Ефрем — простой еврей с Кавказа

– Ефрем Григорьевич, расскажите, пожалуйста, о своих корнях.

– Родился я в городе Нальчике 11 апреля 1956 года. Моя мама, Мария Рафрамовна, происходит из семьи потомственных равов. У мамы было два брата. Прадед был главным раввином на Кавказе, дедушка пошел по его стопам. Когда немцы пришли на Кавказ, евреи спасались, называя себя «татами», а дед сказал, что раввин не может позволить себе этого. Его забили прикладами. Бабушка, как говорили старшие, после этого пришла домой, легла на кровать и вскоре умерла от горя. Совсем еще молодая женщина… По материнской линии я Давидов, по отцу Амирамов. Там другая история. Амирамовы много скитались по Кавказу. Отец, Григорий Тимофеевич, родился на Кубани. Мой дядя Сурииль, самый старший из семи братьев и двух сестер, прошел Русско-японскую войну и Первую мировую, его наградили двумя Георгиевскими крестами. В Гражданскую войну был сотником у Кочубея, а на Отечественную войну, где воевали папа и все братья, его не взяли по старости. Если в семье мамы традиции строго соблюдались, то в семье отца на них смотрели проще. До войны отец работал балетмейстером Карачаевского государственного ансамбля песни и пляски. Когда папа был на фронте, семья оставалась в селе Богдановка, в Ставропольском крае. Во время оккупации весь их еврейский колхоз — четыреста семьдесят два человека — бросили в колодец и засыпали землей, чтобы не тратить пули на евреев. В том колодце остались моя бабушка, мой брат Алик, которому было семь лет. Так что я не видел своих бабушек и дедушек, светлая им память.

– Чем отличаются горские евреи от выходцев из других стран и от своих соседей-горцев?

– В галуте все еврейские диаспоры перенимали наречия соседей. В идише, языке ашкеназов, преобладают немецкие корни, у нас — фарсийские. Мы пришли на Кавказ из вавилонского пленения, самым кратчайшим путем. Я горжусь, что самый первый, Вавилонский Талмуд создавали мои предки. А вообще евреи отличаются друг от друга только местом проживания. На Кавказе было в чем-то легче, в чем-то сложнее. Вот, например, проблема: есть или не есть нечистое мясо? Да его там просто не было! Горским евреям реже приходилось отказываться от своих традиций: на Кавказе проживало такое количество народностей, что просто невозможно было навязать всем одну общую культуру. Малые народы вынуждены искать спасения не в войне, а в тесном взаимодействии с соседями. Если каждый день драться дом на дом, не выжить никогда. Но, конечно, были и погромы… Так же, как и в Европе, евреев резали и заставляли принимать другую веру… Но раз мой народ жив и мы сейчас с вами беседуем в синагоге, значит, есть в нас нечто такое, что не может победить даже смерть…

Позвольте мне со страниц вашего, почти культового и глубоко уважаемого мною журнала обратиться к братьям евреям, независимо от места их рождения:

Друг другу так нужны

Потомки Авраама!

Но, все рассеяв,

От восторга до испуга,

Молитва у стены

Разрушенного Храма —

Судьба евреев,

Так не любящих друг друга…

Нелюбовь к собратьям — наша плаха...

И, конечно, в главном прав Творец,

Собирая нас петлею страха,

Как упрямых и тупых овец...

Кто посмел разрушить наше братство?

Разве с прошлым оборвалась нить?

Б-же, неужели только рабство

Может нас опять соединить?

– Некоторые ваши стихи и песни буквально пронизаны образами безысходности: «волчьи ямы» и «черепа с глазами пустыми, упрямыми» — откуда они?

– Конкретизировать образ — значит опустить его в ничто. Волчья яма — то, куда попадаешь, когда не находишь пути. Она есть у каждого. А черепа — разве вы их каждый день не видите? Даже в кругу родных лиц всегда найдется такой череп, взгляд в него проваливается, как в бездну.

– И все-таки, у вас есть веселые, живые, почти застольные песни, но в основном крайне жесткие вещи, например, «Тебя не убьют». Судя по ним, вы очень остро воспринимаете свою ответственность за все, что сложилось вокруг…

– Когда человек идет вверх, всегда найдется протянутая рука помощи. Когда он падает, разбиваясь в кровь, всегда найдутся желающие ее попить. Но направление — верх или вниз — ты выбираешь сам. Поэтому нет виноватых… Как-то в одном из интервью меня спросили про Беслан: «Как вы относитесь?» А как можно относиться, когда убивают детей? Но в такие моменты, когда возникает вопрос «кто виноват?», понимаешь и свою вину. Я сам с Кавказа, как и те, кто это сделал. Раз так произошло, значит, никто не обратил на меня внимания, никого не остановило, что я здесь и, стало быть, нельзя творить зло. Я понял свою ничтожность. Все, что происходит с нами, мы делаем сами. Вот, например, иногда думаешь: почему к евреям так несправедливы? А друг к другу мы справедливы?.. Если порой не можешь достучаться до брата, как сетовать на неуважение соседа? Мне не на кого обижаться ни как еврею, ни как человеку… Я уверен, что только то, что создаешь сам, ближе всего к тебе… И что же тебя не устраивает?..

Тот Мир, в котором я живу,

Не тот, которым я живу…

Но для меня, кто мне помог, —

Б-г…

Несправедливости нет, потому что даже «несправедливость» справедлива.

Мир окружающий тебя — твое отражение…

Надоел джинсовый пейзаж — сам надень костюм и галстук…

Не ищи драгоценное в окружающем тебя мире, а сам становись драгоценностью.

Раскрой объятья миру, и он ответит тебе тем же…

– Что можно противопоставить людскому разделению и равнодушию?

– Только себя самого, свои дела. Чтобы враги, пришедшие в твой дом, поняли, что пока ты здесь, они не могут творить зло. И не оттого, что ты сильнее: сила тоже не навсегда дается, сегодня ты в силе, завтра другой, а просто из уважения к человеку, к его родителям, к твоему народу. На Кавказе всегда помнят, кто чей сын, кто с кем состоит в родстве или в дружбе.

– Бремя славы, о котором часто говорят, действительно существует?

– Я не воспринимаю понятие славы. Мой первый выход на сцену состоялся еще в школе, даже в детском саду. Первые стихи в «Пионерской правде», позже другие публикации в периодической печати, конечно, вызывали чувство гордости и т.п. Но с годами начинаешь понимать, что мудрость — не новизна… Это нечто такое, что есть в каждом человеке, но п о какой-то причине мы или забываем, или просто считаем несущественным, а художник краской, звуком, словом напоминает нам об этом… Не помню, кто напомнил нам фразой — «слава — дым…» слова царя Шеломо, что «все —

– Ваш хит «Молодая» вышел в 1991 году. Я увидела клип и подумала: «Ой, это ведь про меня!» Песня до сих пор звучит и по-прежнему «цепляет». У героини был реальный прототип?

– Нет. Эта песня никому не посвящена. Конечно, есть песни, посвященные кому-то из дорогих мне людей, но у меня стихи и песни пишутся сами. У вдохновения нет черновиков. Можно, конечно, сказать себе: вот сейчас сяду и как что-нибудь напишу! Имеющийся минимальный багаж образования позволяет легко складывать слова, но когда порыв души начинает корректировать разум, по-моему, это и называется фальшью.

– Шансон — жанр противоречивый, в нем присутствуют вещи, несопоставимые друг с другом. Откуда берется столько плохих песен?

– Кому-то это необходимо... Я не критик, и что там автором руководило, мне совершенно все равно! Я не борец, у меня своя дорога и нет времени анализировать чужую жизнь, особенно если она несет гадость. Хотя я догадываюсь: когда желание сделать «не хуже, чем у других» ставится во главу угла, теряется понятие личности в искусстве. Одни и те же мелодии, слова… Потрачено море энергии, сил, слез, но это слезы голодного волка, который хочет урвать себе кусок добычи. Мне кажется, что иногда вдох и выдох намного красноречивей томов изысканной речи…

– Ваш любимый исполнитель, любимый поэт?

– Не любимые, а, скорее, близкие: Шарль Бодлер — он мне близок по форме дыхания, мысли — Байрон, Лермонтов. Иногда возвращаюсь к Хайяму. Сонеты Шекспира перечитываю, а пьесы читаю долго и тяжело, разве что Чехова иногда. Конечно, я не оригинален, но как ВСЕ(!), кто знает русский язык, люблю песни Высоцкого, он мне необходим как воздух. А иногда так же необходим становится Окуджава. Причем сразу же за ним могу поставить старый «Пепл» (группа «Deep Perpl». — Прим. М.Г.) Очень люблю врубить дома диск на полную мощность и слушать казачьи песни под настроение. Настроение — оно как любовь. Нормальному мужчине хочется испытать все.

– Какие у вас впечатления от Израиля?

– Я очень люблю Израиль. Это моя страна. Там живут почти все мои родные люди: три мои сестры и брат, дети их уже разъехались: кто в Америку, кто куда. В Израиле похоронены моя мамочка и тетя Кимхо. Она 17 лет ждала мужа с фронта и не выходила замуж, хоть ее сватали... Он вернулся в Нальчик, но уже с новой семьей… Ее похоронили в особом месте, среди праведников, а я даже не был на ее могиле. Думаю, я смог бы жить в Израиле, хотя никогда не был там дольше двух недель. Но, знаете, всякий раз, как приеду в Израиль, поживу там немножко — хочется выйти на улицу и с кем-нибудь поругаться! Вот просто взять и «наехать»! В России, когда замечаешь в людях что-то противное, думаешь: «Ну они такие, что с них взять!» А тут уже не «они», тут «мы!» В своем доме всегда хочется прибрать. Как-то я гостил у сестры, у нее религиозная семья, соблюдение кашрута, дети в традиционной одежде… Возвращаясь домой, зашел в магазин, хотел взять что-нибудь для детей, — и вдруг на меня с прилавка смотрит здоровенная свиная рожа! И всю ту поездку я никак не мог ее из головы выбросить. Чтоб в Израиле — и такое? Ребята, ну вы хоть с глаз подальше ее спрячьте! Хуже, пожалуй, был только гей-парад в Иерусалиме — это меня вообще убило. Как видите, у меня пристрастное отношение к моему Израилю...

Ты такие тронул струны,

мой Израиль крошечный.

Пусть велик их мир подлунный —

Твой же край — подсолнечный…

Израиль — единственное место на земле, где есть источник света.

– На вашем сайте много фотографий с друзьями. Вы стараетесь поддерживать личные связи?

– Один мой друг сказал: «Дружба — это работа». Знаете, если то, чем я занимаюсь, было бы работой, я бы на второй день на нее не пошел. В детстве, в юности дружба — это все, дружить — так до смерти. Потом это проходит, тобой начинает руководить другое чувство. Одно время само слово «друг» вызывало у меня иронию: бывало, зайдешь в компанию, все такие друзья сидят, такие друзья… только пахнет скверно. Но сейчас я понял, что дружба — одна из самых важных вещей в жизни. Она необходима, как любовь, как вода, как воздух. Я верю в дружбу и пытаюсь беречь своих друзей.

– На фотографии ваша дочь Лея обнимает тигра. Это монтаж?

– Эта фотография была сделана без меня. Моя дочь для меня самый дорогой человек в моей жизни. Я пытался никогда не лишать ее свободы. Просто определял: вот это хорошо, это плохо, остальное выбирай сама, лишь бы никому не пришлось страдать от твоего выбора. Человек многое должен попробовать сам, запрет вызывает соблазн, противодействие. Мне кажется, что задача родителей — ходить вокруг, а не держать за руку. И если моя дочь, будучи уже взрослой, плачет, увидев котенка, замерзшего на улице, значит, в ней что-то нормальное есть. Лея сейчас проходит гиюр, сама, не с моей подачи.

– Чего бы вы хотели для своих будущих внуков?

– Вряд ли я смогу быть лаконичен, как Всевышний, когда Он давал заповеди. Поэтому скажу то, что уже давно известно: не делай другому того, чего себе не желаешь. Не знаю, какие у моих внуков будут способности, знаю лишь одно — они никогда не станут толкать тот воз, который грозит нас всех раздавить. Он их силы не дождется… и потому не тронется с места. И тогда, может быть, уцелеет и наша семья, и наше еврейство, и человечество.

Есть вещи, о каких не говорят,

Их чувствуют и берегут, как мудрость,

Мы только сами создаем свой ад,

Все остальное — рай, любовь и юность.