Фантазии Тышлера

Александр Григорьевич Тышлер родился... нет, лучше процитирую то, что он сам написал о себе в краткой автобиографии: «Я родился 14 (26) июля 1898 г. в городе Мелитополе в семье рабочего-столяра. Дед и прадед были столярами. Отсюда и произошла фамилия — Тышлер значит «столяр». Отец был родом из Шилова, близ Орши. Семья у нас была большая — восемь душ детей: три дочери и пять сыновей, и я самый последний. Два брата стали столярами, два — типографскими наборщиками. Двум сестрам с большим трудом удалось получить среднее образование.
В нашем дворе обитали маляры. Они были для меня, единственного из всех братьев и сестер, едва ли не самой притягательной силой. Маляры раскрашивали брички, расписывали железные кровати. Уходя в пивную, они доверяли мне свою нелегкую работу, которая для меня была наслаждением. Я расписывал повозки, изображал украинские пейзажи с белыми хатами и луной на черных спинках кроватей.
Тогда мы все неплохо рисовали, чем и занимались во время уроков. За это учитель частенько бил нас по рукам линейкой, которую ему сделал по его просьбе мой отец.
В детстве я видел скифскую скульптуру чаще, чем современную. Моя семья снимала квартиру во дворе, окруженном скифскими бабами. Большие, с маленькими ручками, они стояли по бокам ворот и даже служили нам порогом. В соседних дворах тоже стояли скифские бабы. Вероятно, постоянное видение скифской скульптуры воспитывало неопытный детский и юношеский взгляд. В 1912 г. старшая сестра Тамара повезла меня в Киев в художественное училище...»
В шесть лет Тышлер стал свидетелем еврейских погромов. «1905 год памятен мне по своему багровому цвету, — вспоминал художник. — Я его не только запечатлел в своей памяти, но и пережил. Что может быть ужасней и страшней для ребенка, когда он в испуге просыпается и видит перед собой «букет» улыбающихся городовых? Что может быть страшней для ребенка, когда этот «букет»... рассеивается по углам и закуткам, выворачивая наизнанку не только вещи, но и близких людей, которых затем уводят с собою под звуки звенящих шпор и режущий воздух свист нагаек. Страх у ребенка проходит быстро, но отвращение и ненависть остаются навсегда».
Но, конечно, мальчик хотел рисовать совсем другие «картинки». Тышлер вспоминал, как он в тишине, при свете керосиновой лампы, стоял, задрав голову кверху, и смотрел, как сестра Соня срисовывала в свой альбом Карла Маркса: «Рисовала она хорошо, особенно с натуры. Вот с этого момента я, по-видимому, и был отравлен рисовальным ядом. Сначала я рисовал почти как все дети, но чем дальше, тем я крепче привязывался к карандашу и бумаге, и уже к тринадцати годам я помышлял стать художником».
«Школа маляров» в Мелитополе помогла блестяще сдать экзамен в художественное училище в Киеве. Тышлер всегда следовал совету своей первой учительницы Анны Франковской: «Возьми лист бумаги и карандаш, повесь их на стене над своей кроватью. Проснешься — сразу же зарисовывай сон». Все творчество Александра Тышлера — это и есть причудливые фантазийные сны.
В Киеве Тышлер учился у Александры Эстер. Там же он познакомился с художником Исааком Рабиновичем, литераторами Осипом Мандельштамом, Виктором Шкловским. Мандельштам писал своей жене, Надежде Хазиной: «Живет рядом с нами веселый и добрый человек... а потом оказывается, он-то и есть великий художник...» Вся богемная публика собиралась тогда в греческом кафе под названием «ХЛАМ». «Ели мы тогда мало, — вспоминал Тышлер.— Я так совсем не ел по два-три дня, только глотал воздух, но рты у нас не закрывались. Споры на политические и художественные темы приводили нас в особенный экстаз. Резким пятном выделялся один Илья Эренбург. Он был тише своей трубки, которая шипела и булькала...»
Кипение и булькание было не только в кафе «ХЛАМ», но и на фронтах Гражданской войны. Александр Тышлер пошел добровольцем в отряд особого назначения 12-й красной армии, которая продвигалась в самую глубь Польши. А потом демобилизация, и Тышлер на крыше вагона отправился на родину, в Мелитополь. Начал работать в украинских «Окнах РОСТа». Потом открыл артель по производству портретов вождей (портреты Ленина и прочих хорошо кормили). «Писал и рисовал их в огромном количестве не по трафарету, а так, по-честному», — признавался Тышлер.
В Мелитополе Тышлер встретил молодую женщину из крестьянской семьи — Анастасию Дроздову, которая стала женой художника. Настя умела все, к тому же прекрасно шила и одевала Тышлера до самой смерти. Из старой немецкой шинели даже сшила ему шубу, подбитую мехом белки. А еще Настя была прекрасной моделью для картин: статная, с тонкими вытянутыми пропорциями.
Настя была женой и матерью, поила, кормила, одевала и буквально спасла от голодной смерти Тышлера, когда в 1922 году приехала к нему в Москву во ВХУТЕМАС с мешком муки. Они жили в комнате на Мясницкой, по утрам она представляла мастерскую художника, к вечеру превращалась в пошивочное ателье, куда являлись на примерку дамы. А еще позже здесь утраивались веселые пирушки, приходили художники и поэты, среди которых были Маяковский, Лиля и Осип Брик, Мандельштам.
Настя без устали позировала Тышлеру, и с 1920-х по начало 1930-х годов была героиней «Лирического цикла» художника и знаменитой картины «Женщина и аэроплан».
Поначалу в Москве Тышлер несколько растерялся, он не знал, что и как делать. Начал рисовать с беспредметных работ, а потом перешел к реальности, замешанной на фантазии. На одной из выставок ОСТа (Общество станковистов) художник выставил ряд картин откровенно гротескного характера: «Директора погоды», «Демонстрацию инвалидов», «Расстрел», серию продавцов-палочников, часовщиков и других типов. «Эти вещи вызвали большое оживление среди художников, критиков, и зрителей, — пишет в автобиографии Тышлер. — В этих вещах были уже ясно выражены мои искания, моя направленность, мое умение видеть вещи и явления в необычном их состоянии».
Особенно сильно пострадало имя художника в 1933 году, когда вышла «основополагающая» на долгие годы книжка Осипа Бескина «Формализм в живописи». Автор ее с новой силой занялся «охотой на ведьм». В числе жертв оказались Тышлер, Штеренберг, Удальцова, Лабас, Древин и многие другие талантливые и независимые художники — те, кто принял революцию раньше других, честно экспериментировал в поисках нового искусства, не шел на поводу у конъюнктуры, не писал, по выражению Маяковского, «кого поцекистей».
Тышлер попал в немилость. Его картины и графика все реже и реже экспонировались. Государство перестало их покупать. Только изредка заходили к нему домой частные коллекционеры. Не на что стало жить. Но это не сломило Тышлера. Он продолжал писать картины. Они копились в единственной комнате художника в коммунальной квартире. Спас его, как и некоторых других опальных живописцев, театр. Картины Тышлера действительно очень театральны и по сюжету, и по цвету, и это привлекло к художнику многих знаменитых режиссеров: Мейерхольда, Михоэлса, Таирова, Дикого, Завадского.
В декорациях и костюмах Тышлера шел легендарный «Чапаев» по Фурманову в театре МГСПС, «Мистерия-буфф» Маяковского в Московском театре сатиры, «Смерть коммивояжера» Артура Миллера и «Они знали Маяковского» Василия Катаняна в Академическом театре драмы имени Пушкина, первые спектакли цыганского театра «Ромэн», «Не только любовь» Родиона Щедрина в Большом театре и многие-многие другие.
Но вершиной театрального творчества Тышлера стал Шекспир — «Ричард III» (БДТ) и «Король Лир» (ГОСЕТ). Особенно «Король Лир» с гениальным Михоэлсом в главной роли и Вениамином Зускиным в роли Шута. Между Соломоном Михоэлсом и Александром Тышлером установилась не только крепкая творческая связь, но и нежная дружба, продлившаяся до трагической гибели Михоэлса... Михоэлс просто обожал Тышлера. Когда на репетициях Тышлеру становилось скучно и ему хотелось просто поболтать с «Михой», он рисовал папироску с крылышками и посылал записку Михоэлсу. «Миха» в ответ присылал сигарету, завершал репетицию, и они шли в кафе или буфет — посидеть-поговорить «за жизнь». В ГОСЕТе Тышлер проработал много лет, а восемь из них был главным художником.
В 1949 году Государственный еврейский театр закрыли, но это был не единственный удар для Тышлера в его театральной деятельности. Многие спектакли, оформленные им, стали жертвами и были изъяты из репертуара. Лично Лазарем Кагановичем был запрещен спектакль «Разбойник Бойтра» М. Кульбака.
Справедливости ради следует отметить, что Тышлеру достались и некоторые лавры. Во время юбилея ГОСЕТа в 1939 году его наградили орденом «Знак Почета», в 1943 году удостоили звания «Заслуженный деятель искусств Узбекской ССР» за работу в Узбекском академическом театре драмы имени Хамзы и помощь узбекским художникам. Ну а в 1946 году — вершина: за декорации и костюмы к спектаклю «Фрейлехс» в ГОСЕТе присудили Государственную премию. Казалось бы, Тышлер получил «охранную грамоту», но грамота почему-то не сработала, и он по-прежнему числился в злостных «формалистах».
На выставке, посвященной 30-летию МОСХа, побывал Никита Хрущев, увидел странные фигуры Тышлера с огромными натюрмортами и пейзажами на голове и, взбешенный, закричал: «А это что такое?!» Один из руководителей московского отделения художников Белашова своим грудным голосом ответила: «А это — театр». Хрущев мгновенно остыл: театр — это театр, там всякая ерунда возможна.
Когда в 1964 году в Доме литераторов открылась экспозиция картин Тышлера, был дан негласный указ не печатать рецензий: выставка есть — и выставки нет. Один коллекционер из Великобритании захотел купить всю экспозицию целиком, но ему сказали, что все работы уже проданы. Естественно, никто их не купил, и они вернулись пылиться в мастерскую.
Несколько выставок Тышлера запрещали перед самым открытием. Та же печальная история продолжалась и после смерти художника. Борис Мессерер о Тышлере: «Он творил в максимально противопоказанное искусству время. И пересилил его». И эту же мысль продолжила Ахмадулина: «Дурное, темное, угнетающее время не имело мощи противостоять чудесному Тышлеру». «Чудесный Тышлер» прошел сложный путь, травли и гонений было больше, чем признания и добрых слов.
…Александр Тышлер умер 23 июня 1980 года от сердечной недостаточности, не дожив лишь месяц до своего 82-летия…