Григорий Рыскин: «Моя еврейская мама была банщицей»

Кем только ему не привелось побывать на своем веку — в эмиграции неунывающий Грег сотрудничал практически со всеми ведущими русскоязычными изданиями, включая знаменитую газету «Новый американец», где его статьи пользовались неизменным успехом. Во многих СМИ Рыскин вел свои рубрики и колонки. А для того чтобы зарабатывать на хлеб насущный, известный публицист вынужденно освоил профессию массажиста! Все это время он не переставал заниматься литературной деятельностью, писал стихи и эссе о великих современниках — Бродском и Довлатове, описывал свое восприятие России и Израиля, размышлял на темы еврейской самоидентификации и развития литературного процесса в эмиграции. За последние три десятилетия Рыскин издал несколько сборников стихов и прозы. Сейчас в США готовится к выходу его новая книга, написанная на английском языке.
С   Г.И. Рыскиным о его непростой жизни и литературных встречах побеседовала литератор Наталья Лайдинен.
– Григорий, расскажите, пожалуйста, чем памятно детство?
– Я родился в еврейской семье. Моя «аидишэ мамэ» частенько путала кириллицу с ивритом, была по роду занятий банщица, а по духу — настоящий постмодернист, с буберовской философской глубиной восприятия жизни. Почему она стала такой мудрой? Может быть, потому, что много перенесла на своем веку. Может быть, потому, что всю жизнь проработала бок о бок с незатейливыми русскими старухами-пивницами-блокадницами. И сама была одной из них. А может быть, и наверняка в первую очередь потому, что кости ее возлюбленного Исаака, моего отца, комвзвода 19-й стрелковой, навсегда перемешались в братской могиле с русскими костями. Мой отец — еврей и бесстрашный советский офицер, воевал и героически погиб под Сталинградом. С войной у меня связаны первые осознанные детские воспоминания: хорошо помню авианалеты, самолеты с крестами, всеобщее горе и слезы. Потом была эвакуация на Урал, голод, я болел скарлатиной. Все это время меня берегла, была рядом моя еврейская мать. Когда голод становился невыносимым, она ходила по соседям побираться. Вот уже двенадцать лет ее кости покоятся на Еврейском кладбище в Нью-Йорке...
– В вашей семье хранили еврейские традиции?
– На уровне еврейского духа! Который перемешался с русскими традициями — ведь «евреи обручены с Россией»! Я отлично помню, как в нашей коммуналке на пасхальном столе красовалась большая никелированная кастрюля с куриным бульоном и мацаболс*. И фронтовой друг моего отчима-сапожника, Мефодий Зотов, такой же пропахший варом сапожник, в таких же гимнастерке и галифе, с такой же лакированной лысиной, приходил разговляться. Шмуль и Мефодий пили водку, хлебали бульон с мацаболс, заедая мацой. После третьей рюмки они начинали бурно рыдать и целоваться. «О майн готеле, Ты един! — говорила моя мудрая мать. — Пусть выплачутся... Им есть о чем...» И сама начинала плакать. Я очень сожалею, что мои белоголовые внуки, которых я навещаю в Таллине каждый год, считают себя эстонцами и предпочитают не помнить о своих еврейских корнях.
– Почему в 1970-е, уже будучи известным журналистом, вы уехали из России?
– Потому что не мог не уехать. С самого детства я ощущал, что я еврей, что я — другой, не такой, как окружающие. В детстве меня дразнили жидом. Когда я слышал, что евреи отсиживались в тылу и не воевали, мне было очень больно за моего отца, героя войны, который, как многие другие евреи, отдал жизнь за Россию. Позднее пришло иное понимание, что невозможно жить в стране, которая обвиняет евреев во всех смертных грехах, где антисемитизм — на уровне государственной идеологии.
– Трудно ли было переквалифицироваться в массажиста, когда вы уже состоялись как журналист и писатель?
– В любой работе есть свои преимущества. По крайней мере, когда я делал массаж, у меня было много времени для того, чтобы обдумывать статьи и эссе! (Смеется.)
– Ваша эмигрантская жизнь отнюдь не была сладкой. Если бы можно было повернуть время вспять, вы бы все-таки уехали?
– Я не жалею о решении эмигрировать, несмотря на все трудности, с которыми я столкнулся. Сегодняшняя ситуация в России меня настораживает. Мне кажется опасно непредсказуемой страна, где на папертях продают «Протоколы сионских мудрецов». Мой учитель Григорий Померанц рассказал мне, что не так давно видел иконку с изображением царской семьи, на обороте которой написано, что жиды убили Христа. В Америке принят закон, карающий за проповедь расовой, национальной и религиозной ненависти. Авторы подобной антисемитской агитки предстали бы здесь перед судом. А российские поставки оружия государствам и силам, которые открыто угрожают уничтожить Израиль, могут привести к тому, что с лица земли будут стерты все культурные, исторические и религиозные ценности не только иудейской, но и христианской цивилизации. Почему-то об этом современные российские политики предпочитают не задумываться.
– В эмиграции вы общались со многими известными литераторами, дружили с Довлатовым…
– Когда-то мы действительно были с Сергеем близки. Я работал в газете «Новый американец», созданной и возглавляемой Довлатовым. Сегодня об этой газете написаны диссертации. А для меня это был самый задушевный период американского бытия. Я написал для «Русского американца» свои лучшие эссе. На обзоры очередного номера с участием Довлатова приходили как на комедийное шоу: он был мастером блестящих импровизаций. Мог дать человеку или его трудам короткие, но точнейшие характеристики. Про меня, например, он сказал однажды: «Гриша Рыскин пишет с завываниями». В «Газетчике» я описал внутреннюю кухню газеты, многие персонажи там абсолютно узнаваемы: Вайль, Генис, Орлов. Некоторое время я даже жил в семье Сергея Довлатова в Квинсе: Нора Сергеевна, Лена, Катя, собака Глаша... Я продолжаю любить Довлатова, эту талантливую, язвительно-остроумную, обаятельно-хамскую громадину. При этом я побаивался его, ибо джинсовая нога Сергея была ростом с меня! Тем не менее в этом человеке зрел серьезный внутренний конфликт. Самые точные слова о Довлатове сказала Юнна Мориц:
И плохо себе представляют
Друзья его внутренний ад...
– А что это был за «ад»?
– «Служенье муз не терпит суеты», как известно, но эмиграция — это непрерывная суета выживания, «литературный обезьянник». Во время выступлений Довлатов был вынужден продавать свои книги, потом пересчитывал скромную выручку... Долги, счета, отсутствие медицинской страховки, мизерные заработки сильно отравляли ему жизнь. Лев Толстой мог себе позволить по восемьдесят раз переписывать произведения, долго искать единственно верное слово или определение, Довлатов — нет. Думается, последний его страшный запой, связанный с душевным и творческим кризисом и закончившийся обширным инфарктом, был просто самоубийством... На мой взгляд, Довлатов написал непростительно мало и сам прекрасно понимал это. Но даже после его смерти продолжались разбирательства, связанные с публикацией его писем, недостойная окололитературная возня.
– Тем не менее несомненным кажется литературный триумф Бродского, который пришелся именно на его эмигрантские годы… Многие говорят о гениальном двуязычии поэта, его востребованности среди аудитории в США.
– Действительно, Бродский столь же гениален в английском, как и в русском. Его спинозианская боль одинаково глубока на Васильевском острове, в Венеции и Нью-Йорке. Бродский — поэт космический, метафизический. Но я вспоминаю его давнишнее выступление в Штатах перед какими-то русско-еврейскими стариками... Иосиф всклокоченный, издерганный, со сбившимся галстуком. Нервно, с раздражением перелистывает страницы своего сборника, говорит: «А это вы не поймете... И это!»... Разве такая аудитория нужна была нобелевскому лауреату, гениальному поэту?! А еще я помню, как однажды мы встретились в квартире Раи Вайль, в Джерси-Сити. Я тогда хотел сказать ему, что его целительные стихи спасли меня от самоубийства во время жуткой эмигрантской депрессии, но он удалился, непроницаемый, как статуя командора…
– Как бы вы охарактеризовали основные тенденции современной литературы на русском языке в США?
– Оскудение, отмирание, выцветание русского слова, выпавшего из родного гнезда. К сожалению. Хотя в США продолжают работать замечательные писатели, которые, увы, практически неизвестны в России. Например, недавно ушедшая от нас Виктория Беломлинская — блистательный прозаик. Финалист Букеровской премии. Но кто знает ее в России? Сегодня драгоценную сосну изводят, чтобы издавать пошлые, но хорошо продаваемые книги…

________
* Мацаболс — кнедлики.