Россия