Еврейский король самоедов

Известно, что Ян был потомком маранов, бежавших из Португалии от костров инквизиции. Он родился в Северной Африке в г. Сале. До шестнадцати лет путешествовал, а затем с отцом и братьями обосновался в Гамбурге, где открыл маклерскую контору. Но торговля у него не задалась, доставляла одни лишь убытки. Обладая изысканными манерами версальского маркиза, Лакоста стал было давать уроки всем «желающим в большом свете без конфузу обращаться зело премудреную науку, кумплименты выражать и всякие учтивства показывать». Но и политес оказался делом неприбыльным. Тогда Ян решил «на ловлю счастья и чинов» отправиться в далекую Московию. Согласно свидетельству друга Лакосты, лейб-медика при русском дворе Антонио Нуньеса Рибейро Санчеса, «когда Петр Первый, император России, был проездом в Гамбурге, кажется, в 1712 или 1713 году, Коста ему был представлен. Петр Первый взял его с собой... вместе с женой и детьми».

Ян (или, как его стали называть, Петр Дорофеевич) беспрепятственно достиг Северной Пальмиры и вскоре был принят на службу к русскому царю. «Смешные и забавные его ухватки, — говорит описатель «Деяний Петра Великого» И.И. Голиков, — полюбились Государю, и он был приобщен к числу придворных шутов».

Самодержца, между прочим, покорила широчайшая эрудиция Петра Дорофеевича. Он свободно говорил на испанском, итальянском, французском, немецком, голландском и португальском языках. Был сведущ в вопросах религии: цитировал наизусть целые главы из Священного Писания и вел с монархом бесконечные богословские дебаты. Содержание этих споров неизвестно, но едва ли Лакоста пытался приобщить Петра I к иудейской вере, как об этом рассказывает в своей повести «Еврей Петра Великого...» израильский писатель Давид Маркиш. Он рисует прямо-таки фантастическую картину: Лакоста, Шафиров, Дивьер и смоленский хасид Борух Лейбов вместе празднуют Песах и побуждают русского царя надеть на голову ермолку, что Петр, кстати, без колебания делает. Сомнительна не только эта сцена, но и само существование в Петербурге начала XVIII века какой-то особой еврейской партии, покровительствующей своим соплеменникам и крепко спаянной корпоративными или религиозными интересами. Достаточно сказать, что иудей-миссионер Борух Лейбов будет впоследствии сожжен на костре. К эпохе Петра I относится и первый случай кровавого навета в России (местечко Городня на Черниговщине, 1702 год).

Лакоста обладал внешностью сефарда; у него было умное и волевое лицо. «Он был высокого роста, — рассказывает Санчес, — сухощавый, смуглый, с мужественным голосом, резкими чертами лица». И современники, и позднейшие биографы не забывали о еврейском происхождении Петра Дорофеевича. Историк С.Н. Шубинский, характеризуя Лакосту, замечает: «Свойственная еврейскому племени способность подделаться и угодить каждому доставила ему место придворного шута». Думается, однако, что Петр обратил на него внимание не за эти качества (присущие, кстати, не только евреям, но и всему роду человеческому), а напротив — за бескомпромиссность и прямоту. Он был исполнен достоинства, грозного царя-батюшку звал кумом, с сановниками разговаривал на равных, деликатностью и тонкостью обращения изумляя природных россиян. Лакоста называл вора вором, без обиняков высмеивал пороки и злоупотребления придворных, а когда те жаловались на бесцеремонное поведение шута, царь невозмутимо отвечал: «Что вы хотите, чтобы я с ним сделал? Ведь он дурак!»

Нередко Петр Дорофеевич в своей скоморошеской роли выступал своего рода дублером царя. Известно, что он помогал монарху резать боярам полы кафтанов и стричь ветхозаветные бороды.

Лучше Лакосты никто не мог ненавязчиво напомнить подданным о благе государства, о былых победах и достижениях. Неистощимое остроумие этого шута вошло в пословицу — он стал героем многочисленных литературных и окололитературных анекдотов. В них рассказывается о неизменной находчивости Петра Дорофеевича в любых житейских передрягах. Вот лишь некоторые примеры.

Лакоста пускается в морское путешествие, и один из провожающих его спрашивает: «Как ты не страшишься садиться на корабль — ведь твой отец, дед и прадед погибли в море?!» — «А твои предки каким образом умерли?» — осведомляется Лакоста. «Преставились блаженною кончиною на своих постелях». — «Так как же ты, друг мой, не боишься каждую ночь ложиться в постель?»

Один придворный спрашивает Лакосту, почему он разыгрывает из себя дурака. Шут отвечает: «У нас с вами для этого разные причины: у меня недостаток в деньгах, а у вас — в уме».

Лакоста прожил много лет со сварливой женой. Когда исполнилось двадцать пять лет со дня их женитьбы, друзья попросили его отпраздновать серебряную свадьбу. «Подождите, братцы, еще пять лет, — предложил шут, — и мы отпразднуем Тридцатилетнюю войну!»

Жена Лакосты ко всему прочему была мала ростом. «Почему, будучи разумным человеком, ты взял в жены такую карлицу?» — спрашивают его. «Когда я собрался жениться, то заблаговременно решил выбрать себе из всех зол самое меньшее», — парирует шут.

Ведя с кем-то тяжбу, Лакоста часто наведывался в одну из коллегий, где судья наконец однажды сказал ему: «Из твоего дела я, признаться, не вижу для тебя хорошего конца». — «Так вот вам, сударь, хорошие очки», — ответил шут, подавая судье пару червонцев.

Мы выбрали наудачу лишь несколько забавных эпизодов из жизни Петра Дорофеевича. Некоторые из них — плод безудержной фантазии (как и появившиеся в XIX веке анекдоты о проделках шута Ивана Балакирева). Но есть и истории, не только имеющие под собой документальную основу, но и ярко свидетельствующие об отношении Петра Великого к своему любимому шуту. Говорится, в частности, о ненависти Лакосты к гоф-хирургу И.Г. Лестоку. И действительно, влиятельный хирург соблазнил дочь шута. Какую же позицию занял в этом конфликте царь Петр Алексеевич? Он принял сторону отца поруганной дочери и жестоко наказал обидчика, сослав Лестока в Казань под крепкий караул и без права переписки. Историк С.М. Соловьев замечает по этому поводу, что Лакоста был главным шутом государя. А у Петра, между прочим, было не менее дюжины шутов!

Есть искус окунуться в ту далекую атмосферу неистового балагурства и скоморошества, где правил бал великий шутник своего времени — Петр I. Это он издал знаменитый указ: «От сего дня всем пьяницам и сумасбродам сходиться в воскресенье соборно славить греческих богов» и провозглашать здравицу и многая лета «еллинскому богу Бахусу и богине Венус». Это при нем был создан недоброй памяти «всепьянейший, сумасброднейший, всешутейший собор», состоявший из людского отребья, — чем дряннее человек, тем больше было у него шансов попасть в число «прихожан». А знаменитые шутовские свадьбы, где невесте перевалило за шестьдесят, а жениху — за восемьдесят! А похоронные процессии карликов! Шутовство Петра — тема отдельного обстоятельного разговора. Мы же сосредоточимся на одном забавном эпизоде того времени, а именно — на выборе потешного короля самоедов.

Самоедами называли тогда кочевых ненцев. Русский географ XVIII века И.Г. Георги рассказывает, что живут они на Ямале и в Мангазее, ведут кочевой образ жизни, а промыслы их состоят в звериной и рыбной ловле да в содержании оленей. Самоеды были язычниками и поклонялись идолам, питались сырым мясом и пили кровь с большей охотой, чем воду, отличались воинственностью. Зимнее одеяние, которое они носили на голое тело, было сшито из оленьих, лисьих и других кож, а летнее — из рыбьих «шкурок». Как водилось у аборигенов, самоеды имели своего вождя, которому беспрекословно подчинялись.

Но великому реформатору Петру не было никакого дела до их традиций и обычаев. Он своих-то русских часто сравнивал с «детьми малыми», которых надлежало воспитать по его разумению. Что же говорить о каких-то там аборигенах! Самоедами должен править не невежественный дикарь-вождь, прислушивающийся к заунывным камланиям шамана, а именно «король» — политичный кавалер в европейском вкусе. Пусть даже экзотики ради он обрядится в самоедские шкуры!

Было это еще до приезда Лакосты в Россию, в 1709 году. Петр пожаловал тогда титул короля самоедов их «бледнолицему брату» по фамилии Вимени. Есть и другое свидетельство — этот авантюрист якобы сам объявил себя главным самоедом, а царь лишь подхватил и одобрил это. Так или иначе, Петр устроил Вимени шутовскую коронацию, для которой были специально вызваны 24 самоеда с множеством оленей, присягнувшие новоявленному королю в верности.

Вскоре после описываемого события француз — король самоедов ушел в мир иной. Очевидец описывает похороны, устроенные Вимени царем: «Много важных лиц, одетые поверх платья в черные плащи, провожали покойного, сидя на... самоедских санях, запряженных северными оленями с самоедом на запятках...»

Свято место пусто не бывает! Вместо Вимени следовало найти нового властителя самоедов. Писатель А. Родионов в своем романе «Хивинский поход» вкладывает в уста Петра I следующую реплику: «Шут он (Лакоста. — Л.Б.) изрядный, скоро я повышу его в звании. Лакоста будет королем самоедов и станет управлять «шитыми рожами» при моем дворе, а именовать его надлежит титулярным графом и церемониймейстером увеселений».

Понятно, что Петра I вовсе не интересовала национальная принадлежность начальника дикарей: Лакоста, как и его предшественник, был человеком политичным, образованным, и именно это определило выбор царя. За исправную шутовскую службу царь подарил Лакосте остров Соммерс, что в Финском заливе.

Однако августейший (хотя и шутовской) титул не защитил нашего героя от посягательств всесильного тогда светлейшего князя Меншикова, который однажды пригрозил в сердцах вздернуть паршивого еврея на виселицу. Лакоста пожаловался царю, и тот пригрозил повесить самого Меншикова. «Сделайте это раньше, чем он повесит меня!» — взмолился шут. Но силы были слишком неравны.

Р.М. Степанова сообщает, что Петр I, поддавшись наветам Меншикова, в 1723 году ссылает Лакосту в Сибирь, в село Воскресенское (ныне Каслинский район Челябинской области), якобы инкриминировав шуту «преступную» связь с осужденным на смерть вице-канцлером П.П. Шафировым. Источник этих сведений исследователь не сообщает, но достоверно известно, что Лакоста подвизался при дворе Екатерины I и примкнул к партии врагов Меншикова. А потому логичнее предположить, что, если ссылка и имела место, то состоялась она позднее.

Во всяком случае, при императрице Анне Иоанновне Лакоста уже прочно занял место придворного дурака. В новых условиях Петр Дорофеевич вынужден был, однако, мимикрировать. Остроты шутов при дворе Анны отличались редким цинизмом и скабрезностью. Монархиня забавлялась, когда потешники, рассевшись на лукошках с куриными яйцами, начинали по очереди громко кукарекать. Ей были любы самые отчаянные выходки придворных дураков и дур — чехарда, идиотские гримасы, побоища. «Обыкновенно шуты сии, — писал мемуарист, — сначала представлялись ссорящимися, потому приступали к брани; наконец, желая лучше увеселить зрителей, порядочным образом дрались между собой. Государыня и весь двор, утешаясь сим зрелищем, умирали со смеху».

Чаша сия не миновала и Лакосту: писатель Валентин Пикуль в своем романе-хронике «Слово и дело» живописует нешуточную баталию шутов с участием Петра Дорофеевича. Впрочем, еврейский шут выделялся на фоне других забавников Анны Иоанновны: как отмечал ученый швед Карл Берк в своих «Путевых заметках о России», среди всех шутов монархини «только один Лакоста — человек умный». Петр Дорофеевич, надо думать, весьма потрафлял императрице: недаром был награжден специальным шутовским орденом Св. Бенедетто, напоминавшим своим миниатюрным крестом на красной ленте орден Св. Александра Невского.

Иной историко-культурный смысл обрела и вся история с самоедским королем. В отличие от Петра I, при котором национальные костюмы служили мишенью пародии и сатиры, для Анны, с ее любовью к фольклору, они имели самостоятельную ценность. Она не только подтвердила за Лакостой титул повелителя самоедов, но и обязала архангельского губернатора «чтоб человек десять самояди сыскать и с ними по одним саням с парою оленей, да особливо одни сани зделать против их обыкновения болши и к ним шесть оленей».

И на праздновании свадьбы шута М. Голицына и шутихи А. Бужениновой в знаменитом Ледяном доме зимой 1739/1740 гг. громко звучала национальная нота. Разодетые посланцы всех населявших империю племен ехали на санях, запряженных оленями, волами, свиньями, козлами, ослами, собаками и даже верблюдами; играли на народных «музыкалиях», а затем ели каждый свою национальную пищу и залихватски плясали свои туземные пляски. В числе участников празднества значатся «копейщик один, во образ воина, в самоедском платье», «Лакаста во образе самоедского владельца», «самоеда, одного мужского, а другого женского вида». И самоеды с Лакостой во главе, как и другие российские народы, в этом своем подлинном, но пересаженном в столичный антураж виде выглядели маскарадно-фантастично.

После свадьбы в Ледяном доме имя еврейского шута нигде больше не встречается. Но известно, что Анна Леопольдовна, ставшая осенью 1740 года регентшей — правительницей России при младенце-императоре Иоанне Антоновиче, уволила всех придворных шутов, наградив их дорогими подарками. Она гневно осудила унижение их человеческого достоинства, «нечеловеческие поругания» и «учиненные мучительства» над ними. Необходимо воздать должное ей, уничтожившей в России само это презренное звание (в шутовской одежде шуты при дворе больше уже не появлялись). А что Лакоста? Он ушел в мир иной в конце того же 1740 года. Может статься, устав от светской мишуры и придворной кутерьмы, он скинул с себя одежду самоедского короля и доживал свои последние дни тихо и неприметно, предвосхитив горькую мудрость своего далекого потомка-соплеменника, писателя Лиона Фейхтвангера, сказавшего словами своего героя: «Зачем еврею попугай?»