Древнерусский еврей Павел Антокольский

Павел Григорьевич Антокольский родился 19 июня (1 июля) 1896 года в С.-Петербурге. В Библиографическом словаре русских писателей XX века (1927) было написано, что Антокольский родился в семье помощника присяжного поверенного еврейского происхождения. Долгие годы в СССР на еврейство было наложено табу: евреи есть и вроде бы их нет. Ярослав Смеляков посвятил Антокольскому такие строки:

«Древнерусский» — потому что был продолжателем классической русской литературы. А еврейство ему припомнили в годы гонения на космополитов.

С детства Павел Антокольский увлекался рисованием, позже оформлял даже некоторые свои книги. Семья переехала в Москву в 1904 году. После окончания гимназии Антокольский посещал лекции в Народном университете имени Шанявского, затем поступил на юридический факультет Московского университета, но не окончил его. Пылкий еврейский юноша забросил юриспруденцию, и его охватило новое страстное увлечение — театр. Играл в любительских труппах, сочинял пьесы и немало лет был связан с театром Евгения Вахтангова. Параллельно шло и другое увлечение — литературой. В «Кафе поэтов» на Тверской в 1920 году Антокольский познакомился с Валерием Брюсовым, и тот благословил молодого поэта и напечатал несколько его стихотворений в альманахе «Художественное слово». Затем последовали публикации в журналах «Театр и студия», «Красная новь», «Ковш», «Искусство трудящимся», «Стык» и т.д. Антокольский переработал для театра «Разбойников» Шиллера и «Марион де Лорм» Гюго.

Его кумиром был Блок. Близкими себе по духу он считал Шекспира, Гюго, Уэллса, Брюсова, Пастернака и Маяковского.

В 1923 и 1928 году Антокольский побывал в Швеции, Германии и Франции и «отравился» Западом. Европа и ее богатейшая история стали надолго темами творчества Антокольского.

В 1925 году появилось его знаменитое стихотворение «Санкюлот»:

Громкий и шокирующий «Санкюлот» Антокольского вызвал многочисленные пародии.

В книге «Алмазный мой венец» Валентин Катаев не мог обойти стороной Павла Антокольского и вывел его на своих страницах под образом Арлекина с экстравагантными фигурами мифологии и истории. «Действующие лица» (1932) — так называлась одна из книг Антокольского. Действительно, разных лиц в поэзии Антокольского было множество, и все преимущественно западные, и опять же признание: «Мой сверстник, мой сон, мой Париж». Так что было за что бить Антокольского в годы борьбы с космополитизмом.

Лев Озеров вспоминал: «Природный дар красноречия. Развитый общением, трибуной, частым чтением стихов. Собеседованиями на темы поэзии и театра. Еще более — самим театром. Голос громкий, жест, за которым неизменно — «оратор римский говорил». Желание быть выше своего роста выбрасывало руку вперед, вернее, кулак ввысь, как можно выше. В нем жили Барбье и Гюго. Еще глубже в историю — Вийон, якобинец, санкюлот. Не знаю, обучался ли он искусству риторики, но владел он этим исчезающим искусством красноречия с завидным умением. В нем было развито импровизаторское начало. Идет к трибуне, сияя карими пронзительными глазами, под которыми всегда были темно-фиолетовые круги бессонницы и усталости, устраняемой изрядными порциями кофе или водки. Он часто загорался. По поводу и без повода. Он редко не был возбужден. В состоянии покоя и благодушия его застать было невозможно. Порой это напоминало театр. Чаще всего театр. Он играл принцессу Турандот своей жизни...»

Павел Антокольский и несся по жизни, никак ею не насыщаясь. Он много писал и много издавал, занимался переводами. Хрестоматийными стали его переводы Чиковани, Тициана Табидзе, Миколы Бажана, Первомайского, Чаренца, Самеда Вургуна. В 1938 году издал книгу «Пушкинский год». На войне был военным корреспондентом. В 1942 году на фронте погиб его единственный сын Владимир. Ему посвятил поэт поэму «Сын» (1943) —

Помимо стихов, Антокольский писал статьи, рассказы, эссе. В «Сказках времени» (1971) он писал о Пушкине и Гоголе, Блоке и Брюсове, Вахтангове и Цветаевой... Арсению Тарковскому Антокольский рассказывал, как в Париже Марина Цветаева подарила ему свою книгу с надписью из Рильке: «Прошлое еще предстоит». «Всю жизнь ломаю голову, — признавался Антокольский. — Не могу понять, что это значит».

Ломать голову надо было и в настоящем: как жить? И следует отметить, что Антокольский принадлежал к тем немногим писателям, кто ухитрялся творить хорошо и в плохое время, он старался соблюдать человеческую этику, насколько это было возможно. Он мог себе позволить на предложение подписать какую-то дурно пахнущую бумагу крикнуть в телефонную трубку: «Антокольский умер!»

Белла Ахмадулина вспоминает: «В 1970 году Павел Григорьевич мне сказал: «Я хочу тебя спросить». — «Спрашивайте, Павел Григорьевич». — «Я хочу выйти из партии». — «Из какой?» — «А ты не знаешь? Из коммунистической. Я от них устал. Не могу больше». — «Павел Григорьевич, умоляю, не делайте этого, я тоже устала — за меньшее время».

Свою жену, Зою Бажанову, артистку театра Вахтангова, Павел Антокольский любил. Она была хозяйкой его очага, источником радушия и света. Нежно заботилась о нем. Когда однажды ее попросили уговорить мужа снять подпись под одним обращением к властям под угрозой неподключения строящегося лифта, она решительно сказала: «Этого не будет: подпись останется. А без лифта как-нибудь проживем». Когда она умерла, Антокольский написал щемящую поэму «Зоя Бажанова», где были и такие строки:

Он жил взахлеб. На полную катушку. Был легким, стремительным и богемным: бабочка вместо галстука, трубка вместо сигареты. Оглядываясь на прошлое, на сталинские времена, писал:

В палачи вышли другие. Антокольский был чист. Его интересовала только литература. Он был мостом между старшим и молодым поколением русских поэтов. Знал и слышал Маяковского и Есенина, дружил с Тихоновым и Заболоцким, стал учителем для Михаила Луконина, Семена Гудзенко, Александра Межирова, Беллы Ахмадулиной, Евгения Евтушенко. А до них ввел в литературу Симонова, Алигер, Матусовского и Долматовского. Он был добр и независтлив, что не так уж часто бывает в литературном цеху.

В одном из своих стихотворений Антокольский писал:

Но это жив-здоров было до поры до времени. 9 октября 1978 года Павел Григорьевич Антокольский умер, в возрасте 82 лет. Нагибин отметил в своем дневнике: «Он давно уже был очень плох: мозговые явления, чудовищная эмфизема, пробитое инфарктом, изношенное сердце, бездействующий желудок — в нем не осталось ни одной здоровой точки, но он знал часы просвета, что-то читал, даже какую-то работу делал — разбирал рукописи и т.п. Само умирание не было особенно долгим, но мучительным ... Он умолял врачей дать ему болеутоляющее или сильное снотворное. «Зачем вы мучаете несчастного старика? Как вам не совестно?» — кричал Павел Григорьевич. Но те хранили верность врачебной этике»...

Антокольский не дотянул трех месяцев до 83 лет. Он прожил на редкость счастливую жизнь: без тюрьмы, без сумы, в известности, пришедшей рано, в единодушном признании (с одной маленькой осечкой в период космополитизма), во всеобщей любви. Поверхностный, талантливый, ничем всерьез не омраченный, послушный властям без малейшего насилия над своей сутью, с жадным вкусом к жизни, людям, книгам, неразборчивый и отходчивый, он являл собою в наше мрачное и тягостное время некое праздничное чудо.

Павел Григорьевич Антокольский писал: «Я завещаю правнукам записки». Главное, чтобы правнуки их прочли.